Очерки теории идеологий - Глеб Мусихин

Иными словами, идеологизированная группа – это сообщество, объединенное общей практикой и общим дискурсом, в которых проявляется общая система убеждений. Эти группы могут быть объединены (или не объединены) в политические партии, т. е. такие группы не есть партии или клубы по интересам как таковые, но это общности людей, которые являются членами тех или иных партий или клубов.

Таким образом, необходимо различать сообщества, возникшие на эпистемологическом и языковом фундаменте, и идеологические группы, обладающие общими убеждениями, социальными практиками и совместными дискурсами. Однако мы видим, что необходима и дальнейшая дифференциация таких идеологических групп с точки зрения их организованности, постоянства, интенсивности совместных действий, а также характера самой идеологии: очевидно, что светские идеологии способствуют формированию иных групп, нежели религиозный фундаментализм.

Мы определили идеологии как убеждения, лежащие в основе общих групповых социально-политических представлений. Эти представления, в свою очередь, являются основой дискурсов и других социальных практик. Можно также предположить, что идеологии в значительной степени выражаются и усваиваются через дискурс, т. е. путем устного или письменного коммуникативного взаимодействия. Когда члены идеологизированной группы мотивируют или легитимизируют какие-то групповые действия, они делают это, как правило, в терминах идеологического дискурса.

Однако общее умозаключение о том, что идеология «оставляет следы» через дискурс, теряет свою кажущуюся простоту, если мы задаемся вопросом, как возникают эти идеологические дискурсы и как мы их обнаруживаем. Как мы можем опознать националистический или неолиберальный дискурс, когда читаем или слышим его? Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к общей теории дискурса и когнитивной психологии, в рамках которой эта теория развивается[12].

Возникновение дискурсов зависит от свойств коммуникативной ситуации, в которой происходит интерпретация языковых конструкций. Эти ситуации можно определить как контекст, представленный в виде определенных эпизодических моделей взаимодействия[13]. Такие контекстуальные модели контролируют многие аспекты формирования дискурса, делая последний общественно значимым. Как и все субъективные ментальные модели, контекстуальные модели могут быть идеологически «пристрастными» к общей социально-политической ситуации. Контекстуальная модель может накладывать свой отпечаток на выбор лексических конструкций в ходе общения, раскрывая или, наоборот, затушевывая реальное отношение к предмету обсуждения. Например, широко укорененный во многих обществах мужской шовинизм может «затаиться», попав в ситуацию феминистского дискурса. Иными словами, контекстуальная модель способна помочь обнаружить идеологическую предвзятость той или иной речевой коммуникации, что, в свою очередь, облегчает анализ идеологического дискурса.

Таким образом, содержание дискурса находится под контролем субъективных интерпретаций, осуществляемых носителями языка, формируя различные ситуативные ментальные модели[14]. Иными словами, люди понимают дискурс, если способны сконструировать его модель (если вы примете риторический вопрос за содержательный, то рискуете выпасть из дискурса). Когда новостные службы освещали военные действия в Южной Осетии в 2008 году, воспроизводились субъективные ментальные модели как «создателей» новостей, так и их «потребителей». Поэтому дискурсы, связанные с этими событиями, были слишком разными в России, в странах ЕС, в США или в Грузии, хотя во многих случаях задача примитивной односторонней пропаганды и «промывки мозгов» не ставилась. Таким образом, как и в случае с контекстуальными моделями, модели ситуативные могут демонстрировать идеологическую предвзятость, основанную на базовых социальных убеждениях. Идеологически предвзятые ситуативные ментальные модели обычно порождают идеологический дискурс, в котором события и акторы имеют положительную или отрицательную окраску в зависимости от обозначенной выше идеологической предвзятости. И чем конкретнее обсуждаемые события, тем сильнее высвечивается предвзятость, несмотря на апелляцию к «очевидным фактам». Как это ни парадоксально, но чем очевиднее факты, тем пристрастнее идеологические дискурсы. Достаточно вспомнить ожесточенные политические баталии по поводу голодомора 1930-х годов в Советском Союзе между «профессиональными правдолюбцами» в России и Украине.

Необходимо подчеркнуть, что контекстуальные и ситуативные модели коммуникации являются в основном субъективными и личностно ориентированными. При этом члены того или иного коллектива могут ориентироваться на более устойчивые социальные и политические убеждения – стабильную систему знаний, взглядов и идеологических стереотипов. Данные общие взгляды являются «контрольными точками» при создании тех или иных контекстуальных и ситуативных моделей, а следовательно, при создании и понимании дискурсов. Наиболее важным здесь представляется общее знание различных типов и различных уровней сообщества (культура, нация, город, организация), так как эти знания усвоены и разделяются всеми компетентными членами сообщества. В этом смысле значения дискурса подобны айсбергам, в которых с очевидностью выражаются только части смыслов, основная же масса общего знания имплицитно предполагается. В результате такого характера общего знания то или иное сообщество, как правило, представляет себя неидеологизированным, так как общее знание трактуется данным сообществом как истина, а не как тенденциозная идеология. Тенденциозность можно выявить лишь при комплексном анализе знания, однако само сообщество только имплицитно «имеет в виду», что подводная часть айсберга существует, но не углубляется так сильно. Это имеет место даже в группах, которые можно охарактеризовать как идеологизированные. Общие знания, воспринимаемые как сами собой разумеющиеся, создают здесь общие дискурсы и коммуникации взаимопонимания, и идеологические границы выступают в качестве составных элементов общего знания. Иными словами, общие убеждения (в том числе идеологические) предполагают наличие общего знания.

То же самое можно сказать о построении ментальных моделей и связанных с ними дискурсов: толкование смыслов есть процесс, в котором формируются и активизируются различные формы знаний. Со стороны эти общие знания могут интерпретироваться как вера или суеверие, а с политической точки зрения – как идеологическая ангажированность или фанатизм (в зависимости от силы этих «суеверий»).

Так же как в случае с собственно идеологиями, общее знание распространено среди членов сообщества по-разному (например, в силу разного образования). Общее знание может быть стратифицировано и дифференцировано в зависимости от степени владения этим знанием. Мы можем повсеместно встречать (и использовать) выражение «черная дыра», но лишь незначительное меньшинство будет знать истинный смысл данного словосочетания и понимать, в чем состоит его действительная символическая нагрузка в повседневном дискурсе. Однако прочитав в газете или услышав по радио и телевидению метафору «черная дыра», абсолютное большинство сочтет, что понимает, о чем идет речь. Иными словами, понятие общего знания есть абстракция и идеализация, которая (как и в случае «общего» языка) в реальности выделяет сообщество, пользующееся этим общим знанием (и языком).

Тем не менее общее знание существует, проблема состоит в том, чтобы найти действительно общее основание этого знания, т. е. тот минимум общего смысла, который доступен пониманию всех членов сообщества. Это достаточно сложная социологическая и когнитивная задача. Условимся, что общее знание есть убеждения сообщества, выражаемые в публичных дискурсах, доступных обществу в целом, как это имеет место в большинстве дискурсов СМИ.

Помимо общего знания, понимаемого именно как знание (то, что сообщество знает или думает, что знает, т. е. то, что не требует принятия или отрицания), у различных групп могут существовать различные комплексы целей, задач и интересов, порождающие совместные верования, которые очень близки идеологиям как таковым, но могут трактоваться групповым сознанием как «объективное знание». Расисты убеждены в превосходстве белой расы, русские националисты уверены в угрозе, исходящей от лиц «кавказской национальности», т. е. и те и другие подают свои убеждения (очень дискуссионные) как фактическое знание, отрицание которого – не иная точка зрения, а заблуждение и нежелание «видеть факты». Подобные оценочные верования могут иметь комплексный характер, касаясь таких сложных вопросов, как иммиграция, проблема абортов или эвтаназия[15].