Вечный человек - Абдурахман Абсалямов

Собака черной молнией бросалась на несчастного, сбивала с ног, становилась лапами на грудь ему, смотрела на хозяина, ожидая следующей команды.

— Я знал, что так оно и будет! — пробормотал Ганс. — Будьте вы прокляты и еще раз прокляты навеки!

Между камнями виднелись трупы. Казалось, здесь было какое-то еще невиданное поле боя.

— Кровавая дорога, — заметил Ганс и опять зашептал проклятия.

— Значит, нас действительно везут в Бухенвальд, — сказал Назимов, ни к кому не обращаясь. И никто не ответил ему.

В стороне от дороги возвышалось что-то вроде обелиска: на высоком каменном постаменте стояла черная хищная птица, держала в клюве фашистскую свастику. Черный хищник показался Назимову вроде бы знакомым. Где он видел его? Но как ни ломал Баки голову, не вспомнил. Ему так и не пришло на ум, что эта жуткая птица была частой гостьей его тюремных кошмаров.

Справа, за строящейся веткой железной дороги, выросло высокое и угрюмое каменное здание, обнесенное колючей проволокой. По углам его установлены сторожевые вышки, на каждой из них виднеется фигура вооруженного часового. Перед проволокой, там и тут возвышались круглые башни дотов с узкими щелями амбразур.

«Военный завод, что ли?» — догадывался Назимов.

Левее вытянулись другие здания — коттеджи, казармы, гаражи, складские помещения. А еще подальше, за высокой, густо переплетенной колючей проволокой, показались длинные каменные и деревянные бараки.

Машины остановились.

— Приехали, — проговорил кто-то.

— Куда? — спросил другой.

— В преисподнюю! — ответил третий.

«Вот ты каков, Бухенвальд!»

В восьми — десяти километрах к западу от старинного немецкого города Веймар за буковым лесом возвышается гора Эттерсберг, окутанная древними легендами и преданиями. Когда-то на горе стоял лишь охотничий домик, куда наезжали иногда знатные особы. В 1937 году фашисты начали строить здесь огромный концентрационный лагерь, дали ему самое невинное название: Бухенвальд, что значит — Буковый лес.

Место было выбрано не случайно, и не потому только, что стеной леса оно скрыто от людских глаз.

Юго-восточные склоны горы Эттерсберг густо поросли вековыми буками и соснами. Природа словно нарочно постаралась отгородить гору от лучей солнца и теплых южных ветров, чтобы там, за лесом, небольшое плато всегда было погружено в сырость и ту малы. А противоположный — северный — склон горы остался голым, отдан на произвол злому, пронизывающему дыханию севера. Странная, переменчивая погода стоит круглый год на плато: бывает жарко даже в легкой одежде; вдруг через час-другой у человека зуб на зуб не попадает от холода. Вот на этом плато фашисты и соорудили лагерь Бухенвальд.

Злые ветры, белесые туманы, мелкий, точно пыль, дождь, мокрый, липкий снег, недостаток кислорода… При всем этом еще каторжная работа, побои, голодовка, болезни — чаще всего понос, туберкулез. Измотанные, обессиленные люди теряли всякую надежду выжить, превращались в апатичных, ко всему равнодушных существ. Лагерники шли на работу, опустив головы, шатаясь из стороны в сторону. А с работы многие не возвращались. Потеряв силы, человек падал, его пристреливали или приканчивали ударом дубинки. Чаще других погибали не приспособленные к плохому климату французы, испанцы, итальянцы, бельгийцы. Осенью и зимой они мерли как мухи.

Площадь, отведенная под лагерь, не достигала квадратного километра. Этот «пятачок» был обнесен тройным кольцом: сначала — восьмирядная колючая проволока; потом — проволочный забор высотой в два метра, на крепких бетонных столбах; наконец — еще девять рядов колючей проволоки, через которую пропущен ток высокого напряжения. Вдоль забора через каждые сто метров — трехъярусные сторожевые вышки, где круглые сутки дежурили автоматчики и пулеметчики. Если кто из заключенных осмеливался приблизиться к проволочному заграждению, огонь с вышек открывался без предупреждения. По ночам, при малейшей тревоге, вспыхивали ослепи тельные прожекторы, и тогда в лагере становилось так светло, что не только человеку, даже мыши невозможно было оставаться незамеченной. И все же гитлеровцы не совсем верили в надежность внутренней охраны. Вокруг лагеря были оборудованы огневые точки — дзоты и доты, почти непрерывно ходили патрульные в сопровождении натренированных собак-ищеек.

На этот клочок земли, сжатый тройным кольцом, гитлеровцы втиснули более пятидесяти тысяч человек, которые ютились в одноэтажных и двухэтажных бараках. В бараках, или, по лагерной терминологии, блоках, были сделаны трехъярусные нары. По ночам заключенные лежали здесь буквально друг на друге, как в тесной братской могиле.

Лагерь бдительно охраняли отборные головорезы из дивизии СС «Мертвая голова». Их насчитывалось более шести тысяч.

Старожилы знали, что первыми узниками Бухенвальда были немцы — активные антифашисты. Потом в лагерь стали привозить французских, испанских, польских, чешских политзаключенных. Еще позднее сюда начали заточать всех, кто выражал недовольство гитлеровским «новым порядком». Теперь палачи уже не разбирали национальностей, и Бухенвальд превратился в тюрьму народов.

16 сентября 1941 году заключенные, выстроенные на апельплаце для вечерней поверки, увидели снаружи лагеря, за первым кольцом колючей проволоки человек триста вновь пригнанных узников. Все они были крайне изнурены. Многие носили следы побоев и ранений — головы и лица, руки и ноги перевязаны окровавленными тряпками. Несмотря на холод, большинство были босыми. Несчастные кутались в остатки военного обмундирования.

Невольных зрителей поразило в новичках не столько бедственное их физическое состояние, сколько моральная стойкость. Все они держались гордо, не вешали головы, прямо смотрели в глаза своих палачей. Эти взгляды, полные ненависти, плотно сжатые губы вызвали уважение у собравшихся на плаце. Сразу видно было, что в Бухенвальд пригнали людей, не способных становиться на колени перед врагом.

Кое у кого на пилотках вновь прибывших сохранились красные звездочки. По плацу прокатился шепот;

— Штерн? Роте штерн!

Эсэсовцы, охранявшие пригнанную колонну, издевались, указывая на узников;

— Вот они, жалкие остатки разгромленной нами Красной Армии! Смотрите на комиссаров в лохмотьях!

Через некоторое время колонне приказали двигаться. Но их погнали не к Малому лагерю, куда обычно направляли вновь прибывших, а завернули к конюшне. Всех, кто стоял на плаце, охватил ужас: «старики» знали, что такое «попасть на конюшню». В громкоговорителях раздался скрипучий голос лагерфюрера:

— Песню! Капельмейстер, начинать! Капельмейстер, в красных штанах, стоявший у ворот лагеря на груде камней, сделал знак музыкантам, одетым также пестро, и взмахнул рукой. Оркестр заиграл знакомый мотив. Но тысячи заключенных молчали, крепко стиснув зубы.

Блокфюреры забегали вдоль рядов, угрожая увесистыми резиновыми палками, с которыми никогда не расставались:

— Петь, всем петь, свиньи! Запевайте немедленно!

Ряды по-прежнему хранили молчание. Ругань, угрозы, кулаки и пистолеты, поднесенные к лицу непокорных, побои — ничто не действовало. Только группа уголовников визгливыми голосами затянула песню, сочиненную по приказу лагерного коменданта.

В ту же минуту на конюшне затрещали автоматные очереди, раздались предсмертные крики казнимых.

Никто из узников так и не узнал имен и фамилий первых советских военнопленных, погибших на окровавленной земле Бухенвальда. Но память о них, молва о их стойкости и неустрашимости передавалась «поколениями» заключенных из уст в уста. Пример русских товарищей стал символом борьбы и протеста.

Старожилы знали и другое. В середине ноября 1941 года из лагеря № 307, что находится под Брест-Литовском, в Бухенвальд перевели еще две тысячи советских солдат и командиров. Их не расстреляли. Но заперли в особой зоне, получившей характерную кличку «Лагерь в лагере». Здесь помещались первый, седьмой, тринадцатый, девятнадцатый, двадцать пятый и тридцатый блоки, расположенные вблизи друг к другу и дополнительно обнесенные колючкой. Выходить в общий лагерь русским не разрешалось. А остальным узникам было запрещено даже приближаться к блокам, где находились русские. Всем заключенным Бухенвальда выдавались полосатые куртки и штаны. Советским военнопленным оставили форму. Тем, у кого одежда становилась непригодной для ношения, выдавали ветхую форму немецких солдат еще времен вильгельмовской армии. На спинах гимнастерок и левых штанинах ставили несмываемый штамп «СУ» (Совет Унион — Советский Союз).

Вслед за первой, брест-литовской, группой фашисты пригоняли новые и новые тысячи советских людей: солдат и офицеров, партизан, жителей оккупированной зоны. Их переводили сюда не в качестве военнопленных, но как «преступников»; теперь им выдавали полосатую униформу, содержали в общих бараках. Советских невольников посылали на работы, чаще всего — в каменные карьеры.