Петровские чтения - Сергей Соловьев

Единственное средство выйти из этого затруднительного положения состояло в том, чтоб выйти вместе с народом на новую дорогу, приобрести могущество знания. Это новое могущество было необходимо для успешной борьбы с людьми, которые хотели остаться при старом начале во всей его исключительности, односторонности, людьми, которые лучше всего показывали, к чему ведет эта односторонность, исключительное господство чувства, не умеряемого мыслию.

Эта односторонность повела к безусловному, слепому, фанатическому утверждению превосходства своего над чужим, своего, принятого в самом узком смысле; она повела к слепому, безусловному, фанатическому утверждению неприкосновенности всего преданного без всякого различения существенного и несущественного, духа от буквы, Божией правды от человеческой ошибки; она повела к тому, что часть народа покинула Церковь, объявила ее зараженною еретичеством за то только, что Церковь изменила несколько слов, несколько обрядов. «До нас положено, лежи так во веки веков», — провозглашает знаменитый в истории раскола протопоп Аввакум. Таким образом, односторонность господствовавшего начала, чувства, не умеряемого мыслию, знанием, выразилась в расколе самым печальным образом и заставляла необходимо требовать знания, умственного развития. Но то же знание было необходимо для защиты веры от других врагов, более опасных, от тех людей, к которым русский народ должен был обратиться за наукою, от учителей чужеземных, иноверных.

Мы видели, что русские люди с пробужденною мыслию, не имея возможности отправляться к народам иноверным, спешили в Киев к тамошним ученым для удовлетворения новой потребности, потребности знания. Но скоро заставы, заграждавшие путь к народам иноверным, должны были рушиться; нудящие потребности экономического преобразования, бывшего на первом плане, заставляли отнестись непосредственно к поморским народам, заимствовать у них их умелость, практические знания, которых нельзя было приобрести в киевских школах или в школах, устроенных по образцу киевских школ. Русские люди толпами отправились в эти заморские иноверные страны учиться; если прежде и те, которые ездили в Киев, по возвращении оттуда представляли новые требования от своих старых учителей, своих старых отцов духовных, то легко понять, с какими требованиями, с какими вопросами возвратятся русские люди из-за моря: надобно было приготовиться удовлетворить этим требованиям, отвечать на эти вопросы, а приготовиться можно было только посредством науки.

Необходимость науки была сознана и провозглашена торжественно. «Наука есть могущество», — задолго перед тем провозгласил один из великих ученых деятелей в Западной Европе[6], и народы ее приняли это провозглашение как истину. Русские люди признали эту истину, как только познакомились с людьми, с народами, обладавшими наукою; они нашли, что эти люди, эти народы обладают страшным могуществом.

Могущество науки сознали русские люди в Западной России, увидав перед собою врагов своей веры, своей народности, вооруженных могуществом науки. Сознавши это, русские люди в Западной России не остались праздны, но поспешили вооружиться этим могуществом, чтоб бороться с врагами равным оружием. Русские люди Великой России, сознав могущество науки, также не хотят быть праздными, но поднимаются, собираются в дорогу, на поиск за наукою, чтоб сделать свою Россию богатою и сильною, чтоб дать ей почетное место среди народов. Наука есть могущество, но всякая сила может быть опасна в неопытных руках, если ей дается одностороннее направление. Посредством науки человек и народ переходят из одного возраста в другой: из возраста, где господствует чувство, в возраст, где господствует мысль. Мы только что говорили о печальных следствиях односторонности, решительного преобладания чувства, не умеряемого мыслию, знанием, о печальных следствиях ревности не по разуму наших Аввакумов.

Но мы прежде сказали о печальных следствиях односторонности и другого начала, усиливающегося во второй период жизни человека и народа, — о печальных следствиях отрицательного, разлагающего движения мысли, следствиях, которые вызывают вопль: древо познания не есть древо жизни; вопль, родившийся в той самой стране, где впервые было провозглашено, что наука есть могущество; вопль, потрясающий веру в могущество науки. Недавно история как будто подтвердила справедливость этих слов, что древо познания не есть древо жизни для целых народов; недавно история произнесла страшные слова: «Горе народу, который равнодушно смотрит, как разрушаются алтари и закопаются их служители»; наука со всеми ее чудесами не спасла этого народа, а было время, когда этот же самый народ в подобных же обстоятельствах был спасен простою крестьянкою[7], действовавшею с религиозным одушевлением.

Но эти вопли, эти примеры показывают только, что наука теряет часть своего могущества, когда ею пользуются односторонне. Наука есть великое могущество, есть наставница и благодетельница людей и народов, когда изучает прежде всего человека, когда знает условия, законы и потребности его природы, когда умеет сохранить гармонию между началами, в его природе действующими, умерять одно другим, положить границы между ними, когда умеет умерять гордыню знания и алчность пытливости разума и отвести должную область чувству, когда умеет определить границы, где оканчивается область знания и где начинается область веры. Наука достигает полного могущества не тогда только, когда учит и развивает умственные способности, не тогда только, когда изучением законов видимой природы увеличивает удобства жизни: она достигает полного могущества, когда воспитывает человека, развивает все начала его природы для их правильного и согласного проявления. Блюсти, чтоб эта правильность и согласие не были нарушены при переходе русского народа из одного возраста в другой, становилось обязанностию русской Церкви; для приготовления ее служителей к исполнению этой обязанности могущественным и необходимым средством должна была служить также наука.

Необходимость движения на новый путь была сознана, обязанности при этом определились; народ поднялся и собрался в дорогу, но кого-то ждали, ждали вождя, вождь явился.

Чтение четвертое

«Народ собрался в дорогу и ждал вождя», — сказал я в заключение прошлого чтения. Это ожидание вовсе не было спокойное; это было тревожное, томительное ожидание. Сильное недовольство настоящим положением, раздражение, смута — вот что мы видим в России в то время, когда в ней воспитывался вождь, долженствовавший вести ее на новую дорогу. Прежде в сфере нравственной был могуществен авторитет Церкви, сильной своим единством, но теперь в Церкви раскол; являются люди, которые смущают большинство; с жаром, убеждением, начитанностию выставляя перед собою авторитет подвига, страдания, толкуют они, что православие падает, что патриарх, архиереи и все остающееся при них духовенство отступили от истины. Нам теперь без углубления в подробности тогдашнего состояния общества трудно себе представить, какое нравственное колебание, смуту производил раскол во второй половине XVII века. Страшное впечатление производится, когда слышатся выходки против имен, с которыми привыкли соединять нравственное освящение, нравственную неприкосновенность. «Патриарх, архиереи — еретики, изменники православию!» И это говорили люди, облеченные также нравственным авторитетом, начитанностию, т.е. в глазах толпы знанием Св[8] Писания, готовностию страдать и умирать за истину. «Нам не дают высказывать истины, обличать неправду, — кричали они. — Вместо того чтоб по заповеди Христовой обращаться с нами кротко, убеждать с тихостию, они нас пытают и жгут».

Вот знаменитый разговор раскольника с патриархом.

Раскольник: «Правду говоришь, святейший владыка, что вы на себе Христов образ носите, но Христос сказал: „Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, а не срубами, не огнем и мечом грозил; велено повиноваться наставникам, но не ведено слушать и ангела, если не то возвещает“. Что за ересь и хула двумя перстами креститься? За что тут жечь и пытать!»

Патриарх отвечал: «Мы за крест и молитву не жжем и не пытаем, жжем за то, что нас еретиками называют и не повинуются Св[9] Церкви, а креститесь как хотите». Как обыкновенно бывает при подобных отношениях, люди, требующие свободы и безопасности, требуют их только для одних себя, а не для стороны противной в одинакой степени, и раскольники не ограничивались одною свободою двуперстного сложения, они требовали также свободы и безопасности в открытом нападении на Церковь, свободы и безопасности в своей проповеди против нее, в выставлении ее еретическою. Но в толпе не умели уяснить себе эти отношения, и раскольники в глазах многих имели большую выгоду, выгоду гонимых. Некоторые шли за ними; другие, оставаясь при Церкви, не могли для себя вполне уяснить ее правоты, а потому естественно охлаждались к ней; ослабевал и авторитет Церкви, нравственная смута чрез это усиливалась; у ревнителей старины, стоявших, по-видимому, за неизменность, твердость всего преданного, даже каждой буквы, твердости и неизменности не оказалось с самого же начала, с самого начала страшная рознь между толками, и люди в отчаянии от этих разноречий, от этой смуты разбрелись по всевозможным дорогам, ища веры, и до сих пор ищут.