Я успею, ребята! - Андрей Ефремов

Что-то у них случилось. «Скорую» так просто не вызовут. Что-то случилось у них. Юра не ночевал дома, мама нервничала. Нельзя сердечникам нервничать, совсем волноваться нельзя. Если бы Юра пришел домой, все было бы нормально. И тут я вдруг подумал, что это он из-за меня не пришел домой. Он надеялся на меня, а я ушел, я даже разговаривать с ним не стал.

Я набирал номер, бил по рычагу, снова набирал… О чем можно говорить так долго? Ведь могут же позвонить из больницы, да мало ли что. А может, у них трубка плохо положена? А может, это я сам боюсь идти к Юре? Боюсь, потому что виноват, и торчу в этой дурацкой будке.

В этот раз я долго ждал, пока мне откроют. Я подумал, что, наверное, Юра и видеть-то никого не хочет.

Мы стояли в прихожей, и я не знал, что делать. Юра молчал и смотрел на меня. Я сказал:

— Здравствуй.

Он медленно взял мою руку и стиснул ее крепко, стиснул и подержал.

В комнате я его спрашиваю:

— Мама как?

Он так выругался — я ошалел. Я от Юры ничего такого и не слышал.

— Извини, — говорит, — у меня с отцом… Ну как тогда в гараже. При матери он меня, понимаешь, при матери! Я из дому убежал, ну и не знал ничего.

— Ты что, всю ночь по городу ходил?

— Да нет, есть у меня одно место. В общем, у Хала я ночевал. Никуда мне от него, видишь?

И тут звонок. Юра говорит:

— Подожди, — и открывать пошел.

Он впустил кого-то, и они говорили в прихожей, а я ждал. Потом мне надоело ждать и я выглянул. Гудилин стоял в прихожей! Он совал Юре в ладонь какую-то бумажку и нудил:

— Нужен ты мне… Псих велел, я и пришел. Видишь же, от Психа записка. Все велел забрать.

Юра вынес из своей комнаты раскрытую коробку. Наушники! Точно такие, как я принес ему от Гудка, лежали в ней как попало.

— А я, дурак, думал — тебе корпус случайно достался.

Юра толкнул коробку к Гудилину.

— Внутри-то все сам паял?

— Ну сам, — сказал Гудок. Он расталкивал «телефоны», чтоб они в коробке ровней легли. — А что?

— Паять не умеешь, вот что. И с Психом осторожней надо. Псих не любит, когда его деньги другим достаются. Ну ладно, катись.

Гудилин забурчал чего-то и ушел.

— И черт с ним, — сказал Юра, — так даже лучше. Само получилось. Теперь-то понял? Ну что же ты? Смотри сюда.

Он те же наушники вытащил, разобрал опять.

— Они корпуса с одного завода тянут, а всю начинку — с другого. Гудок корпус-то достал, а внутри всякую дрянь поставил. Я и подумал, что случайность. Это же последним идиотом надо быть, чтобы у Психа красть.

Я говорю:

— А у тебя-то они зачем были?

— А я, Витек, Пигузову их отвожу. Я их по коробкам распихаю, заклею, импортные нашлепки для дураков налеплю — и к Пигузову. Ленечка что через магазин продаст, что так толкнет. Хол ведь тоже из этой конторы. Он меня и подцепил, когда «Ваганта» папаше доставал. Сразу сообразил, что мне деньги нужны. А про кассеты я потом придумал, у Психа-то не больно разживешься. Такие, Витек, дела. Я, знаешь, потом даже обрадовался, что ты ушел. На фиг ему, думаю, это надо? А ты сам вернулся. В общем: хочешь — помогай, хочешь — нет. Все же теперь знаешь.

Мы разговаривали о всякой ерунде, пили чай с черствым хлебом, а Юра ждал. Я прямо чувствовал, как он ждет. Я сказал:

— Слушай, тут Гудок про твои кассеты спрашивал.

Дома я убрал кассеты в портфель и стал думать. Неужели Юра один не справился бы с этой ерундой? Подумаешь, туда-сюда кассеты возить. Или просто надоели они ему все до смерти? Такой Ленечка кому хочешь надоест, и Псих еще какой-то. Что, Юра про маму им рассказывать будет, что ли? Ведь один же я знаю, для чего ему эти деньги. Никто, кроме меня, и не знает, какой он на самом-то деле.

Я три перемены за Гудком ходил, еле дождался, пока он один останется.

— Ну, чего надо? Наушники твой Юрка вернуть хочет? Так нету у меня денег. Подождет пускай. Никуда не денусь.

— Да ладно, — говорю, — какие там деньги — ерунда. Ты про записи спрашивал, помнишь?

— А у него записи как, в порядке?

— Нормальные записи, — говорю. — Только денег у тебя все равно нету.

— «Нету», «нету». Не твое дело, что у меня есть. Понял? У тебя кассеты с собой, что ли? Так ты, это, после уроков меня подожди. Я с магом подойду, а то вмажешь какую-нибудь «Во поле березу». Ага?

Мы уже в класс зашли, смотрю в окно — по улице Гудилин несется. На все ему наплевать — уроки, не уроки. Захотел и побежал. Только странно он как-то побежал, не к дому совсем.

После уроков выхожу — никого. Во все стороны посмотрел — нету Гудка. Договорились называется. Только от школы отошел, слышу:

— Эй, Кухтин, оглох, что ли? Зовешь его, зовешь.

Гудилин из парадной высунулся, рукой машет.

— Давай сюда!

Парадная проходная оказалась. Мы во дворик зашли, там около песочницы скамейка была. Я говорю:

— Слушать будешь? Чего так сидеть-то?

Он свой магнитофон из сумки вытащил. Возился с ним, возился.

— Ладно дурака-то валять. Ставь, Вовик, кассету.

А я и не заметил, как этот парень к нам подошел. Гудок задергался сразу.

— Ага, Толик, ага.

Толик его на край скамейки сдвинул, со мной сел.

— Сколько за кассету хочешь?

Я сказал.

— Ну это можно. А еще есть?

— Есть, — говорю, — много.

— Много — это хорошо. Ну ладно. Тебе Вовик все объяснит.

Он к Гудку повернулся:

— Понял, Вовик? Только смотри, чтоб без звона было. Если Псих про Виталика узнает, я тебе репу на сторону сверну. И так уже мимо Психа никуда не проскочишь.

И в парадную ушел. Гудилин говорит:

— Кассеты — мои. Давай.

В карманы их затолкал.

— Повезло тебе, Кухтин, ты Юрке скажи, чтобы позвонил обязательно.

Телефон мне продиктовал.

— Виталику сколько хочешь кассет толкнуть можно.

Только я из парадной вышел, Ваньчик подходит. Без портфеля уже, наверное, у Бориса Николаевича оставил.

— Ну чего, не придешь сегодня? Борис Николаевич тоже спрашивает.

— Дела, — говорю.

— Твои дела, они вон пошли.

Ваньчик на трамвайную остановку показывает, а там еще Гудилина видно.

— Я за ним как дурак бегаю, а он с этим.

Я только рукой махнул, отвечать не стал. Всего-то не скажешь. Он еще постоял немного и пошел. Ваньчик идет, а я ему в спину смотрю. Почувствовал он, что ли? Обернулся, рукой махнул.

— Приходи, Витюха, слышишь, приходи.

Чудак, как будто мне самому не хочется.

Юре я часа в четыре позвонил.

— Ну, Витек, видишь? Что бы я без тебя делал? Диктуй телефон.

Потом мне адрес дал.

— Съездишь? Там работы минут на сорок. Один диск всего. Вечером звони.

Я в этот раз даже магнитофон не проверил. Все думал, как там у Юры получится. Хорошо бы, чтоб получилось. Беготня эта надоела.

До семи по городу ездил, все ждал, чтобы Юра уж точно вернулся. Он к телефону сразу подошел, ждал звонка, видно.

— Что, Витя, новенького есть?

Я говорю:

— А у тебя-то?

— Новенькое, Витек, нужно, новенькое! У меня там все слушали, а взяли одну кассету. Нам этого Виталика упускать нельзя. Он за стоящую музыку будь здоров отстегнет. У тебя-то как?

— Все то же, — говорю, — как везде.

— Ладно. — Юра листками пошуршал. — Есть у меня адресок интересный. Сам, правда, толком про него ничего не знаю, но съездить, говорят, надо. Завтра, Витек, а? Завтра съездишь?

Я, наверное, долго молчал. Юра говорит:

— Эй! Ну чего ты? Чего молчишь-то? Вместе поедем, слышишь? Вместе.

Я домой пришел — папа на кухне ужинает. Я-то думал — он позже придет.

— Привет, — говорю.

Посмотрел он на меня:

— Ужинай. Говорить после будем.

Потом посуду вместе мыли. Он тарелки убрал, руки сполоснул.

— Давай, Витя, рассказывай.

Я уж думал — не заговорит.

— А чего рассказывать-то? Сам ведь знаешь, контрольная через неделю, сегодня отметок не было.

— Ты с Лешей что, поссорился? Какой-то он грустный был.

— Никто с ним не ссорился. С ним захочешь — не поссоришься. Это он на меня наклепал? Заходил к нам, что ли?

— Ох, Витька, никто на тебя не клепал. Говорю же — грустный человек был. Я его спросил, как дела, он мне про всякую цветомузыку чуть не полчаса толковал, прямо лекцию прочел. Только про тебя заговорили, сразу скис парень. «Витя что, — спрашиваю, — с вами не работает?» Молчит. «А где ж он тогда?» Молчит. Знаешь, Витька, времени у меня сейчас нет, но чувствую я, что путаешься ты в какой-то ерунде, и молчать тебе нет никакого смысла. Ну, накрутим мы тут с тобой, напутаем, а что матери скажем, когда вернется?

— У меня что, личных дел не может быть?

— Может, Витька, может. Только знаешь, из личных дел получаются замечательные семейные неприятности. Можешь поверить.

И пошел из кухни. И я к себе пошел, уроки-то надо делать.

Уже два часа прошло. Я наш с Ваньчиком катер крутил, была там у меня одна идея. Папа тихо вошел и стоит за спиной. Потом на чурбаке уселся.