Секреты серой Мыши (СИ) - Страйк Кира

Так, значит, какую- то память Таис мне всё-таки оставила.

Глава 10

Первый раз за всё это время я увидела, как дрогнуло её лицо.

— Ладно, отобьюсь. Не в первой, поди. — Марлен поджала губы, сдерживая подступающие слёзы, и со вздохом пошла выполнять мою просьбу.

Я её честно зауважала. Совесть грызла за то, что подставляю хорошего человека под хозяйский гнев, но находиться в таком свинстве было невмоготу.

Первые страх и растерянность, притуплявшие восприятие бытовых моментов, схлынули. На их место пришло физическое ощущение себя в этом месте. И для меня, щепетильной в вопросах чистоты и благоустройства личного пространства, это было ужасно. Тело начинало отчаянно зудеться во всех местах, от запахов тошнило, я сама себе сейчас была противна. В таких условиях вряд ли возможно было бы уснуть.

В общем, с грехом пополам, стараясь производить как можно меньше шума, мы (ну как мы… в основном, конечно, Марлен) навели приемлемые, максимально возможные санитарные условия.

Принесённые ею простыни тоже были не ахти какие — сыроватые и самую малость отдавали… ну вот этой, собственно, сыростью, но этот запах я вдыхала уже почти с удовольствием. С облегчением — это точно. Да уж, всё познаётся в сравнении.

Вопросов было много, но задавать их я не спешила. Во-первых, понемногу всё само собой начинало проясняться. Во-вторых, я очень надеялась на то, что «нянюшка» — это не единственное, что достанется мне от воспоминаний девочки.

В тазу с водой, принесённом Марлен, я попыталась было разглядеть отражение. Но пышечка без конца полоскала в нём тряпку (не забывая комментировать свои действия и ситуацию в целом), и в водной ряби разгляделись только ярко-голубые глаза и очертания тонкого лица.

Ещё у меня были ужасного цвета волосы. Правда, густые и длинные. Тем сложнее и больнее оказалось их разобрать. Оттенок называется — «никакой». С этим потом тоже придётся что-то делать.

В эту ночь я спала спокойно. Нервная система, видимо, слишком устала от потрясений и скомандовала всему организму отключиться, что я и сделала.

Утром меня разбудил аромат традиционного уже бульона с плавающими в нём обещанными нитками вбитого яйца.

— Э-эх, детка, тяжёлые времена настали. Пока старый барон(!) жив был, так и дом был — полная чаша, — приговаривала моя нянька, ловко потчуя меня своим бурдомесом, — и мясо каждый день, а по праздникам — так вообще стол — горой. И приёмы всякие, и веселье.

Я навострила уши, впитывая каждое сказанное ею слово.

— Хороший был человек, и хозяин крепкий. Во где у него эти старосты-лиходеи были! — женщина сжала крепенький кулачок, показывая, где конкретно находились у прежнего хозяина эти самые лихоимцы, — А теперь что?..

Марлен насупленно замолчала. Я подняла на неё глаза, побуждая продолжить рассуждения.

— Теперь всё, — отвечая на мой взгляд продолжила она свою мысль, — пока ещё маменька жива была, господи, упокой её светлую душу, так ещё худо-бедно держались. Не шиковали, но добро жили. А как не стало её — так всё и покатилось под откос.

— Ну а уж как Лаура в доме появилась, так и вообще худо стало — всё в раздрызг! — начинала в пол голоса горячиться моя кормилица, — Какой чёрт только прнёс эту… в наш дом! Охомутала, змея, барона и давай тут свои порядки наводить. Сама-то вон и не дворянка даже, родители у неё зажиточные, да не родовитые. Но больно уж ей, видать, в баронессы захотелось. Как уж она к нему прибилась — никто и не знает. Только барон после смерти матушки твоей совсем растерялся — сам не свой ходил. Вот и поддался. Тебе добра хотел, а вон оно, как всё вышло…

Я растягивала свою жидкую еду как могла, лишь бы подольше послушать няньку.

— Так и давай она последнее транжирить, — опять полыхнула Марлен, — на наряды да побрякушки. Догляду за хозяйством — никакого, вот и дожили до того, что мясо в баронском доме через день подают, на дровах да на свечках экономят. Я уж молчу про то, чтобы убранство обновить, да гостей принимать. Тьфу ты, прости меня господи. А эта всё командует… Докомандовалась, что уже и на себя денег не хватает, про тебя, мой ангелочек, и вообще разговору нет. Ну ничего, я ей тебя в обиду не дам. Ничего она мне не сделает. Напыжится, поорёт с важным видом, да и пойдёт восвояси. Я уйду — так тут всё окончательно развалится. Даже она это понимает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Пампушечка распалялась всё сильнее, становясь похожей на аккуратный симпатичный заварной чайничек на самоваре. При всей миловидности образа, было понятно, что цену женщина себе знает и, в случае чего, и кипяточком плеснуть может.

— Я тут с покон веков. Ещё тебя у молодой баронессы принимала, её выхаживала, да тебя кормила. Мой-то сынок мёртвым родился — на кухне надорвалась… — Марлен немного помолчала, справляясь с горькими воспоминаниями, — так бог деток больше и не дал. И мужа прибрал… А матушка твоя слабенькая была — одно слово, «голубая кровь». В родах выжила, да потом так и болела долгие годы. Так и зачахла.

Я взяла нянькину руку и прижалась к ней щекой. Очень хотелось хоть немного утешить эту добрую, много пережившую на своём веку женщину, беззаветно преданную Таис и этому старому дому.

Насколько я поняла — её здесь ничего не держало. Будучи женщиной добросовестной и порядочной, имея за плечами колоссальный опыт ведения хозяйства, она могла уйти в любой другой, более благополучный дом.

Подозреваю, что и зарплату им тут уже давно никто не платил — работали за крышу и харчи. Но, если та, вторая служанка (Жаннет, кажется. Или Жаклин… потом уточню) оставалась здесь потому, что ей некуда было деваться, то Марлен болела за Таис и барона со всем его баронством всей своей широкой душой.

Бульон давно закончился, а мы так и сидели с ней вдвоём. Тёплые пальци мягко гладили по волосам. Марлен тихонько покачивалась, обнимая меня, задумчиво глядя в одну точку.

— Ладно, детка, — женщина поцеловала меня в макушку, выходя из оцепенения, — работать надо. И так засиделась с тобой. Пойду я. А ты ещё поспи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Марлен, — остановила её я, — Мне очень хочется походить, а одна пока боюсь. Как освободишься, приходи, пожалуйста.

— Конечно приду, ангелочек мой, только рано ведь ещё вставать — слабенькая совсем.

— Ну миленькая, хотя бы по комнате. Пожалуйста. Расхаживаться надо, а то так долго валяться можно, если даже и не пытаться.

— Ух как раздухарилась, — одобрительно покачала головой пампушечка, — значит и вправду на поправку пошла. Приду, родная моя, конечно, приду.

Я максимально уютно угнездилась под одеялом, стараясь не тревожить повреждённые рёбра. Дышать было тяжело, но не так сильно, как в первый момент, когда я очнулась. Терпимо, в общем.

Вообще мне показалось, что я принесла в это тело свою жизненную силу, если можно так выразиться. Потому, что избитый организм, не смотря на более чем скудную еду, полную антисанитарию, царившую вокруг, и лечение молитвой и пиявками (следы от последних обнаружились у линии роста волос на шее), заметно креп.

Но поспать мне не дали. В приглушённый сумрак комнаты на цыпочках прокрался мальчишка. И я была ему очень рада.

— Таюшка, ты не спишь? — шёпотом спросил малыш.

— Нет, не сплю, — так же шёпотом отозвалась я.

— Я с тобой маленечко посижу? Можно? Я соскучился. Я тихонечко, чтобы матушка не услышала, а то опять заругает. — взволнованно заторопился, зачастил маленький Тео.

— Иди сюда, ко мне, — я протянула ему руку.

— Меня в комнату отправили, а я к тебе сбежал. — радостно хихикнул малец, и тут же стал серьёзным, — Ты прости меня, Таюшка, это же всё я виноват. Если бы не побежал на дорогу, тебя бы тот страшный конь и не затоптал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Понятно теперь, что с девочкой случилось. — отметила про себя я.

Мальчонка уселся на табурет и положил светлую головку рядом с моей на подушку.

Так в душе защемило, так захотелось прикоснуться к этому мелкому чуду.