Направить в гестапо - Свен Хассель

Когда он умолк, оберст-лейтенант фон Фергиль вставил в глазницу монокль и придирчиво осмотрел дерзкого лейтенанта, прибежавшего с поля боя, чтобы прервать его ужин. Сперва взглянул на толсто покрытые засохшей грязью сапоги Ольсена, потом его взгляд медленно пополз вверх по перепачканному черному мундиру, мятому и рваному, заскорузлому от въевшейся за несколько месяцев фронтовой грязи. Танкистские эмблемы в виде мертвой головы, пожелтевшие и покрывшиеся налетом, насмешливо усмехались ему, бесстыдно заявляя, что давно не были чищены до зеркального блеска, как того требует устав. Испачканная красная лента Железного креста оканчивалась не орденом, а клочковатой бахромой. Железный крест был потерян, когда подбитый танк лейтенанта охватило пламя. Левый рукав шинели держался на нескольких нитках. Кожаный клапан кобуры был оторван. Вместо офицерского ремня на нем был солдатский. Правая рука почернела от запекшейся крови.

Оберст-лейтенант выпустил из глазницы монокль и с отвращением отвернулся. Как он всегда и подозревал — у этих фронтовых офицеров нет чувства стиля, служебного положения; не та публика, с которой захочешь водить компанию — это очевидно, иначе б они не оказались на фронте. Сам оберст-лейтенант попал сюда только из-за грубейшей ошибки и нелепейшей вздорности какого-то кретина на Бенделерштрассе[12].

Его полк, Сорок девятый пехотный, с богатыми аристократами офицерами, до сих пор не видел боевых действий, если не считать оккупации Дании и двух дней во Франции перед перемирием[13]. Жизнь была легкой и роскошной.

А потом настал роковой день, когда этому безмозглому идиоту на Бендлерштрассе взбрело в башку произвести командира полка, оберста фон дер Граца, в бригадные генералы[14] и отправить его на Балканы с пехотной дивизией. Это явилось только началом. Вся трагичность положения не сразу стала ясна понесшему утрату Сорок девятому полку, тогда благополучно расквартированному в Бреслау. Какое-то время они жили верой и надеждой, что преемник оберста будет избран из их элиты. У них было два оберст-лейтенанта, которых должны были повысить в чине, и наиболее почтенный из них, обладавший блестящими связями, даже заранее объявил о переменах, которые собирается ввести, когда будет командовать полком.

Мечта эта рухнула в одно незабываемое утро пятницы, в восемь часов сорок минут — это время и дата навсегда запечатлелись в памяти каждого офицера полка, потому что без двадцати девять прибыл принять командование новый оберст[15]. Которого никто не знал и никто не хотел. Он явился прямо с театра военных действий в районе Демянска[16]. От штатского в нем не было ничего; он был рослым, угловатым, жестким, прямолинейным и носил черную повязку на глазу.

Всю ту роковую пятницу он ходил по казармам, мрачно, недовольно морща лоб и опустив нос, словно вынюхивающая непорядки собака. Один офицер из полковой канцелярии, стремясь снискать всеобщее расположение, подал блестящую мысль ознакомить нового командира со знаменитым на всю округу их винным погребом, где было достаточно изысканных вин, чтобы порадовать сердце любого знатока. Оберст, видимо, знатоком не был. Во всяком случае, он лишь взял несколько пыльных бутылок, прочел этикетки, холодно посмотрел на офицера и, не сказав ни слова, вышел. Этот холодный взгляд и полное отсутствие комментариев повергли офицера в глубокий страх. Час спустя он собрал вещи и уехал, предвидя то, что ему представлялось неизбежностью.

Оберст прекратил обходы лишь под вечер, усевшись в кресло своего предшественника за большим столом из красного дерева. Большинство офицеров были уже в казино; они мужественно старались вести себя, как всегда, но шампанское почему-то приобрело слегка иной вкус, и очарование азартной игры, казалось, внезапно улетучилось. Над их головами собирались черные тучи, в воздухе ощущалась угроза.

А потом обрушился страшный удар: оберст потребовал офицеров в расположение части. Собственно говоря, большинство их уехало на выходные в сорокавосьмичасовой отпуск, длящийся с вечера четверга до любого времени в понедельник. Возможно, это несколько, выходило за рамки дозволенного, но в Сорок девятом полку давно уже считалось нормальным явлением.

Собрав столько офицеров, сколько смог, оберст приказал точно назвать общую численность личного состава полка. Она должна была ежедневно исчисляться по рапортам ротных командиров, однако по какому-то недосмотру — офицеры, которых это касалось, приписали его нерадивости гауптфельдфебелей — этого труда никто не брал на себя уже много недель.

Адъютант лениво обзвонил роты, чтобы выяснить, как обстоят дела. Интерес его к результату был чисто академическим; его дядя был высокопоставленным штабистом в той части армии, которая все еще оставалась на немецкой земле, поэтому для него оберст представлял собой не большую помеху, чем жужжание пчелы. Оно действует на нервы, но отмахнуться от него нетрудно.

С легкой улыбкой на губах он доложил оберсту:

— К сожалению, точную численность личного состава полка в данную минуту установить невозможно; все гауптфельдфебели находятся в сорокавосьмичасовом отпуске.

Оберст задумчиво провел пальцем под повязкой на глазу.

— Где начальник службы артиллерийско-технического снабжения?

Самый юный лейтенант полка прибежал со всех ног. Тяжело дыша, козырнул.

— Лейтенант барон Ханнс фон Крупп, начальник артиллерийско-технического снабжения.

Оберст посмотрел на него и неторопливо кивнул, чуть печально и чуть презрительно.

— Значит, и здесь это существует, вот как? — Хмыкнул. — Хорошо, барон фон Крупп, может, возьмете на себя труд выяснить, выставлен ли хотя бы часовой — или весь караул тоже в отпуске?

Лейтенант Ханнс снова козырнул и направился к выходу, но едва открыл дверь, оберст вернул его и бросил еще одну гранату.

— Мне нужно знать точную численность людей, находящихся сейчас в расположении части — даю вам пятнадцать минут на ее установление.

Адъютант снова надменно улыбнулся. Он почти не сомневался, что эта численность составит всего процентов тридцать от надлежащей. Такие пустяки никого не волновали уже много месяцев. Как-никак, Бреслау не Берлин; в Бреслау никто не приезжал с инспекцией.

Оставшись с полковыми офицерами, оберст выразил недовольство — довольно вежливо, но не скрывая удивления — тем фактом, что ни у кого из них нет фронтовых наград.

— Конечно, нет! — сказал несколько потрясенный гауптман[17] Дозе. — Нас ни разу не посылали на фронт.

— Вот как? — Оберст неторопливо улыбнулся, и его улыбка оледенила сердца собравшихся офицеров. — Ну что ж, не беспокойтесь, дело это поправимое. Вы получите возможность заслужить награды, как и все остальные. Война еще не кончена. До утра я жду от каждого из вас рапорта с просьбой о переводе на фронт, в действующую армию. — Он повернулся ко все еще учтиво улыбавшемуся адъютанту. — Каждому из находящихся в сорокавосьмичасовом отпуске отправьте телеграммы. Все отпуска немедленно отменяются. Отсутствующие должны незамедлительно вернуться в расположение части. Телеграммы можете подписать моим именем. Полагаю, вам известно, где находятся эти люди?

Адъютант едва заметно пожал плечами. На самом деле он понятия не имел, где может быть хоть кто-то из них. Самое большее, что можно было предпринять — отправить солдат на поиски, то есть прочесать все бары и бордели в городе, операция эта была бы долгой и определенно рискованной. Адъютант взглянул на гауптмана Дозе и решил свалить эту задачу на него. Дозе был известен своей тупостью.

— Кажется, это ваша обязанность? — любезно произнес он и, взяв пачку телеграфных бланков, сунул их ошеломленному гауптману. — Разошлите всем, находящимся в отпуске. Полагаю, у вас записаны их фамилии и адреса?

Потрясенный до такой степени, что у него отнялся язык, Дозе, пошатываясь, вышел из комнаты. Остаток ночи он провел, то разыскивая несуществующие или устарелые адреса в адресной книге, то горячо молясь, чтобы какой-нибудь пролетающий самолет уронил бомбу на домик оберста.

Несмотря на все старания, он сумел вызвать лишь девятерых из тысячи восьмисот человек, покинувших расположение части.

В понедельник остальные тысяча семьсот девяносто один человек вернулись, по своему обыкновению, когда вздумалось, предвкушая несколько часов покоя и тишины после воскресных кутежей. И каждого ждало потрясение: за ночь военный городок превратился из вольного и относительно роскошного отеля в дисциплинированное военное учреждение. На письменном столе каждого офицера лежала немногословная записка, гласящая, что оберст хочет видеть его немедленно.

Самые молодые и неопытные бросили все и удрали. Более благоразумные сделали по несколько телефонных звонков, чтобы прозондировать почву, после чего кое-кто срочно заболел и был увезен санитарной машиной.