Ясновидящая, или Эта ужасная «улица» - Юрий Сотник

— Гляди! Твоя краля чумовая, — пробормотала она тихо.

Федя даже не обиделся за «кралю». Он кивнул.

Оля и Миша сели на одной из скамеек, а брат с сестрой стали прохаживаться по асфальту вдоль корпуса. Когда они проходили мимо площадки, обе пары поглядывали одна на другую, изображая, однако, на лицах полнейшее равнодушие. Оля и Миша не спешили завести знакомство с «алкоголиками». Федя очень бы хотел познакомиться с Олей, но, во-первых, он робел перед ней, во-вторых, знал, что Нюра терпеть не может «чумовую», да и знакомство с Огурцовым его не привлекало. Нюра заметила, что к ним приглядываются довольно внимательно.

— Ишь зыркают! — сказала она. — Чего мы тут ходим, как будто боимся! Пошли!

Оба прошли на площадку и сели на скамью по другую сторону песочницы. Посидев немного, Нюра прошипела:

— Ну что ты сидишь, как в гостях?! Сядь как люди сидят.

Дело в том, что она обратила внимание, как сидят Оля с Мишей. Оля сидела, положив ногу на ногу, откинувшись на спинку скамьи и скрестив на груди руки. Миша широко расставил ноги, распростер обе руки вдоль спинки скамьи и попыхивал дымом, держа сигарету в зубах.

И Федя тоже расставил ноги и привалился к спинке, но только он не протянул руки вдоль спинки, а лишь положил на нее локти. Нюра скрестила руки на груди, как Оля, но, пользуясь тем, что она в джинсах, положила правую пятку на левое колено.

Обе пары не замечали, что за ними издали наблюдает кучка ребят помладше. Это был скуластый, с раскосыми глазами Демьян — недавняя гроза своего переулочка, его брат Степка, очень похожий на Демьяна, и востроносенький блондинчик Шурик. Младшие мальчишки слушали, как Матильда говорила Демьяну:

— Вон тот здоровенный и его сестра грозились меня в Москве-реке утопить.

— За что? — спросил Демьян.

— Ну уж этого я не могу сказать. А то меня на мясо продадут.

— Как это продадут?

— Это у них выражение такое. Укокошат, одним словом. А вон та, красивенькая, — она взрослых прохожих одним ударом сшибает. Правда, Шурик?

Шурик молча кивнул. Он был просто поражен: каким образом так быстро распространилось то, что он наврал вчера Семке?

— А вон тот… — начала было Матильда, указывая глазами на Мишу, и вдруг умолкла, внезапно повернув голову в другую сторону. — Вон! Сам Тараскин идет!

Вернемся немного назад. Леша выглянул во двор в девятый или в десятый раз и увидел иную картину. На площадке, по обе стороны песочницы, сидели, развалясь на скамьях, четверо. Слева — парень в легком тренировочном костюме, в белой кепке, надвинутой на глаза. Рядом с ним — довольно красивая девчонка в черной юбке и голубой кофточке. А напротив, по другую сторону песочницы, еще двое: белобрысый верзила и, судя по сходству, его сестра, только гораздо меньшего роста, распустившая светло-желтые волосы по плечам. Леше трудно было угадать, кто есть кто: он помнил, что девушка, у которой «ненорма», хороша собой и, как видно, дочь интеллигентных родителей. Но вот кто же эти парни? Кто же из них недавно вышел из колонии? А может быть, никто из них? Может быть, он еще не приехал или просто сидит себе дома?

Леша вернулся в комнату. Он понимал, что наступила пора действовать. И он понимал также, что действовать, играть ту роль, которую он играл перед зеркалом, он просто не в состоянии. Он чувствовал, как у него слабеют ноги при одной мысли о встрече с белобрысым верзилой. Его охватило отчаяние. Неужели он никогда-никогда не переборет себя? Неужели он навсегда останется вот таким размазней? Леша еще раз прошел в большую комнату и, сделав свирепое лицо, посмотрел на себя в зеркало. Нет! Он все-таки должен выйти. Если он сейчас не победит себя, не сделает этого, тогда все, тогда решится его судьба как человека!

Леша вспомнил такое выражение, как «выпить для храбрости», и с сожалением подумал, что вино в их доме бывает лишь по праздникам. Но в ванной висел белый шкафчик с аптечкой, а там, среди других лекарств, стоял пузырек с валериановыми каплями, которые бабушка принимала, когда поволнуется. Леша вышел в переднюю, прислушался. Антонина Егоровна хозяйничала в кухне. Он бесшумно проскользнул в ванную, вынул из стакана тюбик с пастой и зубную щетку и налил в него немного воды. А сколько надо принять этих капель, чтобы успокоить нервы — пять, десять или все пятьдесят? Для начала он решил ограничиться пятью. Принял и, вернувшись в большую комнату, стал там бродить, ожидая, когда нервы успокоятся. Но они не успокаивались. Поняв, что доза слишком мала, Леша повторил прием, хватив сразу тридцать капель. Храбрости не прибавилось, но появился то ли туман в голове, то ли шум какой-то, который мешал соображать.

Леша вышел в лоджию, надеясь, что те четверо ушли и он получит хотя бы временную передышку. Но они продолжали торчать во дворе. И вдруг в мозгу у Леши, словно световая реклама, стали вспыхивать слова: «Теперь или никогда! Теперь или никогда!»

— Теперь или никогда! — произнес он вслух, прошел в большую комнату к зеркалу, выпятив нижнюю челюсть и чуть подогнув колени, еще больше взъерошил волосы, взглянул на свое отражение безумным взглядом и, нащупав в кармане ключи от квартиры, выскочил на лестницу.

Между тем четверо, сидевшие на площадке перед песочницей, постепенно успокаивались. По площадке время от времени проходили взрослые, но Нюра не заметила, чтобы «чумовая» проявила по отношению к ним какую-нибудь агрессивность. Как видно, и ее спутник не был склонен сейчас к каким-либо хулиганским выходкам. А Оля с Мишей в свою очередь отметили, что «алкоголики» не проявляют ни малейших признаков опьянения и не собираются распивать что-либо спиртное. Да и на лицах у них не видно было печати порока или преступности. Единственное, что не нравилось в них Оле с Мишей, так эта манера сидеть на скамейке: развалились, как будто только они здесь хозяева и на весь мир им наплевать. Красилиным в свою очередь не понравилось такое же поведение Оли и Миши.

Наконец Нюре стало скучно, и она поднялась.

— Ну, чо мы будем тут сидеть? Пойдем пройдемся, мы же еще ничего не посмотрели вокруг.

Федя тоже встал, и вот тут брат и сестра увидели, что к площадке, слегка подогнув колени, выпятив нижнюю челюсть, приближается всклокоченный малый в пестрой рубашке, завязанной на животе узлом, и с какой-то штуковиной, которая болтается на цепочке перед его голой грудью.

— Привет, ха… ханурики! — прокричал Леша на весь двор, и тут же в его сознаниипронеслось, что кричит он слишком визгливо. И при чем тут какое-то идиотское слово «ханурики»? Но в следующий момент он оглядел площадку, увидел, что самый могучий из всех — Федя, и с душой, ушедшей в пятки, направился к нему. — Бонжур, мюсьё! — крикнул Леша почему-то по-французски, хотя у них в школе проходили английский.

— Чего? — переспросил Федя.

— Ты что, русского языка не понимаешь? — еще громче прокричал Леша, ожидая, что его сейчас трахнут по голове и убьют. — Я говорю, бонжур, мюсьё!

Федя озадаченно взглянул на сестру и слегка попятился.

«Не ударил! Неужели боится?!» — мелькнуло в Лешкином взбаламученном мозгу, и он, выпятив грудь, шагнул к Феде.

— Ты что, пре… пренебрегаешь? Может, я вам это… может, я вам несимпатичен, сэр? Может, я тебе не нравлюсь? Ну, так дай мне по морде, ну, дай! Ну, ударь!

Федя совсем растерялся. Как большинство очень сильных людей, он не любил драться. Ему ничего не стоило бы отмахнуться даже не кулаком, а просто ладонью от этой назойливой мухи, но Федя помнил за собой один недостаток: он не всегда мог рассчитать свою силу, и это приводило к неприятностям. Как-то раз он шутя боролся одновременно с двумя одноклассниками, сжал одного чуть сильней, чем следовало, и тот улетел на санитарном самолете в больницу со сломанным ребром.

А Леша между тем продолжал грудью лезть на Красилина и вопил уже почти в истерике:

— Ну, ударь! Ну, ударь, говорю! А то сейчас как… как дам вот!..

— Ну чего я тебе сделал?! — сказал наконец Федя. — Ну чего?!

И Леша вдруг застыл и умолк. В голове у него как-то сразу все прояснилось. «Испугался! — подумал он уже совершенно отчетливо. — Меня испугался! Отец, выходит, прав!»

В этот момент Нюра сердито оттолкнула брата и шагнула к Леше.

— Ну, ты! Психованный! Ты думаешь, тут никто драться не любит?! А ну, попробуй, меня ударь! Как тресну по шее!..

Сердце у Леши все еще отчаянно колотилось, но он уже овладел собой и смекнул, как надо ответить. Он слегка попятился от Нюры.

— А я… — провозгласил он чуть заикаясь, но достаточно громко, — а я, извините, синьора, с женщинами не дерусь. При… принципиально.

Нюра с некоторым удивлением посмотрела на него и проворчала:

— Принципиальный какой нашелся! — Она повернулась и подошла к брату.