Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конкуренция и наука
Фергюсон с самого начала отрицает утверждения, будто успех Запада стал следствием империализма или особенностей географии, климата, культуры [Там же: 39–42]. Более того, как хороший профессионал, он не разделяет, естественно, популярного в некоторых кругах представления о старой доброй Англии, где успех, мол, определялся тем, что с незапамятных времен в этой стране были защищены права собственности и гарантирована личная безопасность человека. Он честно демонстрирует, что, скажем, в XIV–XV столетиях дела там обстояли никак не лучше, чем в нынешних опасных для жизни и собственности странах, таких как Колумбия, ЮАР или Ямайка. Резня была среди англичан страшная, а собственников запросто изгоняли из дома. Причем в других европейских странах ситуация была даже хуже, чем в Англии [Там же: 62–63]. В общем, причина нынешнего успеха Запада не в том, что там всегда все было хорошо, а в том, что по каким-то причинам с какого-то времени европейцы стали менять институты, то есть правила игры, на базе которых строятся политика и экономика [Там же: 42–45].
Так что же помогло Западу стать иным?
В первую очередь Фергюсон обращает внимание на конкуренцию европейских стран, в ходе которой могли сформироваться наиболее работоспособные институты. «Характерная для Европы политическая раздробленность не позволяла построить что-либо даже отдаленно напоминающее Китайскую империю» [Там же: 78]. В других частях мира, где существовали гигантские деспотии, такой конкуренции не возникало. Проще говоря, если в Европе появлялось сравнительно успешное государство, оно начинало доминировать над соседями. В давние времена – благодаря своему военному успеху. В современную эпоху – потому, что успешный народ стимулирует соседей перенимать институты, этот успех обеспечившие. А вот за пределами Европы подобной конкурентной среды не складывалось, и потому, скажем, китайский император смог пресечь в XV веке практику мореплавания и остановить развитие для всей Поднебесной. Причем случилось это именно тогда, когда Португалия, Испания, Голландия, Англия, Франция стали соревноваться друг с другом в том, кто лучше освоит море и извлечет из него больше богатств.
Второй важной причиной европейского успеха стало развитие науки. С одной стороны, для науки важно уже то, что страны конкурируют друг с другом, и отстающие вынуждены поощрять исследования (хотя бы в военной сфере). Однако, с другой стороны, Фергюсон выделяет не менее важный момент – отделение науки от религии, произошедшее у христиан, но не у мусульман [Там же: 104]. Ислам задавил исследования, тогда как в Европе даже инквизиция этого в большинстве стран не добилась. В частности, «во второй половине XVII века, пока Османская империя пребывала в полусне, правители Европы поощряли развитие науки – как правило, игнорируя мнение церкви на этот счет» [Там же: 115].
Собственность и труд
Третий фактор развития – защита собственности. Хотя она не была у европейцев защищена изначально, в Англии ситуация стала со временем улучшаться благодаря парламенту, противостоящему монархическому деспотизму при сборе налогов, и независимым судам, противостоящим тирании в деле защиты прав отдельных лиц.
Билль о правах (1689) подвел итог спору о налогах: «Взимание сборов в пользу и в распоряжение короны <…> без согласия парламента <…> не законно» [Там же: 161].
Более того, Фергюсон отмечает еще и важность демократизации собственности. Ее он рассматривает путем сравнения английских колоний в Америке с испанскими. Земли за океаном было много, и там, где государство ее не монополизировало, каждый колонист мог стать собственником и добиваться успеха. А там, где государство способствовало формированию крупных плантаций, бедняк оставался бедняком и не возникало социальной мобильности. Первый случай – это США, выросшие из английских колоний. Второй – это нынешняя Латинская Америка, возникшая на месте колоний испанских и португальских.
Ключом к успеху явилась социальная мобильность. Даже простой человек мог буквально ни с чем приехать в американскую глушь и уже через несколько лет стать собственником и избирателем. <…> В испанских колониях земля была распределена прямо противоположным способом. С начала XVI века Испания ограничивала эмиграцию в американские колонии. В результате колонистам не был доступен ни один из путей восходящей мобильности, имевшихся в Британской Америке [Там же: 167–168].
На все эти проблемы накладывалась еще и расовая разобщенность, характерная для Южной Америки в гораздо большей степени, чем для Северной [Там же: 182].
Впрочем, наличия хороших институтов, по Фергюсону, недостаточно, чтобы объяснить успех Англии (и ее колоний) в ходе промышленной революции. Он полагает, что европейские правила игры были, конечно, лучше, чем азиатские, но Англия в этом плане не отличалась от Франции, Германии или Голландии в XVIII–XIX столетиях. А вот чем Англия отличалась от них, так это дороговизной труда и дешевизной угля [Там же: 279]. То есть из-за высоких зарплат у английского бизнеса появились стимулы осуществлять различные технические усовершенствования, позволяющие относительно уменьшить численность людей, занятых на производстве. При этом разработанные изобретателями машины оказались недороги в эксплуатации, благо топливо имелось по соседству с промышленной зоной.
Наличие запасов топлива и впрямь очень важно. Но уголь ведь имеется в достатке во многих странах Европы, поэтому, когда дело дошло до индустриализации Франции, Германии, Бельгии и даже Польши с Россией, он сыграл ту же роль, что в Англии. Но началось-то все именно в Англии. Почему? Сами по себе залежи угля не дают ответа, тогда как трансформация институтов английский успех объясняет.
Что же касается дороговизны труда, то следует объяснить, по какой причине он именно на острове был так дорог, а не на континенте. Уж не потому ли, что экономика хорошо развивалась и создала огромный спрос на труд, вынуждавший бизнесменов платить большую зарплату? Но если именно так, то, значит, английское экономическое чудо создало дороговизну труда, а не наоборот.
Что внутри «черного ящика»
Похоже, все-таки роль прогрессивных английских институтов, сформировавшихся к XVIII веку, следует учитывать в первую очередь при попытках ответить на вопрос о причинах европейского успеха. Подробнее об этом пойдет речь в разделе этой книги, непосредственно посвященном институциональному анализу. И в этой связи возникает еще один вопрос, на который не дает ответа Ниал Фергюсон: каким конкретно образом конкуренция европейских стран в борьбе за правильные институты привела к достижению позитивного результата?
Конкуренция ведь возникла с момента распада Римской империи. Государства воевали между собой, совершенствовали вооружения, искали оптимальные способы ущучить противников. И постоянно их находили. То одна страна, то другая достигали могущества. Англия долгое время доминировала над Францией в Столетней войне. Потом лидерство захватила Испания, контролировавшая практически пол-Европы в XVI столетии. А дальше Франция ее обошла, став в XVII веке ведущей державой. При Петре I в большую европейскую политику энергично включилась Россия. К концу XIX века наметилось лидерство объединившейся наконец Германии.
Между моментом, когда соперничество европейцев началось, и моментом, когда оно обеспечило Западу преимущества, прошло много веков. Почему конкуренция стран не дала результата раньше? А если дала, то в чем это выразилось? Как отмечал Кеннет Померанц в книге «Великое расхождение», о которой шла речь раньше, до XVIII века Европа не способна была добиться большего, чем Китай. Фергюсон же считает, что преимущества Запада выявились на пару столетий раньше. «В 1600 году ВВП Англии на душу населения уже на 60% превышал ВВП Китая» [Там же: 402]. Это весьма спорный аргумент, поскольку сравнивать надо либо Европу в целом с Китаем в целом, либо наиболее успешные регионы Европы и Китая между собой. Но даже если предположить, что Фергюсон прав, все равно в книге «Цивилизация» трудно найти объяснение, почему конкуренция между европейскими государствами не привела к формированию прогрессивных институтов в XII веке.
Наверное, соперничество европейцев между собой обеспечивало какие-то важные промежуточные результаты. И, может быть, попеременное лидерство то одной страны, то другой было с этим связано. Если это так, то интересную и разумную историко-социологическую схему, нарисованную Фергюсоном, надо еще наполнять дополнительным конкретным содержанием. Она представляет собой что-то вроде «черного ящика». На «входе» – соперничество. На «выходе» – хорошие институты. А что между ними? Что внутри у «черного ящика»?
Впрочем, вне зависимости от ответа на данный общий вопрос, можно зафиксировать важный для нашей страны вывод, вытекающий из книги Ниала Фергюсона. Россия проигрывает в конкуренции с Западом. Мы все больше чувствуем наше отставание. И, если принять во внимание мировой опыт, это наше чувство рано или поздно станет (как и в других странах) важнейшим двигателем преобразований.
Глава 2
Теория модернизации
Как мир стал современным
