Жребий Салема - Стивен Кинг

– Ты спала с Флойдом?

– Не твое дело.

– Что тебе до этого Бена Миерса?

– Не твое дело.

– Ты что – собираешься в него влюбиться и наделать глупостей?

– Не твое дело.

– Я люблю тебя, Сьюзи. Мы с отцом очень тебя любим!

И на это ответа нет. На это просто нечего возразить! Вот почему Нью-Йорк или какое-то другое место было единственным выходом. В конце концов ты всегда упираешься в стену родительской любви, так похожую на обитые мягким войлоком стены тюремной камеры. Искренность этой любви лишала всякого смысла как дальнейшее препирательство, так и уже состоявшееся.

– Ладно, – тихо проговорила миссис Нортон, потушила сигарету о губу рыбины и отправила окурок ей в живот.

– Я пойду к себе, – сообщила Сьюзен.

– Конечно. Я могу почитать эту книгу, когда ты закончишь?

– Если хочешь.

– Мне бы хотелось с ним познакомиться, – сказала миссис Нортон, на что Сьюзен развела руками и пожала плечами. – Ты поздно вернешься?

– Не знаю.

– А что сказать Флойду Тиббитсу, если он позвонит?

Сьюзен снова почувствовала, как ее охватывает злость.

– Что хочешь! – резко отозвалась она и добавила, помолчав: – Все равно ты сделаешь по-своему!

– Сьюзен!

Но та уже поднималась по лестнице и не обернулась.

Миссис Нортон еще немного посидела в кресле, устремив невидящий взгляд на город за окном. Наверху слышались шаги Сьюзен и характерный стук, с каким раскрывается мольберт.

Тогда миссис Нортон поднялась и снова принялась гладить. Через некоторое время, решив, что Сьюзен уже наверняка увлекалась работой (ее мозг просто констатировал это без каких бы то ни было умозаключений), она направилась в буфетную и позвонила Мейбл Уэртс. По ходу беседы она упомянула, что, по словам Сьюзи, у них в городе остановился знаменитый писатель. Мейбл поинтересовалась, не идет ли речь об авторе «Дочери Конвея», и, получив утвердительный ответ, презрительно фыркнула, заявив, что это никакая не литература, а чистой воды порнография. Миссис Нортон спросила, где он остановился: в мотеле или…

Узнав, что Бен остановился в единственном пансионе города, принадлежавшем Еве, миссис Нортон испытала облегчение. Ева Миллер была достойной вдовой, которая не позволит в своем заведении никаких глупостей. Ее правила насчет визитов женщин были простыми и однозначными. Если речь шла о матери или сестре – тогда пожалуйста! Если нет, то место встреч ограничивалось кухней. И никаких исключений из правил!

Миссис Нортон повесила трубку, поболтав еще с четверть часа о том о сем, чтобы скрыть истинную причину своего звонка. Вернувшись к гладильной доске, она подумала о Сьюзен. Как же та не понимает, что мать желает ей только добра?

Когда они возвращались из Портленда по шоссе 295, было еще не поздно – шел всего двенадцатый час. За пределами города можно было разогнаться до пятидесяти пяти миль в час, и свет фар «ситроена» мерно рассекал темноту на пустынной дороге.

Фильм им понравился, но говорили о нем оба осторожно, как обычно поступают люди, пытающиеся прощупать вкусы друг друга. Вспомнив вопрос матери, Сьюзен поинтересовалась:

– А где ты остановился? Снял что-нибудь?

– Комнату на третьем этаже в пансионе Евы.

– Но там же наверняка дышать нечем! Жарища градусов под сорок!

– Мне нравится жара, – пояснил Бен, – и в ней хорошо работается. Раздеваюсь до пояса, включаю для фона радио и сажусь за машинку, потягивая пиво. Получается страниц по десять в день. К тому же там живут очень колоритные персонажи. А потом выходишь на крылечко, где дует свежий ветерок… Настоящее блаженство!

– Ну… не знаю… – с сомнением протянула она.

– Я подумывал снять Марстен-Хаус, – продолжил Бен. – Даже наводил справки, но дом оказался продан.

– Марстен-Хаус? – Сьюзен улыбнулась. – Этого не может быть. Ты наверняка перепутал название.

– Отнюдь! Я говорю о доме, который стоит на первом холме к северо-западу от города. На Брукс-роуд.

– Продан? Да кому придет в голову…

– И я удивился! Мне не раз говорили, что у меня самого не все дома, но даже я подумывал только об аренде. Риелтор отказался сообщить имя нового владельца. Прямо жуткая тайна, покрытая мраком!

– Наверное, кто-то из другого штата решил устроить в нем летнюю резиденцию, – предположила она. – Но это все равно безумие! Одно дело – приводить запущенный дом в порядок, что мне и самой было бы интересно, но это здание не подлежит восстановлению. Он разваливалось еще в моем детстве. Бен, а с чего ты решил его снять?

– Ты когда-нибудь была внутри?

– Нет, но однажды набралась храбрости и заглянула в окно. А ты?

– Я был. Один раз.

– Жуткое место, верно?

Они оба замолчали, задумавшись о Марстен-Хаусе, но их мысли не имели ничего общего с обычной для людей ностальгией. Хотя скандал и насилие, связанные с домом, случились задолго до их рождения, но у маленьких городков долгая память и рассказы об ужасах передаются из поколения в поколение.

История Хьюберта Марстена и его жены Бэрди была самой загадочной и шокирующей тайной, которую хранил Джерусалемс-Лот. В 1920-х годах Хьюби возглавлял одну из крупнейших в Новой Англии транспортных компаний, грузовики которой, по слухам, самые выгодные рейсы совершали по ночам, когда доставляли в Массачусетс виски из Канады.

Сколотив состояние, Марстены в 1929 году перебрались в Салемс-Лот, но после обвала Нью-Йоркской фондовой биржи потеряли кучу денег (сколько именно, не знала даже Мейбл Уэртс).

Десять лет – от биржевой паники до прихода к власти Гитлера – Марстены прожили в доме настоящими отшельниками. Их видели в городе только по четвергам, когда они закупали продукты на неделю. Ларри Маклеод, служивший в те годы почтальоном, рассказывал, что Марстен выписывал четыре ежедневные газеты и три журнала: еженедельные «Сатердей ивнинг пост» и «Нью-Йоркер», а также познавательный ежемесячник «Невероятные истории». Раз в месяц Марстен получал чек от компании грузового автотранспорта, зарегистрированной в Фолл-Ривер, штат Массачусетс. Что это чек, Ларри узнал, подглядев в окошко на конверте, вырезанное для адреса.

Летом 1939 года именно Ларри и обнаружил тела обитателей дома. Газеты и журналы никто не вынимал из почтового ящика целых пять дней, и засунуть в него новые не представлялось возможным. Ларри забрал всю корреспонденцию и направился к дому, чтобы оставить ее на пороге за сетчатой дверью.

Стоял август – самые жаркие дни разгара лета, и трава во дворе была зеленой, густой и высокой, почти до колена. На западной стороне дома густо разрослась жимолость, и упитанные пчелы лениво жужжали вокруг белоснежных соцветий, источавших сильный аромат. В те времена дом, несмотря на высокую траву, выглядел очень живописно и, по всеобщему признанию, был самым красивым в Салемс-Лоте, пока не пришел в упадок.