Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ничего мне не надо!
— Нет, видали! Как у него еще язык поворачивается! Видали, как распустился!
— Ничего я не распустился…
— Прикуси язык, говорю! Два дня, как отец уехал, а ты… Что же дальше-то будет? — Она повернулась к бабушке.
— Сегодня Клементий Цетерадзе при всем честном народе меня стыдил: я, говорит, Ивдити, думал, что ты умная женщина, мать, а ты собственного сына воспитать не сумела… Выкормить, мол, мальца кукурузной лепешкой — не велика заслуга! По-твоему, матери больше и делать нечего. А ваш сын, мол, уродился ни в тебя, ни в Датико. Позорит имя отца, паршивец, чтоб мне похоронить его!..
— Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб его врага! — сразу же вставила бабушка. — Но зачем ты с ним связываешься, сынок?
— Ты почему не отдал быка, дурень?
— Не отдал и не отдам!
— Да почему? Почему?
— А потому, — упрямо твердил я. — У Клементин свои волы есть, а Гвинию вырастил папа, и я не дам его Клементию, он загубит его. Своих до того заездил, что и на бойню не принимают. Он не знает, как с ними обращаться.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Быки колхозные, упрямая твоя башка!
— Колхозные, да не Клементьевы.
— Замолчи сейчас же, бандит!
— Не отдам Клементию быков!
— Тебя и не спросят.
— Сам буду пахать, а Клементию не отдам!
— Ну и дурень! Это ты-то собираешься пахать? Да с этими быками и отец твой едва справлялся, чтоб их волки задрали!..
— Отец любит Гвинию.
— Вот он вернется, я тебе тогда… — Голос у мамы сорвался, к глазам подступили слезы.
— Не отдам! — повторил я.
— Гогита!.. — Мама, прижав к груди девочку, выхватила из очага головешку. Я не сдвинулся с места.
«Ударит? Ну и пускай. Все равно, с тех пор как папа уехал, она разлюбила меня».
Но мама не тронула меня. Она швырнула головешку обратно в огонь и разрыдалась.
— Как мне быть, мамочка! — бросилась она к бабушке. — Как же мне быть? Ты видишь, какой он!..
Бабушка ничего не ответила, только, как обычно, вздохнула: «Господи Иисусе!..»
Я швырнул кусок мчади об стенку, крикнул с порога:
— Клементию моего Гвинию не отдам! — и хлопнул дверью.
Под ноги подвернулась собака.
Я пнул ее ногой и выбежал во двор.
Было темно и душно. В облаках привидением плыла луна, похожая на стертую бычью подкову.
Я сел в высокую траву перед домом, прислонившись спиной к груше. Не помню, сколько просидел там. И когда вышел за ворота, я не знал, куда иду.
Проходя мимо дома Гочи, заметил в окне огонек.
«А, не стоит!» — подумал я и пошел дальше. Прошел мимо ворот Серапиона. Ничего не видя, не глядя, миновал двор Викентия, прошел бы мимо следующего двора, если бы за воротами не завизжала свинья. Она бегала вдоль забора и истошно визжала.
С улицы в распахнутые двери был виден огонь в очаге посреди кухни. На огне стоял большой котел; языки пламени лизали его. На веранду, в свете очага, вышел рослый старик. Я узнал Эзику, отца Амирана. Эзика лишился на войне правой ступни и ногу без ступни волочил, как деревянную. Он был злой, нелюдимый человек, часто бранился. Говорили, что во время войны он кого-то убил и с ним лучше не связываться. Эзика сердито бросил деревянное корыто на пол и прикрикнул на визжащую у калитки свинью:
— Покричи еще, волчья сыть!
Пати вынесла во двор котел с похлебкой для свиньи и стала сливать ее в корыто. От горячей похлебки поднялся густой пар и скрыл за собой Пати. Должно быть, она обожгла руки паром, потому что котел стукнул о перила веранды.
— Эх ты! — крикнул Эзика и сам схватил котел. Потом подхватил корыто с похлебкой и понес к воротам.
Свинья, визжа громче прежнего, бросилась навстречу.
— Чтоб тебя волк сожрал! — еще раз пожелал ей Эзика.
Пати стояла на балконе и то дула на свою руку, то прятала ее под мышку.
Я пошел дальше, вышел в поле.
«Пойду-ка к Тухни!» — решил я, проходя мимо двора Цетерадзе.
Из окна цетерадзевского дома на дорогу падал луч света. Я, зажмурившись, прошел сквозь сноп света, свернул на тропинку, подошел к дому Тухии и встал у калитки.
В открытую дверь я видел собачку Тухии: Толия сидела на задних лапах перед огнем. Но ни очага, ни самого Тухии не было видно. Из дома доносился громкий голос Капито. Во дворе у стены белели в темноте доски. Капито все собирался поставить себе новый дом, да так и не собрался до сих пор. У него было шестеро детей, все погодки, мал мала меньше, только Тухия немного постарше. И вот каждый год Капито Бандзеладзе начинал строить себе новый дом. Бывало, зайдет к нам зимним досужим днем, усядется поближе к очагу посреди кухни и, закинув ногу на ногу, заведет беседу с отцом:
— Как думаешь, Датико, какая будет нынче весна?
Отец поглядит в окно на глубокий, по колено снег и ответит:
— Покуда на этот счет ничего не скажешь, Капито!
— Вот, понимаешь ли, какое дело… — продолжает Капито, — хочу дом строить. Летом, сам знаешь, сорвалось у меня, молочный брат помер. Пришлось помочь его семье, тут опять же на свадьбу двоюродного брата позвали, а там, глядишь, на лекарство для малого моего поистратился… Трудный был у меня год…
— Разве у тебя мальчишка болен? — спрашивал отец.
— Лихорадка у него… Ну, а теперь вот думаю: как быть… Дом мне нужен… Не укажешь ли мастера какого получше?
— Ну, мастеров-то хватает. Есть мастера.
— Есть-то есть, но я хочу, чтоб получше. Перед этим был у меня тот, что Габриелу строил.
— Это хороший мастер, ничего не скажешь.
— Мастер-то хороший, да не сошлись мы с ним. Он говорит, что моего материала хватит только на одну-комнату, а я ведь хочу дом в три комнаты, сам знаешь.
— Ну, а если и вправду не выйдет?..
— Не верится мне, что не выйдет. У меня уже и другой мастер был, сосед моего свояка, Нико. И с ним я не поладил. А теперь я хочу…
…В проеме двери промелькнул Тухия. Он махнул рукой, собака подпрыгнула, и я услышал, как захрустела кость у нее на зубах.
— Тухия! — тихо позвал я.
Собака бросилась к воротам, но, узнав меня, вернулась к кости.
Тухия шагнул через порог.
— Это ты, Гогита? — Он подошел к плетню и верхом сел на перелаз.
— Я.
— Что ж не заходишь! Заходи.
— Тороплюсь! Ты завтра свободен?
— Завтра, — неопределенно повторил он. — Завтра…
