Мутанты Асинтона - Светлана Ягупова

— Там никого, хозяева ушли в гости, — сообщил замурзанный мальчишка с шелковицы и пульнул в нее черной ягодой.

Но она даже не обернулась, стояла на лестнице с расширенными зрачками, и ринувшаяся за ней мать уловила то особое выражение лица, которое всегда так пугало. Поднялась, осторожно притронулась к руке девочки, застывшей точно сомнамбула. Ватрина вздрогнула, заморгала. Они спустились вниз, вышли на улицу, и лишь тогда она заговорила:

— Когда-то я жила здесь, меня звали Альтой. У меня была гладкая черная шерстка, длинные ноги и громкий голос. Я спала в прихожей, на коврике, очень любила своих хозяев, а их маленького сынишку часто катала на спине, и хотя он порой колошматил меня, я не обижалась, только иногда, чтобы припугнуть, рычала. Хозяйка звала меня Альтушкой, кормила свежей рыбой, и соседский кот Урка из-за этого был со мной в постоянной вражде. Я обожала хозяина. Может, потому, что от него всегда пахло рыбой, и когда он возвращался с промысла, я чуяла его за квартал. Иногда он брал меня с собой. В один из таких дней и случилось несчастье. Разразился ужасный шторм, фелюгу бросало вверх-вниз, мне стало жутковато, я забилась в какой-то ящик, но долго там не пролежала — фелюгу перевернуло, и я оказалась в воде. Берег был недалеко, я стала грести к нему и вдруг увидела рядом своего хозяина. У него был рассечен лоб, он вяло двигал руками. Я подплыла к нему, подставила свою спину, поскольку была мощной, крепкой собакой. Тут к нам подплыл рыбацкий баркас. Волны долго мешали схватить брошенную с баркаса веревку. Наконец я вцепилась в нее зубами, хозяин схватил ее и подтянулся к борту. Последнее, что я увидела, это как хозяина подхватывают чьи-то руки. Меня что-то ударило по голове — вероятно, швырнуло волной о борт, — небо упало в море, и я пошла ко дну.

Мать слушала рассказ девочки, и у нее сжималось сердце: надо же такое навоображать!

— Еще раз прошу — оставь свои фокусы, — с мольбой сказала она прежде, чем войти в дом родственницы. — И давай все-таки полечимся у Кальфа, говорят, он толковый доктор.

— Ты опять принимаешь меня за сумасшедшую! — в отчаянии воскликнула она, решив никому больше не рассказывать о своих приключениях.

Между тем воспоминания о них с каждым годом наращивались, было тяжко носить их в себе, не выплескивая. Все изменилось, когда вышла замуж за долговязого чудака-садовника, умеющего разговаривать с цветами и деревьями. С ним можно было болтать о чем угодно, именно поэтому и стала его женой, хотя ей не нравились его рыжие лохматые брови. Зато теперь в любую минуту можно было рассказывать эпизоды из своей жизни в облике тунца или белки, пчелы или иволги. Порой чудилось, что и цветущий жасмин под окном, и куст розы, и персиковое деревце, и даже белый валун в дальнем углу сада — все это фрагменты ее прошлых существований. Помогая мужу окапывать деревья, она иногда ощущала странную слиянность со всем, что росло, летало, ползало, плавало, бегало, и, на миг прикрыв глаза, видела чудовищную в своей многосложности мозаику жизни, которая гармонично складывалась, рассыпалась в прах, вновь зарождалась, опять рассеивалась на мельчайшие частички и снова упорно выходила из темноты.

Шестьдесят пять лет прожила она с садовником душа в душу. После его смерти старость начала слишком нахально атаковывать ее, и она стала испытывать нечто вроде досады, особенно усердно грызущей по ночам, пока однажды не сообразила, в чем дело: в этой жизни ей никого не довелось спасти, даже собственного сына не может вызволить из неволи.

В этот раз ей была подарена долгая жизнь будто для того, чтобы иметь возможность вспомнить все предыдущие, лишь в одном имеющие сходство: каждая заканчивалась трагически по той причине, что она бросалась кому-то на помощь, кого-то выручала из беды, опасной ситуации. Ее кромсали, убивали, поедали, но хитроумная природа предоставляла ей чудесную возможность вырваться из тисков мертвой материи, родиться заново.

— А я? Я тоже когда-то жила? — поинтересовалась Астрик.

— Не знаю, — честно призналась Ватрина. — Скорей всего, я мутантка — что-то понапутано в генах.

Для Гастрик Ватрина не повторяла свои мысле-фильмы, — та не проявляла желания ни видеть их, ни рассказывать о себе. Необычно подвижная, Гастрик не могла жить без какой-либо шкоды. Когда Ватрина надоела ей, она решила отравить старушку: насыпала в кастрюлю с гороховым супом полпачки стирального порошка. Но та заметила коварную проделку, быстренько сварила из концентратов новый суп, а испорченный налила девчонке. Делая вид, что хлебает его, Гастрик с замиранием сердца ждала, что будет со старушкой. Ватрина с аппетитом опустошила тарелку и, хитровато поглядывая на отравительницу, пожаловалась:

— Что-то не по себе. Будто мыла наглоталась, — схватилась за живот, застонала и пошла в спальню.

— Ты сейчас умрешь! — испуганно воскликнула побледневшая Гастрик. — Но ты не должна бояться — тебя же природа любит, и скоро ты опять родишься!

— Да, но я ведь никого не спасла и, значит, умру навечно, — деланно прохныкала Ватрина, изумляясь девчонкиному коварству, — разве тебе нисколечки не жаль меня?

— Нет! — покачала головой Гастрик. Однако ее отвислые щеки были бледны, а глаза, казалось, вот-вот выкатятся и упадут на пол.

— Дурочка ты моя, — Ватрина перестала притворяться, поднялась и обняла девчонку. — Никому нельзя желать плохого, даже если кто-то до чертиков надоел. Ведь смерть имеет свойство притягиваться к тому, кто насылает ее на другого.

Гастрик была смущена и даже немного обрадована тем, что все обошлось, поскольку здорово перетрусила от собственной проделки. Но ни она, ни Ватрина в тот миг не подозревали о том, на пороге какого важного события находится каждая из них.

Раз в году, в первое воскресенье июня, отмечали праздник города, и на улицах можно было увидеть много любопытного, ибо в этот день, как никогда, разгорались страсти вокруг вопроса: «Что такое Асинтон?» Но осторожные люди предпочитали в этот день не разгуливать без толку, опасаясь нехороших случайностей.

Желто-сизый туман за ночь развеялся, и проспекты уже захлестнулись автомобилями, когда Гастрик и Тинг вышли из подземки и влились в движущуюся к центру людскую реку, тормозившую движение транспорта. Из белого лимузина, затесавшегося в толпу так, что казалось, будто она выдавила его из себя, как пасту из тюбика, загремел мегафонный голос: «Дорогу! Дорогу!»

Люди боязливо шарахнулись к тротуару. Два отряда мотоциклистов — один в вишневых, другой в синих касках рассекли толпу, освобождая путь двум грузовикам, из чьих оранжевых кузовов виднелось что-то обернутое в светлые ткани.

В центре площади мотоциклы выстроились друг против друга, с грузовиков сняли нечто громоздкое и поставили между машинами. Площадь быстро заполнялась народом.

Крепко держа Гастрик за руку, Тинг весело шнырял среди собравшихся, выискивая место, откуда удобней было бы наблюдать за происходящим.

— Смотри, вон Черепок! — кивнул он куда-то влево, и Гастрик увидела собравшуюся на пятачке перед зданием мэрии группку мутантов.

Загудели мотоциклетные сирены, зашевелились ткани, сползая на землю, и все увидели две фигуры из цветного воска. Как живые, предстали перед жителями города его гипотетические основатели: продавщица Ася и ас Интон.

В красном платье с черным драконом на груди, облокотившись о прилавок, на котором крупными буквами было выведено: «Краски-лаки», Ася задумчиво смотрела вдаль, и в ее рыжем восковом парике темнела брошь, изображающая известное насекомое с откинутыми лапками.

Рядом с другим грузовиком стоял во весь рост мужественный ас Интон в комбинезоне, как веером обмахиваясь моделью самолетного крыла, которым он якобы выписывал в воздухе стихи.

Со стороны голубых касок взметнулась веревка с петлей, зацепилась за шею Аси, и в следующий миг под вопль толпы Асина голова в рыжем парике покатилась по асфальту, восковыми кусками рассыпалось туловище, руки-ноги.

С некоторым запозданием вишневые каски проделали то же с асом Интоном. Затем враждующие стороны проскандировали каждая свое:

— Асинтон — не Асинтон!

Асинтон — не ас Интон! — и бросились подбирать куски своих кумиров, чтобы, аккуратно сложив их в грузовики, в собранном виде привезти сюда же ровно через год. Едва успели они сделать это, как на площадь наползла лиловая тень. Гастрик и Тинг втянули головы в плечи: совсем низко, надвигаясь на толпу, плыл воздушный завод «Брикет», обычно пребывающий за городской чертой, невдалеке от вулкана Керогаз. «Что ему здесь надо? Куда смотрит мэрия?! Безобразие!» — пробежал среди собравшихся ознобный шумок. Величиной с полплощади, завод продолжал снижаться, и вдруг все сразу пришло в движение: толпа заволновалась, засуетилась, кто-то завизжал, засвистел. Казалось, еще немного, и «Брикет» расплющит собравшихся. Но метрах в тридцати от земли он замер, завис над толпой, открылись пять донных люков, и оттуда вылетели стайки миниатюрных голубых и розовых парашютиков с подвешенными к ним квадратами брикетов овсянки, что очень развеселило всех. Тинг поймал сразу два брикета: на одном красовался усатый ас Интон, на другом — Ася в красном платье с черным драконом.