Фанданго (сборник) - Александр Грин

– У меня ничего не болит, но я чувствую себя странно, – как будто подменили мое тело: оно не смеется. А внутри – преграда, доска.

– Теперь, когда Моргиана уехала, ты отдохнешь, – прямо сказала Ева. – Она зла и хитра.

Джесси выслушала это молча, понурясь; затем подняла расстроенное лицо, по которому к слабо улыбающемуся рту скользнула слеза.

– Ева, я отдохнула.

– Ты отойдешь, ты снова станешь сама собой, – говорила Ева, идя с ней и гладя ее по спине. – Мне хочется, чтобы ты вошла в наш кружок. Надеюсь, это будет кружок.

– Я потеряла шляпу, – сообщила, оживляясь, Джесси, – разве я не сказала? Ветром – с обрыва в океан, и она плавает там.

– Ужасно!

– Да, вот уж так.

Они вошли в небольшой зал, где было пять человек: только что взглянувший на часы Регард, Фаринг, знакомый Евы по ботаническому музею, и Гаренн, автор философских этюдов. Кроме мужчин, Джесси увидела Мери Браун, служащую канцелярии музея, и Тизбу Кольбер, девушку с тяжелым лицом, полную и сосредоточенную; она была секретарем профессора Миллера.

Джесси вошла прищурясь, как это понравилось ей у одной дамы.

Ева познакомила ее со всеми, кроме Регарда, который сказал: «Очень жалею, что скоро должен уехать».

Как только Джесси вошла, она немедленно стала центром, что происходило всегда и к чему она не прилагала никаких усилий. Она сама чувствовала это по оттенку в улыбке мужчин, по тону краткого молчания, наступившего как бы случайно. Джесси немного смешалась, затем ей стало весело. Она встретила взгляды женщин и поняла, что на нее приятно смотреть. Затем общее равновесие, нарушенное свежим впечатлением, незаметно восстановилось, но уже «под знаком Джесси». Ева, слегка ревнуя, что еще не раскрывшая рта девушка оказалась главным лицом, сочла нужным начать разговор шуткой:

– Бедная девочка приехала без шляпы. Как это произошло, Джесси?

– О, так, – ответила Джесси не без кокетства, – ветер дунул, и шляпа полетела в море! – Вспомнив испуг, она серьезно прибавила: – Был момент очень неприятный. Я захотела ее схватить и чуть не полетела сама с обрыва. Стала падать, но все-таки упала назад.

– Вы очень испугались? – спросила Мери Браун.

– Да, очень. Кровь ударила в голову.

– Интересно, – произнесла Тизба Кольбер безразличным тоном взрослой, рассеянно наблюдающей ребячьи глупости.

– Да ты, оказывается, спаслась от смерти! – воскликнула, взволновавшись, Ева и, пересев к Джесси, взяла ее руку. – А ты говоришь об этом так просто. Я сама однажды чуть не попала под паровоз. Как он проскочил мимо меня – не могу даже представить; может быть, я проскочила сквозь паровоз. Спас, конечно, инстинкт, но решительного движения, каким спасаешься, никогда не припомнишь впоследствии.

Разговор об инстинкте постепенно перешел на животных. Джесси понравилось полное юмора лицо Фаринга, который начал смешить собеседников рассказом о проделках своей собаки. Но она с нетерпением ждала, когда он кончит, так как ее опять стала мучить жажда. Наконец, Ева заметила, что Джесси водит языком по губам и, кивнув ей, увела в буфет, где присмотрела, чтобы Джесси напилась основательно. Она подозревала не больше как малярию. Выпив ледяной содовой, девушка успокоилась. Возвращаясь к обществу, Ева рассказала, что ждет недавно приехавшего по делам службы артиллерийского лейтенанта Финеаса Детрея, своего дальнего родственника по матери. Она отозвалась о нем как о недалеком и неинтересном человеке, причем Джесси поняла, что Ева удержалась от некрасивого слова «глуп».

Вернувшись, они застали Регарда на выходе: он прощался. Одновременно уходила Тизба Кольбер, сразу невзлюбившая Джесси и потерявшая надежду на обращение разговора к опытам профессора Миллера, в которых принимала участие. Выходя, Регард встретился в дверях с неизвестным офицером; ограничась поклоном, он пошел к выходу, а офицер появился в кругу общего внимания.

Ева представила его, и он, медленно осматриваясь, сел. Джесси увидела человека лет двадцати восьми, среднего роста и правильного сложения. Темные волосы его были коротки и густы. Серые, свежие глаза вполне отвечали молчаливому выражению обыкновенного, здорового и простого лица, в котором не было, однако, ни самодовольства, ни грубости, – хорошее лицо честного человека. Кланяясь, он был несколько неуклюж, но улыбнулся, приподняв верхнюю губу, оттененную небольшими усами, так чисто и весело, как улыбается человек, совесть которого спокойна.

Сделав замечание о погоде, Детрей подумал, что перебил, может быть, интересный разговор, и приготовился слушать. В его беспритязательной готовности немедленно сойти на второй план было что-то не освобождающее внимания, а, напротив, усиливающее внимание к нему, отчего некоторое время все ждали, что заговорит он, но он молчал.

Присутствие офицера, хотя бы и родственника, казалось Еве деликатным убожеством. Так как Фаринг начал сообщать Гаренну политическую сплетню, Ева, в качестве противоядия незатейливому присутствию Детрея, вернулась к вопросу, обсуждение которого полагала недоступным для артиллерийского лейтенанта.

– Сегодня вы начали, но не договорили о дружбе, – сказала она Гаренну. – Тебя это интересовало, Джесси, – помнишь наши беседы? Ну, Гаренн, конечно ваша циническая теория должна быть расщипана. Мы с Джесси пойдем на вас в штыки.

– Я думал, что высказался вполне, – ответил Гаренн. – В настоящее время моменты дружбы существуют за трапезой, в крупных банкротствах да еще между панегиристом и юбиляром.

– Женщины легко делаются приятельницами, – сказала Мери Браун, – а у мужчин это связано, очевидно, с хорошим обедом.

– Приятели – особое дело, – заметил Фаринг. – Приятельство – простой промысел, иногда очень выгодный.

– Женщина и мужчина делаются друзьями в браке, – сообщила Ева, – если же этого не происходит, вина не на нашей стороне. Джесси хочет что-то сказать.

– Что же сказать, – ответила девушка. – Чего хочется, то должно быть. Раз ее хочется – такой горячей дружбы, – значит, она где-то есть. А так хочется иногда!

– Вы правы! – неожиданно ответил Детрей.

Все взглянули на него, ожидая развития этих слов, но он, считая свою роль оконченной, снова приготовился слушать. Молчание тянулось, пока Ева не сказала Детрею:

– Детрей, жестоко отделываться парой слов; мы ждем. Он усмехнулся и слегка покраснел. Его мысль о любви-дружбе была совершенно ясна ему, но так сложна, что выразить ее он не мог.

– Я имею в виду женщину-подругу, – сказал он свою мысль словами, слабо напоминающими действительную его мысль о близости незаметной и неразрывной.

– Для мужчины это совершенно необходимо.

Джесси с удивлением посмотрела на него.

– Вы ошиблись, – мягко сказала она, – я не о том… не то хотела сказать.

– В таком случае прошу меня извинить, – быстро ответил Детрей. Он смутился.

– Я хотела сказать, – продолжала Джесси, – что где-нибудь настоящая дружба существует и интересно бы на нее посмотреть.

– Конечно, – сказал Детрей, снова становясь в тень. Джесси с досадой повернулась к Гаренну, который, помедлив, заговорил:

– Когда я думаю о женщине-друге, не о жене, не о возлюбленной, а о друге, в охлаждающем смысле этого слова, мне неизменно представляется лицо Джиоконды. Довольно трудно говорить о ней, не имея перед глазами…

– Но она есть, – сказала Ева. – Я принесу миниатюру, копию, купленную Страттоном в Генуе. По общему мнению, сходство с оригиналом велико.

Довольная, что разговор поднялся на прежнюю высоту, тем отстраняя участие в нем Детрея, которого следовало наказать за его грубую, архаическую профессию, Ева ушла, а Гаренн сделал еще несколько замечаний о дружбе, доказывающих его мнение о ней как о красивой ненормальности. Ева принесла картинку в бархатной рамке, величиной с книгу. Все осмотрели знаменитые поджатые губы Джиоконды. Когда пришла очередь Детрея, он взглянул на изображение и сказал, передавая миниатюру Джесси:

– Да, очень похожа. Я видел портрет этой женщины на папиросных коробках.

Ева вздрогнула, а Джесси притворилась, что не слышит. Между тем она была в восхищении.

Наступило сосредоточенное молчание.

– Портрет изумителен, – продолжал Гаренн. – Существует мнение, что художник имел в виду некий синтез. Но, тем не менее, перед нами лицо с тонкой и сильной, почти мускульно выраженной духовностью, которая не может удовлетвориться дружбой женщины. В этих чертах я вижу знак равенства между нею и неизвестным, достойным. Совет, помощь, анализ и руководство, хладнокровие и мудрость – все дано в этом лице и позе, выражающих замкнутое совершенство.

Он продолжал в том же духе пристрастной импровизации, доказывая, что, желая женщину-друга, мужчина ищет качеств, мысль о которых возникает перед лицом Джиоконды.