Божьим промыслом. Стремена и шпоры - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Дни стояли промозглые, с влажным ветром, что дул с реки, таким промозглым, что хотелось усесться у камина с вином и какой-нибудь книгой или даже пойти в одну из городских купален и заказать себе десяток вёдер горячей воды. Отогреться и отмыться. Но у камина ему спокойно провести вечер не позволила бы тревога. А в купальнях… Чёрт его знает, там даже с охраной он не будет чувствовать себя в безопасности. В общем, кутаясь в свою шубу, он ехал по грязным и сырым улицам суетливого города, оглядывая лавки.
И правильно сделал, что не поехал в купальни. Какая тут к чёрту безопасность, если даже простой бюргер-пузан со старой корзиной за плечами, уступая тебе дорогу, смотрит зло, да ещё показательно плюёт под ноги твоему коню. Очень хотелось генералу ожечь его по мордасам плетью, да нельзя. Волков только улыбается и оторачивается. А сам представляет, как будет жечь всё на своём пути. Как будет поджигать улицу за улицей, по которым поведёт своих людей, когда соберётся уходить из города. Пузаны с корзинами его запомнят, уж он об этом позаботится. Пусть сволочи из ратуши потом ещё одну табличку с его именем вешают на воротах. Пусть помнят его имя, пусть с малолетства его зубрят.
На одной из улочек, мостовую которой явно подметали и на которой все дома, как один, стояли свежепобеленные, было несколько хороших лавок. Волкова удивило, что неплохая посуда стояла сразу за стеклами окон на первых этажах домов и, даже не входя в лавку, с улицы можно было увидеть то, что предлагалось на продажу. Так же, через окна, купцы, торговавшие материями, показывали недурственный бархат, парчу, хорошее сукно. Генерал увидал несколько изящных столовых приборов из серебра, среди которых были и искусно сделанные вилки.
«Хольц. Посуда и украшения», — гласила вывеска над входом.
Он остановился и, чуть подумав, слез с коня. Сделав Хенрику знак рукой — со мной идти не нужно, — без охраны вошёл в хорошо освещённое помещение.
Лавка была убрана богато. И как только генерал вошёл в неё, из задних помещений тут же появился и сам хозяин, ну или очень богатый приказчик. Выходил он, улыбаясь, но как только разглядел, кто перед ним, тут же на его лице появилась гримаса высокомерия.
Он узнал генерала. Конечно, узнал. И сразу выпятил свой отлично выбритый подбородок, а его глаза с «мешками» стали холодны, как свинец. Он даже не соизволил поздороваться. Два этих человека сразу поняли всё друг о друге. Папист и, что ещё хуже, Рыцарь Божий видел перед собой настоящего упрямого еретика-лютеранина. Волкову надо было уйти безмолвно, но он подумал, что убегать Божьему Рыцарю перед еретиком не пристало, и посему он в полной тишине и под неприятным взглядом торговца прошёлся по лавке, разглядывая дорогие товары, разложенные на хорошо прокрашенном зеленом сукне, а потом произнёс как ни в чём не бывало:
— Неплохие вилки. Какой же цены будут?
Продавец сделал паузу. Прежде чем ответить, он смерил генерала долгим и невежливым взглядом и потом наконец соизволил произнести:
— Двадцать восемь талеров.
— За одну? — удивился барон.
— За одну, — отвечал торговец. И тут же добавил с высокомерием: — Если не нравится цена, можете поискать в другом месте.
«Могу, конечно, и поискать… А могу повесить тебя прямо на твоей вывеске и прямо сейчас!».
Но ничего подобного, конечно, барон вслух не произнёс, а пошёл по лавке дальше, пока среди всяких весьма искусных вещиц, что украсили бы стол всякому благородному человеку, может быть, даже и князю, не увидал одну небольшую чашу. Или, вернее, кубок. Сделан он был из золота. И делал его настоящий мастер.
Поистине, вещица сия достойна была пиршественного стола герцога Ребенрее. Волков не удержался и взял её в руки, повертел и, убедившись в её совершенстве, снова обратился к недружелюбному хозяину лавки:
— А эта вещь сколько стоит?
Теперь торговец даже улыбнулся, произнося цену:
— Четыреста пятьдесят талеров.
В его взгляде, в этой мерзкой его улыбочке так и сквозил высокомерный вопрос: что, не нравится?
Ни цена, ни сам купчишка, ни весь этот поганый город барону не нравились. Не нравились настолько, что он намеревался их сжечь. Но тем генерал и отличался от торговца, потому-то в тяжком солдатском ремесле и дотянул до своих лет, что имел выдержку и во всяких передрягах умел сохранить хладнокровие. Он поставил чашу на место и произнёс:
— Дороговато. В Вильбурге или в Ланне цены раза в два меньше.
— Вот и покупайте там, — уже не сдерживаясь, отвечал ему торговец.
— Так и поступлю, — сказал барон, отправляясь к двери, и уже на пороге, не сдержавшись, добавил с улыбкой: — Тем более, там можно найти вещи и поизящнее.
Он вышел на улицу и сел на коня, но прежде, чем поехать дальше, спросил у проходящей мимо упитанной женщины:
— Добрая госпожа, а как же называется эта улица?
— Это? Так это Собачья улица, — чуть смутившись после такого ласкового обращения от такого видного господина, отвечала толстуха.
— Собачья? — удивился барон. Всякие названия улиц слыхал он на своём веку, но это…
— Да, господин, так она у нас и зовётся — Собачья.
— Собачья, — повторил Волков, усмехнулся и поехал дальше.
Но едва они проехали сто шагов, как Хенрик поравнялся с ним и сказал негромко:
— Генерал, за нами опять какой-то ублюдок таскается. Капюшона не снимает. Мы останавливаемся, и он стоит, мы поехали, и он за нами попёрся.
— Думаешь, следит?
— Я его ещё на повороте к этой улице заметил, теперь он опять сзади идёт. Может, поскачем побыстрее — он пеший, не угонится.
