История античного атлетизма - Юрий Шанин

Одним из проявлений человеческого совершенства Ксенофонт считает высокий рост, который, вероятно, указывал, по мнению греков, на дородство. Он полагал также, что очень способствует укреплению здоровья охота и вообще пребывание на свежем воздухе.[108]

Для Ксенофонта, таким образом, характерен в некоторой степени утилитарный подход к проблемам воспитания. Интересы отчизны и сограждан он редко связывает со становлением идеального гражданина. Не слишком часто встретишь у него и мысли о высшем духовном совершенстве.

Мы уже приводили рассуждения Сократа о том, что «учителя жизни» (т. е. ученые-философы) приносят своим согражданам несомненно большую пользу, чем атлеты. Чрезмерное увлечение агонистикой в ущерб наукам чревато не только плохими воспитательными, но и такими же социальными последствиями.[109]

В этом отношении у Сократа было немало единомышленников. Оратор Исократ много и страстно говорил о необходимости разумного, умеренного развития физических навыков. Он осуждал тех, кто «…с большим одобрением относится к занимающимся гимнастикой, чем к занимающимся философией, в то время как все знают, что благодаря телесному совершенству граждан государство никогда не совершало никаких славных деяний, благодаря же мудрости одного государственного мужа стало величайшим и богатейшим из государств Эллады».[110]

Параллельно с системой аристократического воспитания и атлетики для избранных в Греции издавна существовала и народная система гимнастических упражнений, связанная с ежедневными трудовыми процессами. Со стороны ремесленников, бедняков и, разумеется, их идеологов всегда наблюдалось остро критическое, неизменно ироническое отношение к утонченной «чистой» гимнастике древнегреческой элиты.

Еще до идейного становления уже упомянутого нами кинизма течение «народной критики» легко разглядеть в некоторых баснях Эзопа (так называемая «анималистическая критика»). Об этом же свидетельствует легенда о встрече знаменитого Милона Кротонского с пастухом Титормом и победа последнего.[111] Той же идее служат многие поговорки и сатировские драмы.

Это естественно, ибо, как известно, по всей Греции καλὸι κἀγαθόι представляли обособленную группу граждан, жизненно и принципиально во многом противостоящую народу. Такое положение особенно четко выражено было в Афинах.[112]

А уже в IV веке до н. э. и позже с народной критикой гипертрофированно-ограниченного атлетизма во многом перекликается отношение киников к чрезмерному и неосмысленному увлечению физическими упражнениями. Разумеется, киники не собирались отрицать и порицать агонистику вообще. Но бездумное наращивание мышц, холодная и расчетливая жестокость бойцов-профессионалов (в более поздний период истории греческих игр) и, наконец, преклонение зрителей перед тупой силой звероподобных победителей вызывали справедливые насмешки со стороны многих кинических философов. Они считали, что сила и здоровье нужны, в первую очередь, для свершения добрых дел, а не для удовлетворения собственного самолюбия, не для потехи взвинченных, порой даже истеричных «болельщиков».

В противовес мнению Платона, многие киники отстаивали абсолютный примат духовного начала и в жизни, и в искусстве, и на стадионах. По выражению И. М. Нахова, «киническая этика перетряхивала всю традиционную систему греческой полисной морали, обязательной для полноправного гражданина города-государства».[113]

Особенно резко критиковали киники тех, кто, целиком отдаваясь спорту, нисколько не заботился о духовной добродетели. Превращаясь в рабов своего режима и календаря состязаний, атлеты не могут (да и не хотят) заботиться о развитии интеллектуальном.[114]

«Они тупоумны, они сделаны из мяса свиней или быков» – так издевался над подобными агонистами Диоген Синопский.[115]

Материалистическая философия киников, в противоположность идеализму Платона, позволяла им взглянуть на существующее положение вещей более здраво и реально. Тот же Диоген Синопский и Антисфен справедливо полагали, что когда физические упражнения не являются самоцелью, они полезны и даже необходимы.[116]Той же точки зрения придерживались Дион Хрисостом и Кратет.[117]

Таким образом, нравственный и общественный идеал киников, цель, которую они ставили перед воспитателями молодежи, существенно отличались от классического гражданского идеала.

Будучи отлученной от стадионов и палестр, основная масса трудящихся эллинов создавала свою защитную философию, педагогические основы которой имели твердую опору в повседневной жизни.[118]

Течение народной критики и положение кинического материализма тесно смыкаются в своем отрицательном отношении к засилию чванливых атлетов, оттеснивших (или пытающихся оттеснить) разум и знание на второй план. «Так вырабатывалась утешительная мораль угнетенных, переосмысливающая действительность для себя и противопоставляющая себя морали угнетателей».[119]

Но, независимо от существенных (а порой и довольно незначительных) расхождений во взглядах на принципы воспитания, лучшие представители античной Греции сходились в одном: душа и тело должны быть одинаково совершенны и нельзя развивать одно в ущерб другому.

Цивилизованный грек не мыслил себе жизни без спортивных занятий. Павсаний, например, не считает возможным назвать фокидскую Панопею городом, ибо там не было гимнасия.[120] Без стадиона античный город также не мог обойтись. Даже если это был город-колония. На территории Ольвии и нынешнего Херсонеса Таврического были и палестры, и гимнасии.

Спортивный профессионализм,

Политика и закат олимпии

Выступая на состязаниях, эллин отстаивал не только свою честь, но и авторитет родной общины, города, целого государства. Вспомним известную эпиграмму Симонида Кеосского, посвященную юному борцу Феогнету:

«Вот он, смотри, Феогнет, победитель в Олимпии, мальчик,Столь же прекрасный на вид, как и искусный в борьбе.И на ристалищах ловко умеющий править конями.Славою он увенчал город почтенных отцов».[121]

Еще более восторженно отозвался о Феогнете Пиндар.[122]

И хотя в те отдаленные времена не существовало командных выступлений и состязались только в личном первенстве, за плечами каждого атлета стояли сотни его сограждан, общинные традиции и храмы богов, славу которых он мог как приумножить, так и запятнать.

Это стало особенно ощутимым и приобрело необычайную остроту после распада Афинского морского союза и установления македонского господства.

338 год до н. э. – одна из самых трагических дат в истории Древней Греции. Именно в тот год македонский царь Филипп в битве при Херонее нанес сокрушительный удар эллинскому войску.

Две трети эллинского ополчения попали в плен. Тысячи отважных воинов пали смертью героев на поле брани. И теперь свободные эллины были не так уж свободны…

Но вполне вероятно, что столь печальные события были бы предотвращены, если б древнегреческие полисы не враждовали между собой и выступали против захватчиков столь же монолитно и слаженно, как это случалось иногда в прежние времена.

После поражения при Херонее священные игры фактически носили характер соревнования между ослабленными распрями и войнами греческими государствами. Вполне понятно, что для каждого государства было почетно иметь победителя на празднике, уходящем корнями в доисторические времена.

Таким образом, атлет силой своих мышц, как воин на поле боя, завоевывал на стадионе для своей полиса место под солнцем и в политическом смысле.

Однако еще через два-три столетия статьи Олимпийского устава постепенно утрачивают свое значение (по крайней мере некоторые из них). Все чаще атлеты-любители уступают место спортсменам-профессионалам, выходцам из среды пролетаризованной массы греческого населения. Таких атлетов город или даже частные лица просто нанимали за деньги, что уже не считалось столь же предосудительным, как в древности. И этот момент нашел свое отражение в творчестве древнегреческих писателей и художников.

Олимпийский расцвет неумолимо переходил в олимпийский упадок. Правда, происходило это не слишком быстро, но достаточно ощутимо. И здесь нетрудно наметить вполне четкие хронологические вехи.

Большинство исследователей склонно считать, что VI–V вв. до н. э. – это еще вполне благополучный период, почти «золотой век агонистики». Столетиями складывавшиеся прочные устои античных стадионов начинают колебаться лишь в начале IV века, а в середине IV века олимпийский упадок уже очевиден: он закономерно совпал с кризисом греческого полиса и полисной системы в целом.