Пилот-девица - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— …и дочь Златы из рода Гончаренок, — с мечтательной улыбкой продолжила Василиса. Было видно, что за время обратного пути она успела выучить небогатое содержимое Личной Грамоты наизусть. — Родилась в мае Года Большого Золотого Гуся в деревне Красноселье, о чем свидетельствовал инок Егорий. Планета Таргитай. Большой Муром.
Дядя Толя бережно перевернул Личную Грамоту.
С другой стороны ничего написано не было. Только сияла яркими красками недурственная голограмма: водопад Три Царевны, основная географическая достопримечательность Таргитая, известная за пределами самого Таргитая, на фоне вулкана Огневержец, чья вершина покрыта нетающей шапкой снега.
— Ну что же… Поздравляю, егоза! — прочувствованно промолвил дядя Толя. — Теперь ты вроде как совершеннолетняя, так?
— Так то я давно… Вот только Личную Грамоту недавно оформили волокитчики эти городские, — в голосе кроткой и всем довольной Василисы послышались новые, доселе не попадавшиеся дяде Толе сварливые интонации избалованной папенькиной дочки.
— За совершеннолетие надо выпить, я считаю, — сказал дядя Толя. — Ты, кстати, как, не забыла? Ну, насчет бражки?
Василиса отреагировала с запозданием, что тоже для нее было нетипично — как видно, мысленно она еще разгуливала по многообильным лавкам Усольска.
— Выполнила в наилучшем образе! — закивала наконец она и полезла в свой свежекупленный гламурный рюкзачок.
Она извлекла оттуда две литровые, из мутного зеленого стекла, бутылки водки с желтой этикеткой, на которой было изображено чинное муромское застолье. Водка звалась «Народное вече».
За водкой последовали две плоских консервных банки с надписью «Сельдь океаническая, соленая, закусошная».
Именно через «ш».
Этому «ш» дядя Толя растроганно улыбнулся — как улыбался всем «ерам» и «ятям», которые в изобилии населяли муромскую орфографию.
«Два литра… Что ж, этого мне на ближайшее время хватит! — мысленно ликовал дядя Толя. — А там… А там можно снова Василиску в Усольск погнать!»
Его сердце радостно постукивало в груди. Чтобы как-то скрыть свое нездоровое ликование, дядя Толя спросил:
— А что же, конфет себе купила? Хватило-то на конфеты денег?
— Еще как хватило! — с деревенским простодушием принялась отчитываться Василиса. — И конфет купила. И тяте с братьями подарки справила. И себе одежку приобрела, точь-в-точь такую, как в сериалах этих московитских! Тем более там страсть как дешево все отдавали! И приговаривали слово мудреное — «распродажа»… В лавке той потешные скоморохи плясали, пели песни, на дудках играли. И лотерея там была. Я даже вонь французскую «Шанель № 5» в этой самой ихней лотерее выиграла! Флакончик хотя и маленький достался, а зело запашной! — по лицу Василисы пробежала экстатическая гримаска.
— Ни хрена себе! — не удержался дядя Толя. — Сколько всего, оказалось, на сдачу от двух бутылок синьки в этом самом Муроме можно купить! Вот, вишь ты, государство, которое люди устроили для людей! А не Российская наша Директория, итить ее двести! С ее ценами заоблачными! Где на сто трудовых терро в иных местах и кофе с молоком не выпьешь! Точней, только кофе с молоком и выпьешь! А на булочку уже не хватит!
Но Василисе было не до диссидентских тирад раненого пилота. Она тараторила без умолку:
— А еще я себе купила обучающий планшет! На нем набор «Тысяча фильмов для любознательных»! В школе-то я так себе училась! Ледащая уж больно была! Но теперь, чует сердечко мое, наверстывать пришла пора!
— И в кино, небось, в Усольске своем сходила?
— Угадали! Ходила! На ленту с названием таким чудным: «Руслан, Людмила, Черномор». Но как-то не больно понравилось. Любовный трикутник у них, понимаешь. И Руслан через то казнится и кручинится, Людмилу эту клянет, разговоры разные разговаривает… Да хряснуть этого Черномора по балде палицей — и вся недолга! — изрекла Василиса, возмущенно сжимая кулачки.
— Я смотрю, фильм оказался с двойным дном, — усмехнулся дядя Толя. — Кино не для всех!
Но его ремарка вновь не была услышана Василисой, полностью увлеченной своим отчетом.
— А еще я была в таком месте… где яства разные, заморские… Слово запамятовала…
— В кафе?
— Нет же!
— В ресторане?
— Да нет же снова!
— В закусочной? Таверне? Трактире?
— Да нет же, дядь Толь… Ой, вспомнила… В фастфуде! И там я пробовала ягоды такие иноземные, оливками называются. Ничего вкуснее отродясь не едала! Хоть и не сладкие они. А еще там было… мороженое! Вот же чудо чудное, вот же диво дивное! — глаза Василисы дивинически сияли.
Дядя Толя вздохнул и, раскупорив бутыль «Народного вече», налил в походный стаканчик сто грамм. Он был уверен: Василиса чирикает так увлеченно, что его манипуляций не заметит.
Когда многочисленные подробности усольского культпохода иссякли, дядя Толя, уже порядком нализавшийся, предложил Василисе пропустить пятьдесят грамм за ее совершеннолетие.
Ну то есть за получение ею Личной Грамоты.
— За такое событие выпить всенепременно надо! — убеждал он. — Паспорт получил — считай свободный человек. А как не получил — считай дитя неразумное! Я тебе сейчас такой коктейль намурмулю… Закачаешься!
— Кок-тейль? — по складам переспросила Василиса.
— Ну да. «Молоко бешеной коровки» называется. Вкусный! Примерно как твое мороженное! — как бы уже смакуя напиток, пробормотал дядя Толя. Он был уже порядком на кочерге и хмель придавал ему красноречия.
— Так там же бражка, в когтеле этом вашем… Точней, зелено вино! За это меня тятя точно заругает! — опасливо произнесла Василиса.
— Да бражки там совсем чуть-чуть! Просто для веселья! Ты пока домой дойдешь, оно все и выветрится! Алкоголь — он знаешь как? Пять минут погулял, и трезвый уже, как стекло!
— Правда, что ли? — с сомнением спросила Василиса. Но потом подумала: дядя Толя выпил бочки зелена вина, кому как ни ему знать наверняка, каков алкоголь!
В Красноселье пьянствовали лишь по праздникам, да и то пили только слабоалкогольные бражку и медовуху, изготовлявшуюся тут же, в деревне.
Бабы, не бывавшие замужем, к распитию медовухи и бражки категорически не допускались. Да и бывавшие допускались неохотно и по особым случаям.
Но Василиса подозревала, что правило это — о недопущении — придумали не столько потому, что хмельные напитки сии феерически вредны, сколько потому, что должен же кто-то прислуживать за столом, приглядывать за хозяйством и готовить завтрак мучающимся похмельем сородичам!
— Правда! — с запозданием заверил дядя Толя. — Я прослежу, чтобы все было тип-топ!
— Ну… тогда… была ни была! — Василиса зажмурилась. — Наливайте!
Дядя Толя резво — для тяжелораненого — подскочил к своему рюкзаку, достал оттуда второй стаканчик, нацедил в него сгущенного молока, разбавил белое концентрированное месиво кипяточком, и щедрой рукою плеснул в получившийся мутный напиток водки «Народное вече» (по факту оказавшейся омерзительным, в высшей степени сивушным самогоном местного производства).
Василиса осторожно понюхала предложенный декокт.
Пахло и впрямь давешним мороженым (а точнее, синтетическим клубничным запахом Е-3062, более известным в державах русского языка как ГОСТ-7009-15-ЗКЛ) и это усыпило бдительность девушки.
— Ну, за твое совершеннолетие, Василиса! — провозгласил тост дядя Толя. — И за твою Личную Грамоту.
— Благодарствую! — Василиса разулыбалась и залпом, как советовал дядя Толя, выпила свой коктейль.
Потом тостов было еще много.
«За выздоровление болящего дяди Толи.»
«За то, чтобы лиходеи никогда не возвращались на пастбища Таргитая.»
«За всех пилотов — и тех, что есть, и тех, что будут, и тех, что были со дня рождения авиации!»
«За победу „Спартака“ над „Динамо“ в Галактическом Суперкубке.»
И, конечно, «За поступление в академию.»
Не все тосты пила Василиса.
А когда пила — то никогда не весь стаканчик, а только так, чуточку, для общества.
Но даже этого было достаточно для того, чтобы посреди погружающегося в бархатную синеву летних сумерек леса образовался настоящий театр двух актеров.
Когда закончились тосты и анекдоты, дядя Толя и Василиса принялись… петь. На два голоса.
Репертуар подбирали долго и темпераментно. Выходило, что среди тех песен, которые хорошо певала Василиса (а это были в основном народные старорусские), не находилось ни одной, что знал бы полностью дядя Толя.
И наоборот: из того, что знал дядя Толя — а знал он немало украинских и казацких «писэнь» (был научен матерью и отцом, познакомившимися в вокальном кружке) — ни одна и близко не была знакома Василисе.
Не знала Василиса и крайне очевидных для всякого русского хитов застольного вытия: ни про ямщика, которому не следует гнать лошадей, ни про далекие степи Забайкалья, где золото моют в горах, ни про Стеньку Разина, что топит княжну ради счастья единения с собутыльниками.
