Рассказы - Юрий Буйда

На балконе у Сорок Первого поселилась птица со свиным рылом. Иногда он подкармливал ее через форточку леденцами.

Люди плохо спали и видели только чужие сны.

Когда в подъезде появился Черт, внезапно умер распухший мальчик из девятнадцатой квартиры. Его похоронили в цветочных горшках, предварительно удалив кактусы и помидорную рассаду. Черт поселился в опустевшей пятой квартире. Он ел сырую картошку, читал Достоевского и болел за "Спартак". С его появлением кошки и крысы пришли в страшное возбуждение. Наконец, дождавшись, когда он выйдет на лестничную площадку справить нужду, звери снизу и сверху хлынули на лестницу, в несколько мгновений обглодали владыку преисподней (тогда-то и выяснилось, что хребта у чертей нету), после чего с остервенением набросились друг на дружку.

Через час Тринадцатый выглянул за дверь. На лестнице было пусто.

Как выяснилось, кошки сожрали крыс, а те, в свою очередь, сожрали кошек. Отпразд-новав это событие, люди взялись приводить подъезд в порядок. И порядок навели, но, хотя ступеньки и площадки вымыли с керосином, шампунем и даже с сахаром, мучительный, изматывающий, постыдный и вызывающе слабый запах остался…

ПОСЛЕДНИЙ

Сто тысяч человек – это не много, если они правильно рассредоточены и заняты делом, а их быт продуман до мелочей.

Плюс охрана, иногда жестокая, но всегда бдительная. Если бы не охрана, они давно перессорились бы. Из-за женщин или из-за пищи.

Ребилы и даты, каменотесы и счетоводы получали равное количество еды, развлечений и палочных ударов. А главное, все они в равной степени участвовали в строительстве Башни. С утра до вечера скрипели повозки, подвозившие битый камень. Для Башни, призванной поразить воображение жителей плоскогорья, пожирателей желтых лягушек,- призванной достигнуть неба – ну, вы знаете эту байку, популярную среди плотников, пьющих вино, в которое они тайком подмешивают толченый песок.

Иногда со стороны жаркой пустыни, чью жестокую безмерность по-настоящему ощущали лишь старики да беременные женщины, налетали разрушительные ураганы, оставлявшие после себя поваленные постройки и перевернутые повозки. Люди вновь прокладывали водопровод, укрепляли свои жалкие жилища из песка и соломы и сочиняли песни, исполненные страха перед судьбой и потому – прекрасные. Их пророки, по ночам ползавшие между домами, чтобы не заметила охрана, говорили о грядущем Последнем Урагане и в доказательство правдивости своих слов взглядом прожигали тонкий кусочек кожи, отличавший девушку от женщины.

Таких считали святыми, с ними спешили совокупиться, чтобы на рассвете побить камнями.

В полдень шестого месяца Тха по десяти поселкам великой стройки разнеслась весть: один из ста тысяч строителей Башни – Бог.

Разумеется, были заданы все приличествующие случаю вопросы: правда ли это? зачем Он явился? кто Он? Были тотчас высказаны и предположения, за неимением лучшего сошедшие за ответы: Он явился, чтобы спасти; чтобы помешать строительству Башни; чтобы наказать начальника Третьего поселка за похотливость. Но, поскольку практической ценности эти предположения не имели, большинство сосредоточилось на вопросе "кто Он?". А для этого было необходимо попытаться ответить на вопрос "что есть Бог?".

Было предложено множество вариантов ответа, от банальных и рассчитанных лишь на внешний эффект до еретических и чрезмерно приближающих к сути. Бог – это тень будущего в настоящем. Это все, что не Бог. Бог – это Башня, какой она предстает в воображении сразу ста тысяч строителей и какой она никогда не будет. Бог – это план Башни, это строительство Башни, это натертая пятка возницы и дневная бессонница каменотеса, это предполагаемый и возможный результаты строительства, обреченность строительства на неудачу, осознание этой обреченности и, вопреки всему, стремление к завершению постройки: все это, вместе взятое, и есть Бог.

Были предложены остроумные способы выявления Бога. Некоторые были претворены в жизнь – разумеется, безрезультатно. Например, посреди всех десяти поселковых площадей были начерчены совершенно одинаковые круги, внутри которых землю присыпали тончайшим слоем рисовой муки, строго-настрого запретив кому бы то ни было ступать за черту внутрь круга. Тысячи глаз денно и нощно бдительно следили за белыми кругами, но на седьмой день во всех поселках одновременно в центре круга обнаружили отпечаток чьей-то ноги. Наблюдатели были вне подозрений, поскольку шпионили друг за другом. Значит, этот след и был следом Бога. Но его самого уловить не удалось.

Тогда попытались перепутать значения слов, чтобы поймать Его в сети безумия. Например, договорились словом "рыба" обозначать понятие "любовь", а словом "любовь" – понятие "смерть вечером в воскресенье" и т. д. Но вскоре поняли, что Бог имеет дело не с названиями предметов, но с их сущностями и единственное слово, сущность которого ему неподвластна и недоступна, это слово – Бог.

Были испытаны и другие способы, но, повторяю, безрезультатно.

Тогда у многих вновь возникли сомнения в существовании Бога – во всяком случае, в его присутствии среди этих ста тысяч людей.

Охране с трудом удалось подавить беспорядки и пресечь бесчинства.

Быть может, впрочем, успокоению способствовал и некий Рут, который продемонстрировал доказательство бытия Божия. Во вторник он на глазах у всех преодолел расстояние от ворот поселка до колодца за десять минут, тогда как в четверг то же расстояние – за тридцать минут, да и то с преогромным трудом, а в субботу – снова за десять минут, правда, в обратном направлении, то есть от колодца к воротам. Разница во времени убедила последних маловеров и колеблющихся в существовании Бога.

Бурная активность, однако, сменялась апатией. Бог мог оказаться строителем или охранником, начальником Третьего поселка или женщиной. Более того, кое-кто, вспоминая опыт Рута, догадывался, что в предложенной системе доказательств он мог быть Богом с полудня до заката и только по средам, но никогда по пятницам; женщина была Богом, пока одета; ребенок, швыряющий камнем в собаку, был Богом, а ребенок, швырнувший камень, переставал быть Богом; каменотес мог быть Богом только в нужнике у Восточных ворот Башни, тогда как начальник охраны – всюду, но только мертвым… Бог мог быть великим, красивым, мудрым, ничтожным, милосерднейшим, жесточайшим, наконец – никаким. Отсюда был всего один шаг – и его сделали, ибо ничего другого не оставалось – до признания Богом всякого. И тогда отчаявшиеся предложили самый простой способ, позволяющий безошибочно установить, кто же – Бог. Ну да, разумеется, тот, кто останется в живых. Надо ли рассказывать о вакханалии убийств, пьянства, насилия и разврата? О смертях по жребию? Об изнасилованных и съеденных детях? О самоубийствах с цветочными венками на головах? Потом дело смерти упорядочили. Огромная очередь выстроилась к печам, поглощавшим строителей и охранников, блудниц и пророков. Пока не осталось никого, кто мог бы свидетельствовать о Боге, который, как и ожидалось, был всего-навсего последним.

ХИМИЧ

Cергея Сергеевича Химича все считали очень нерешительным человеком, а некоторые вдобавок – человеком в футляре, вроде учителя Беликова из чеховского рассказа. Он едва-едва вытянул первый год в качестве штатного преподавателя химии, и в конце концов директор школы предложил ему прекратить мучить себя и учеников и перейти в лаборанты. Нисколько не обидевшись, но даже с радостью Сергей Сергеевич согласился и новый учебный год начал в примыкавшей к кабинету химии узкой комнате, уставленной шкафами, стеллажами и столиками, колбами, штативами и горелками.

А учительское место заняла юная красавица гречанка Азалия Харитоновна Керасиди, в которую все сразу влюбились и между собой стали называть просто Ази. Гибкая, тоненькая, подвижная, смуглая, с изогнутыми, как ятаганы, темными бровями и темно-зелеными блестящими глазами, она отлично справлялась с учительскими обязанностями, заставив всех тотчас забыть об этом увальне и недотепе Химиче, который прославился медлительностью, нерешительностью, какой-то вязкостью, если даже речь шла о самых заурядных бытовых проблемках. Прежде чем ответить на вопрос, сколько будет дважды два, он и то держал паузу, задумчиво мычал и только после этого очень неуверенным тоном выдавливал из себя: "Пять".

Из дома в школу он в любое время года ходил одним и тем же однажды выбранным путем, хотя значительная часть его была ужасно неудобна: скошенная тропинка между оградами огородов и довольно глубоким оврагом, тянувшимся параллельно железнодорожной насыпи.

Тропинка выводила к переезду, который для Сергея Сергеевича был мучительнейшей преградой на пути к школе. То и дело сверяясь с самодельным расписанием, он ждал, когда же пройдет московский скорый, чтобы, пропустив поток автомобилей, успеть юркнуть через переезд перед самым носом почтово-багажного. Опоздать к началу урока или попасть под поезд – эту дилемму он решал ежедневно, обливаясь потом, нервничая и доводя себя до тяжелой головной боли и болезненной одышки. Но изменить однажды и навсегда избранный маршрут – это ему и в голову, видимо, не приходило.