Жизнь языка: Памяти М. В. Панова - Сборник статей

Теперь о радостном хотите – что вы будете радоваться и говорить: «Панов, у тебя были светлые минуты в жизни».

К.: Да.

З.: Да, хотим.

П.: Значит, надо было… назначено уже на райкоме, это последняя ступень. Там кончилась лента? (Спрашивает о магнитофоне)

Т.: Нет-нет-нет, не беспокойтесь.

П.: Позвали меня на райком исключать,… но мне совершенно очевидно, что явно стараться остаться в партии мне не следует. Пришел, а это был день выдачи зарплаты. Я уже уходил из института, это была одна из последних моих зарплат в институте. Пришел и получил зарплату – какие-то деньги, сравнительно, там… не очень маленькие. Осталось мне два часа до райкома – куда деваться? И я пошел… (Обращаясь к К.) Я вам рассказывал это, Лена?

К.: Это хорошая история.

П.: И я пошел на Арбат. На Арбате за театром… (Обращаясь к З.) Я вам рассказывал?

З.: Нет.

П.:…За театром Вахтангова есть букинистический магазин. Я очень люблю Андрея Белого, и у меня есть такие редкостные книги, как «Символизм» (вот такая книга, редкость невероятная, и у букинистов редкость), у меня есть вторая книга его, критические статьи, это «Луг зеленый» (очень нехорошо он назвал, потому что лук зеленый – это в отличие от репчатого, а это «Луг зеленый») – книжка тоже у меня есть, но у меня не было книжки «Арабески», вот такая толстенная книга; третья книга его – а у меня ее нет. Пошел я с деньгами… Елена Андреевна велит говорить «с деньгами»…

З.: Нет, я не велю. Я даже запишу.

П.: Вот. Ну, значит, пошел в букинистический магазин на Арбате. Боже мой!

З.: «Арабески»?

П.: «Арабески».

З.: Ура!

П.: Денег хватило, я купил, в портфель спрятал и на крыльях (З. смеется) помчался в райком исключаться из партии (З. и Т. смеются).

З.: Это действительно хороший знак был.

П: И все время, когда они меня… да со мной там недолго разговаривали, вообще все уже поняли, что это дело хорошо, когда оно коротко, но все время я слушал – что-то они там… а слух у меня был лучше, так что я кое-что и слышал, – они там меня поносят, а я думаю: «А у меня „Арабески“» (З. и Т. смеются).

Т.: Это замечательно, да.

З.: Замечательно, действительно. (Г. смеется.) Замечательно.

П.: И в радужном настроении побежал домой.

П.: Так счастливо закончилось мое партийное присутствие.

Т.: И после вы уже не были в институте? Или вы еще вернулись в институт?

П.: Нет, нет-нет. Нет, больше я туда не ходил.

К.: То есть исключение из партии – это автоматически…

П.: У меня поведение было другое.

К.:…было исключение из института, да?

З.: Нет, по-моему, Михаил Викторович еще раньше ушел.

Т.: А как назывался институт [в который ушел М. В. Панов]?

П.: Институт национальных школ.

П.: Институт национальных школ был из филиала Академии педнаук преобразован в отдельный институт, и директором его назначили партийного функционера, заместителя… члена Центрального Комитета… видите,…на защите диссертации, и не хватало им докторов. Доктор, исключенный из партии, – это ничего, что исключенный, для Ученого совета, им важен доктор, а меня [нрзб. ] из докторов тогда не исключали. Ну, и вот он меня принял старшим научным сотрудником.

Т.: А! А где он находился, Михаил Викторович?

П.: Он все время менял место. Он находился при министерстве…

З.:…среднего образования, наверно, да?

Т.: Да?

П.: Наверно, министерство какого-то образования (Т. усмехается). Но не начального. <…>

П.: Не высшего – не начального. По методу исключения выходит – среднего.

З.: Находился он на краю где-то света, и было это такое болото. А я хочу несколько слов…

Т.: Да, вот реплику вашу.

З.:…просто вам для ясности сказать, что было в институте.

П.: Что?

З.: Я хочу немножко слов сказать о том, что было в институте и в чем это второе письмо состояло.

Т.: Да-да-да.

З.: Письмо было очень большое. Я его тоже читала, мне Михаил Викторович его показал заранее.

П.:…потом они устроили экспертизу Института психологии. Я там написал, что травлей довели Веселитского… Веселитского, да?…

З.: Да, Веселитского.

П.:…до смерти, до самоубийства. Они организовали… приехал доктор психологических наук: «Мы проверили все данные. Нет, это не было самоубийство, просто он в пьяном виде перешагнул балюстраду балкона». Какой пьяный вид ни будь, но все-таки через перила перелезть очень трудно. Но я сказал: «Раз экспертиза установила, я не имею оснований на этом настаивать». Потом Левин говорил: «Вы зачем отказались? Ну все равно вас исключат». Я говорю: «Не мог, потому что экспертиза есть экспертиза, что поделаешь?»

З.: В общем, было очень много, кроме вот истории с тем, что…

П.: Что?

З.: Кроме того, что писали письма в защиту Синявского и Даниэля, подписывали их коллективно, там, и Мельчук, Апресян, и другие, кроме этого, в институте была очень тяжелая атмосфера. В частности, вот Веселитский выбросился с балкона. Это был молодой сотрудник, никакой он был не пьяница… Веселитский. Никогда он не был пьяницей, серьезный сотрудник такой… Я бы сказала, одинокий молодой человек, и вот… В общем, все думали и считали, что это самоубийство и что… Над ним действительно издевались – даже не знаю, по каким причинам, по-моему, он не был членом партии, ну, как-то, в общем, муштровали его.

П.: Нет, его преследовали явно.

З.: Да, преследовали непонятно почему. Ну, и вот Михаил Викторович несколько таких фактов в этом письме изложил, и все это потом было оценено как клевета на положение в прекрасном Институте русского языка.

П.: Лена, вы знакомы с тем, как партийная организация?… Меня вперли на один год секретарем партячейки. Боже! Я говорил, когда мне… Вы были свидетелем?

З.: Я это знаю, Михаил Викторович, все помню, да.

П.: Вот. Я говорю: «У меня голова болит, не избирайте меня секретарем!» И даже инструктора райкома я убедил. Он говорил: «Не надо, не надо его избирать. Вы видите, он говорит (К. смеется), что у него голова болит». Но тем не менее целый год я был секретарем. И вот партийная организация все время требовала, чтобы я поставил перед Виноградовым вопрос о том, чтобы он ушел с должности секретаря отделения. Вы не знаете эту историю? На каждом партийном заседании: «Он же все свое время уделяет… вот академик… то, что он академик-секретарь Отделения литературы и языка. Он должен все свое время уделять Институту русского языка. Вы должны с ним серьезно поговорить, чтобы он оставил отделение». Почему он должен оставить Отделение, когда он [академик-секретарь]?

З.: Они хотели для Филина, что ли, это место?

П.: Что?

З.: Хотели это место для Филина? Какая у них была идея? Ведь это не просто так они требовали? <…>

З.: Хотели, чтобы Виктор Владимирович ушел, а вместо него был Филин? Чего?…

П.: Ну, может быть, да.

З.: Я не знаю, зачем им иначе это было?

П.: Не знаю. Ну, в общем, я просто не знаю, как я мог поговорить с Виктором Владимировичем, когда у меня нет никаких аргументов? Почему он должен уйти? У него обе должности: директор Института русского языка и академик-секретарь Отделения литературы и языка Академии наук.

Т.: Понятно, да. Две должности.

П.: Ну о чем я с ним буду говорить? «Виктор Владимирович, а вы бы ушли бы с должности академика-секретаря?» Почему? Хотя он вполне образцово в общем справлялся со своими обязанностями. Тогда я говорю: «Вы свои претензии…» или «мы свои претензии должны изложить самому Виктору Владимировичу. Пригласим его на партийное собрание». Пригласили. Львов: «Виктор Владимирович, вот нельзя ли уменьшить вашу нагрузку в секторе… в Академии наук?» Кто-то из этих дам, кто-то из них, партийных… Я забыл – как Львова звали? Андрей Степанович, кажется…

З.: Неважно. <…>

П.: «Вот вы считаете себя гениальнее самого Виктора Владимировича. Какие у вас основания делать свое предложение?» То сами все время орали… И вдруг один предложил вот сократить – не уйти, а как-то уменьшить. «Вы считаете себя гениальнее Виктора Владимировича». Ну такое подхалимство! Человеку сказать, что он гениален, то есть это… глупо.

З.: Подлизы, как дети говорят.

П.: И они все в таком подхалимстве расписывались. Но я был очень рад: прекратилось после этого требование, чтобы Виктор Владимирович ушел.

З.: Я думаю, что наступило время торта.

Т.: Да-да, надо отдохнуть.

(Перерыв в записи.)

З.: Очень много интересного.

П.: Бархударов меня похвалил за мое секретарство.

З.: Да?

П.: Обычно секретарем низшей партячейки бывают два года.

Т.: Два года?

П.: И вот Бархударов ко мне подходит во время перевыборов (меня на второй год не избрали): «Вот если бы вы что-нибудь делали, я бы голосовал за вас, а так – не буду». (Смеются.)

Т.: Да, вообще ситуация сложная, конечно, была.

П.: Но Бархударов [нрзб. ] себя хорошо вел.

К.: А вот вы записываете, это очень здорово, это просто для себя или…