Президент Московии: Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

Когда он поднимался на трибуну, эстраду или просто выходил перед залом, его поступь, обычно деликатно мягкая, делалась весомой, наливалась угрозой и значимостью. Сам шаг приближающегося «Командора», как называли Чернышева коллеги, заставлял аудиторию обратить на него внимание, насторожиться, ждать… Сначала это происходило непроизвольно, но потом Олег Николаевич обратил внимание и пользовался выработанным приемом «тяжелого шага», равно как и внезапными паузами, неожиданными переходами на шепот, когда любой зал замирал: «что это он молчит» или прислушивался к тому, что же говорит «этот тип». Так обеспечивал внимание к любым, даже самым банальным своим сентенциям, Сталин, бесшумно прохаживаясь в хромовых сапожках, покуривая трубку с табаком из папирос «Герцеговина Флор» и вполголоса изрекая, находясь спиной к собеседникам, нечто и вообще, тем самым заставляя присутствующих ловить каждое слово, каждую интонацию, каждый жест и трепетать их от ужаса: вдруг не расслышат, не поймут, а переспрашивать невозможно – гибельно. Правда, ораторское искусство генералиссимуса подкреплялось подтанцовкой таких мастеров кремлевской хореографии, как Ягода, Ежов или Берия и более всего – массовкой: перепуганным народом, в котором неразрывно спаялись, меняясь местами, стукачи, вертухаи, жертвы, безмолвные свидетели. Однако Олег Николаевич искупал отсутствие подобных ассистентов качеством своих лекций. Все наработанные ораторские приемы должны были привлечь внимание публики, но не могли удержать ее. Он же держал зал на протяжении всего выступления. Его лекции были воплощением того, что Мандельштам называл «диким мясом», то есть всё, о чем он говорил – порой общеизвестном и часто компилятивном, – а работа лектора отнюдь не адекватна работе исследователя-первооткрывателя – всё это вырывалось из его – Чернышева – нутра, как нечто им лично и страстно пережитое, вынутое из самых глубин его души, как нечто ранившее его, заставившее страдать или восхищаться. Он абсолютно искренне заводился проблемой, каждой её деталью и заражал аудиторию своей неистовой увлеченностью свежими идеями, новыми фактами, неожиданными парадоксами и всегда оригинальным взглядом на проблему, – как он выражался: «парадигмой стрекозы и муравья», то есть изменением полюсов восприятия. Плюс – он умел понимать зал как самого себя: чувствовал усталость внимания от перенасыщенности изложения, – здесь надо было «дикое мясо» разбавить «соединительной тканью»: перейти на бытовой пример или дурацкую сплетню – зал облегченно вздыхал, разрядить напряжение шуткой, взвинтить темп изложения и неожиданно сбросить обороты или просто глубоко вздохнуть и улыбнуться.

Этот талант, эти умения, этот опыт и определили судьбу профессора Чернышева.

…Олег Николаевич гулко поднялся, тяжело облокотился на кафедру и… замолчал. Глаза близ сидящих оторвались от блокнотиков, книг, уши – от наушников и губ собеседников, губы – от ушей собеседников и мобильных телефонов. Паузу нельзя передержать, поэтому секунд через пятнадцать он произнес: «Здравствуйте». Еще десяток-другой лиц обернулся в его сторону, женский голосок пропищал: «Привет!» – Чернышев ждал эту реплику: в любом зале, в любой аудитории найдется один юморист, кто откликнется на нестандартное обращение. Уже половина зала замолчала и уставилась на «этого профессора» – взгляд недобрый, исподлобья, губы крепко сжаты, побелевшие кулаки стиснуты – набычился.

– Зачем вы приехали, уважаемые… э-э… коллеги?.. Потратили деньги, время, силы… Америку вы уже неоднократно видели, а переругаться и тусклыми голосами пересказать давно известные вам истины вы могли и дома, – слова падали медленно, тяжело, гулко в воцарившейся тишине. Он пристально вглядывался в каждое лицо, обращался лично к каждому присутствующему и обращался страстно, искренне – исповедально.

– Вы предлагаете нам убраться восвояси? – раздался знакомый, уверенно рокочущий бас Александра Николаевича, бывшего гендиректора журнала «Знаток». – На реплики Чернышев не отвечал, он никогда не вступал в диалог с многоголосым залом.

– …Вслушайтесь в себя. Что вы говорите, как вы говорите?…Вы друг друга не слышите и не слушаете и полагаете, что вас услышат и за вами пойдут соотечественники, задавленные, запуганные, измученные и часто просто голодные! Конституция, права, выборы – всё равно, что объяснять голодному, никогда сытно не евшему, что такое голод. Вы думаете, вами заинтересуется элита, те, кто живет за Стеной? – Так они – в раю, лучше – в их представлении – не бывает, и они сделают всё возможное, чтобы ничего не колыхалось, так как не дураки, понимают: легкая рябь их смоет. Всё, что вы делаете, уважаемые, – для себя и под себя…

Чернышев надолго замолчал. Он смотрел в зал и видел симпатичные интеллигентные лица, в массе своей знакомые, лица людей, авторитет которых когда-то был если не непререкаем, то уважительно весом, – и эти лица были растеряны, удручены, удивлены, но не агрессивны, не враждебны. Ему стало их жаль.

– Вы не чуете страны, в которой живете, уж простите. – Зал, как ребенок, готов был обидеться, но Чернышев знал, не обидится: – на такую обнаженную искренность, на крик от нестерпимой боли не обижаются. – И ещё, главное! Среди вас вождя нет. Это – медицинский факт. И пока вы не найдете такого лидера, вам – нам – ничего не светит… – он опять замолчал, начиная задыхаться от гнетущей тишины. – …Такого лидера, которого бы слушали с таким же вниманием, как вы слушаете меня…

И он улыбнулся – лоб распрямился, губы смущенно поджались, и глаза хитровато прищурились, казалось, он подмигнул кому-то – великолепным профессионалом был Олег Николаевич, что ни говори, знал свои сильные стороны и умел пользоваться ими в нужный момент, – и зал расслабился, и вздох облегчения волной прокатился по рядам, и посветлели лица. Александр Николаевич привычно погладил совсем уже белую бородку. Элеонора Александровна заглянула в зеркальце – всё ещё хороша, несмотря на возраст (Чернышев имел слабость к блондинкам). Алекс Б. – то ли правозащитник, то ли лидер российского давно уже отъехавшего в дальние страны еврейства, «засланный казачок» – завертелся, оглядываясь, чтобы понять, как реагировать. Писатель С.-Л., сидевший в подчеркнутом отдалении-отделении от всех остальных, пощипывал мушкетерский ус, сначала согласно кивал, но затем возмущенно вскинул непокорную голову с серыми останками некогда приятной шевелюры: «Как это нет вождя?!»… Зал был в его – Чернышева – руках.

Потом он говорил спокойно, убедительно, кратко, не исчерпав даже своего пятнадцатиминутного регламента, но успел сказать много: о необходимости поиска лозунгов, адекватных настроениям и ожиданиям масс – привел пару примеров, и зал впервые разродился аплодисментами, довольно-таки энергичными, – об умении учиться у своих идеологических противников и политических врагов изворотливости, определенному популизму и даже демагогии – для победы годятся все допустимые средства (к недопустимым отнес доносительство, сотрудничество с «органами», предательство, подкуп) – здесь зал недоуменно затих, но поднял голову, как бы очнувшись от глубокой дремы, старичок, сидевший сбоку, не в рядах амфитеатра, а на стульчике около левой стены аудитории BU на пятом этаже, где проходила конференция. Чернышев давно обратил на него внимание. Было нечто знакомое в чертах его лица… Старичок сидел, облокотившись на толстую сучковатую палку, опустив голову на руки, лежавшие на массивной голове какой-то птицы, венчавшей эту палку. Глаза его были полузакрыты, на лице блуждала тень полуденного сна фавна. Вся эта говорильня его демонстративно не интересовала, и складывалось впечатление, что он зашел сюда случайно – погреться и – пригрелся, задремал. Но тут он проснулся, взгляд налился осмысленностью и заинтересованностью: так старьевщик оживляется, вытаскивая из кучи хлама приличную шмотку.

Чернышев закруглился следующими тезисами: 1. Нынешняя ситуация в скукоженной стране, отупевшая от воровства власть и несменяемый убогий Отец Наций всем обрыдли, но инициативу никто не проявит и насадить её невозможно. Возможно и необходимо её стимулировать в самых широких низах – вызвать «искусственные роды». Это – главная задача оппозиции. При этом, высвобождая недовольство масс, не пугать элиту: ей должна быть обещана неприкосновенность – «в рамках закона», то есть потом – разберемся, но потом… 2. Лидером должен быть абсолютно независимый человек, не связанный ни с какой партией, никакой надуманной идеологией, именно такой человек может объединить все оппозиционные силы, вне зависимости от внутренних разногласий и противоречий, без левых и правых, без либералов и патриотов. Сегодня нет разделительной черты между либерализмом и консерватизмом, между социалистами и монархистами, между радикалами и конформистами. Есть пропасть между деградировавшей, проворовавшейся и недееспособной властью, распилившей всё, что можно, и остальным населением. Без объединения этого населения – «дело – швах». 3. Цель потенциального лидера – победителя: создание за 6 лет своего правления условий и правил свободных выборов – этого базисного условия для выживания страны и цивилизации. Все разговоры об обреченности нормальных выборов, все стенания нашего Вольтера местного розлива о неизбежном приходе погромно-черносотенных сил, когда нынешний режим будет восприниматься как нечто малосольно-вегетарианское, – все эти стенания утомленно скептической Кассандры – от лукавого, для оправдания своего привычно комфортного либерально вольнодумного существования. Во-первых, менять шило на мыло, то есть умеренную ксенофобию на более радикальную, никто не будет: национализмом и откровенным фашизмом уже объелись; во-вторых и в главных – пора уже освобождать народ от пеленок, пора учиться делать выбор, пусть он будет и неудачный, первый блин может быть и комом…