Положитесь на Псмита - Пэлем Вудхауз

С тех пор как Ева поселилась в Лондоне, с ней порой случались вещи удивительные — но не до такой степени. Несколько минут она продолжала стоять на месте, глядя округлившимися глазами на здание напротив. Однако эпизод, казалось, был исчерпан. Молодой человек больше не появился. Он даже не показался в окне. Клуб поглотил его бесследно. В конце концов Ева решила, что в такую погоду от зонтов не отказываются, даже если они неведомо почему падают с неба. С растерянной улыбкой она вышла из-под маркизы и возобновила свой прерванный путь к мисс Кларксон.

Контора Международного бюро по найму Ады Кларксон («Быстрота — Вежливость — Интеллект») расположена в конце Шафтсбери-авеню, чуть дальше театра «Палас». Ева, закрыв зонт, который не позволил ни единой капле дождя угодить ей на шляпу, поднялась по ступенькам и постучала в окошко с табличкой «Справочная».

— Могу я видеть мисс Кларксон?

— Фамилия, пожалуйста? — быстро отозвалась Справочная с интеллектуальной вежливостью.

— Мисс Халлидей.

После небольшой интермедии с переговорной трубкой Справочная сказала голосом, к которому, кроме перечисленных качеств, прибавилось еще и уважение — она успела рассмотреть и переварить шляпу:

— Будьте добры, пройдите в кабинет.

Ева прошла через приемную, где, конечно же, стоял стол с журналами, и постучала во внутреннюю дверь.

— Ева, милочка! — воскликнула мисс Кларксон, едва она вошла. — Даже не знаю, как сказать тебе, но я просмотрела все мои книги, и ничего нет, ничего подходящего! Ни единого места, которое тебе подошло бы. Что делать, что делать!

— Ничего, Кларки.

— Но…

— Я пришла узнать про Синтию. Как она? Мисс Кларксон вздохнула.

— Бедная девочка все еще в ужасном состоянии. И неудивительно! О муже никаких известий. Он ее бросил.

— Бедняжечка! Можно ее повидать?

— Пока нет. Я уговорила ее съездить дня на два в Брайтон. Надеюсь, морской воздух ее подбодрит. Во всяком случае, это лучше, чем чахнуть в номере лондонского отеля. Она уезжает одиннадцатичасовым поездом. Я передала ей привет от тебя, и она была очень признательна, что ты не забыла вашей дружбы и сочувствуешь ее горю.

— Так я напишу ей. Где она остановится?

— Ее брайтонского адреса я не знаю, но, полагаю, можно написать на отель «Кадоган», оттуда перешлют. Думаю, милочка, она будет рада получить весточку от тебя.

Ева с грустью поглядела на благодарности в рамках, украшавшие стены. Она была не склонна поддаваться унынию, но день выдался на редкость скверным, и всех ее лучших подруг преследовали беды.

— Кларки! — сказала она. — Сколько в мире всяких несчастий!

— Да, да! — вздохнула мисс Кларксон, большая специалистка по несчастьям.

— Все лошади, на которых ставишь, приходят шестыми, а все девочки, с которыми дружишь, попадают в такое жуткое положение! Бедная Филлис! Разве вам ее не жалко?

— Но ведь муж любит ее преданно, не так ли?

— Да, но у них совсем нет денег, а вы помните, какой богатой она была в школе. Конечно, может показаться странным, что я жалею тех, у кого нет денег. Но почему-то чужое безденежье мне всегда кажется куда хуже моего. Особенно если это старушка Фил: она ведь совсем для этого не приспособлена. Я-то привыкла всю жизнь обходиться без денег. Мой бедный папочка словно бы постоянно спешил наперегонки со временем дописать статью, а в дверь скреблись кредиторы. — Ева засмеялась, но на ее глаза навернулись слезы. — Он же был прелесть, правда? Отдал меня в такую дорогую школу, как Уэйленд-хаус, хотя у самого часто денег даже на табак не хватало, у бедняжки. Наверное, он и плату в школу задерживал?

— Что же, милочка, я, конечно, была только учительницей и к финансовым делам никакого отношения не имела, но действительно иногда слышала…

— Бедный милый папочка! Знаете, одно из моих детских воспоминаний… Мне тогда было не больше десяти. В дверь звонят, а папа, как морской лев, ныряет под диван, высовывает наружу голову и заклинает меня хриплым шепотом крепости не сдавать. Открываю дверь и вижу взбешенного мужчину с синим листом бумаги в руке. Я лепечу что-то так наивно и так мило, что он не только уходит совсем успокоившись, но еще гладит меня по головке и дарит мне пенни. А когда я заперла дверь, папа вылез из-под дивана и подарил мне двухпенсовик, так что всего получилось три пенса — недурная работа для одного утра. На них в лавочке дальше по улице я купила папе брильянтовое кольцо. То есть я думала, что оно брильянтовое, но, конечно, они могли меня и надуть — я же была так молода!

— У тебя была трудная жизнь, милочка.

— Да, но зато веселая! Я бы ни единой ее минуты ни на что не променяла. К тому же отнести меня к одной десятой части населения, живущей за чертой бедности, все-таки нельзя. Дядя Томас оставил мне сто пятьдесят фунтов годовых, и, к счастью, капитала я тронуть не могу. И если бы в мире не существовало шляп и надежных ставок, я бы как сыр в масле каталась… Но я не буду больше отнимать у вас время, Кларки, дорогая моя. Приемная, конечно, набита герцогами, которым требуются кухарки, и кухарками, которым требуются герцоги, — и все они ерзают и гадают, долго ли еще вы будете томить их ожиданием. До свидания, родная.

И, нежно чмокнув мисс Кларксон, а потом поправив шляпу, которую материнские объятия последней сдвинули несколько набекрень, Ева вышла и затворила за собой дверь.

4. Тягостная сцена в клубе «Трутней»

Тем временем в клубе «Трутней» разыгрывалась довольно тягостная сцена. Псмит, скрывшись от дождя в подъезде, направился в умывальную, где несколько секунд с интересом изучал свои черты в зеркале, а затем пригладил волосы и с великой тщательностью почистил костюм. После чего заглянул в гардероб за цилиндром. Когда он вошел туда, гардеробщик посмотрел на него с видом человека, которого точит страшное сомнение.

— Мистер Уолдервик сию минуту был здесь, сэр, — сообщил он.

— Ну и…? — осведомился Псмит с легким интересом. — Энергичная, деятельная душа, наш товарищ Уолдервик. Всегда он где-нибудь. То здесь, то там.

— Он про свой зонтик спрашивал, — добавил гардеробщик с некоторой холодностью.

— Неужели? Спрашивал про свой зонтик, э?

— И большой шум поднял, сэр, очень большой.

— И правильно сделал, — одобрительно сказал Псмит. — Настоящий мужчина любит свой зонтик.

— Так что мне пришлось объяснить, что зонтик взяли вы, сэр.

— Иного я и не пожелал бы, — сердечно поддержал его Псмит. — Дух полной откровенности — что может быть лучше? Между вами и товарищем Уолдервиком нет места недомолвкам и уклонениям от истины. Пусть все будет честно и без уверток.

— Он словно бы очень расстроился, сэр. И пошел вас искать.

— Я всегда рад случаю побеседовать с товарищем Уолдервиком, — сказал Псмит. — Всегда!

Он покинул гардероб и направился в вестибюль, где попросил швейцара найти ему такси. Когда такси остановилось перед подъездом, он спустился по ступенькам и уже открыл дверцу, как вдруг у него в тылу раздался хриплый вопль, и из дверей, весь розовый от возмущения, стремительно выкатился юноша и громко крикнул:

— Эй! Стой! Смит! Черт возьми!

Псмит забрался в такси и благожелательно посмотрел на новоприбывшего.

— Това-арищ Уолдервик! — сказал он. — Что нас гнетет?

— Где мой зонт? — вопросил розовый. — Гардеробщик говорит, что вы взяли мой зонт. Шутки шутками, но это же чертовски хороший зонт.

— Бесспорно, бесспорно! — душевно согласился Псмит. — Возможно, вам будет небезынтересно узнать, что я выбрал его как единственно возможный из множества конкурентов. Боюсь, товарищ Уолдервик, в этот клуб проникла всякая шушера. Вы с вашей чистой возвышенной душой и представить себе не можете веют гнусность некоторых зонтов, которые мне пришлось проинспектировать в гардеробе.

— Где он?

— Гардероб? Когда войдете в парадную дверь, поверните налево и…

— Мой зонт, черт возьми! Где мой зонт?

— Тут, увы, — произнес Псмит с оттенком мужественного сожаления в голосе, — я вам ничем помочь не могу. Я отдал его одной молодой даме на улице. И где она в настоящий момент, я не знаю.

Розовый юноша слегка пошатнулся.

— Вы отдали мой зонт какой-то девчонке?

— Весьма неудачное определение. Вы не стали бы говорить о ней в столь небрежной манере, если бы видели ее. Товарищ Уолдервик, она изумительна! Я простой, прямой, грубый человек и, как правило, нежных эмоций не жалую, но откровенно признаюсь, что она затронула во мне струну, которая звучит редко. Она преисполнила восторгом мое старое потрепанное сердце, товарищ Уолдервик. Других слов нет. Преисполнила восторгом!

— Но, черт возьми!…

Псмит протянул длинную руку и отечески положил ладонь на плечо своего собеседника.

— Будьте мужественны, товарищ Уолдервик! — сказал он. — Посмотрите в лицо случившемуся как подобает мужчине! Мне грустно, что я послужил орудием лишения вас превосходного зонта, но, как вы не замедлите понять, иного выхода у меня не было. Лил дождь. Она стояла вон там, в отчаянии сжимаясь в комочек под маркизой этой лавочки. Ей необходимо было покинуть убежище, но влага ждала в засаде, чтобы погубить ее шляпу. Что оставалось мне? Что оставалось любому мужчине, достойному называться мужчиной, как не спуститься в гардероб, не слямзить лучший зонт из наличествующих там и не отнести его ей? Ваш был неоспоримо лучшим. Другие не годились ему и в подметки. Я отдал ей ваш зонт, и она удалилась, вновь обретя счастье. Это объяснение, — продолжал Псмит, — я убежден, заметно утишит вашу вполне понятную печаль. Вы лишились зонта, товарищ Уолдервик, но ради какого святого дела! Ради какого дела, товарищ Уолдервик! С этих пор вы сравнялись с сэром Филиппом Сиднеем, который, умирая на поле брани, отдал последний глоток воды из своей фляжки умирающему же солдату, и с сэром Уолтером Рэли. Последний, пожалуй, больше отвечает случаю как историческая параллель. Он разостлал на луже драгоценный плащ, дабы королева не промочила ног, а вы — через посредника — пожертвовали зонт, чтобы спасти шляпу девушки. Потомки будут гордиться вами, товарищ Уолдервик! Я буду весьма удивлен, если о вас не станут слагать песни и легенды. В грядущие века детишки будут льнуть к коленям деда, умоляя: «Дедушка, расскажи нам, как великий Уолдервик потерял свой зонтик!» И он расскажет, и дети, выслушав, станут лучше, глубже, шире… Но, как вижу, шофер уже включил счетчик, и, боюсь, я вынужден прервать наш приятный разговор, который лично мне доставил огромное удовольствие. Поезжайте, — сказал он таксисту. — Мне нужно Международное бюро по найму Ады Кларксон на Шафтсбери-авеню.