В польских лесах - Иосиф Опатошу

Брайна вошла босая, в одной нижней юбке. Накинув передник на обнаженную грудь, она остановилась у дверей.

— Хозяйка еще не спит?

— Который теперь час?

— Разве я знаю? Должно быть, больше двенадцати: реб Иче только что погасил свет.

— Ты была на улице?

— Разве я могу спокойно спать? Я вышла посмотреть, не идут ли они.

— Ну?

— Ни одной живой души не видно!

— Они должны были уже прийти, — сказала расстроенная Двойреле. — Как бы он не убил мальчика. Знаешь, какой он вспыльчивый!

— Не бойтесь, хозяйка, отец никогда не убьет сына, — успокоила Брайна Двойреле и подошла к кровати. — Но вообще-то вы нехорошо поступили. Вы не должны были будить хозяина и посылать его ночью в лес!

— Что значит «не должны были»? — стала оправдываться Двойреле, чувствуя, что Брайна права, и бледное лицо ее при этом еще больше побледнело. — Знаешь, ведь он меня страшно перепугал!

— Кто, арендатор?

— Да. Он вбежал, запыхавшись, ни жив ни мертв, будто, не дай Господи, несчастье случилось. Со страху я разбудила Аврома, а кроме того, рано или поздно все равно этому надо было положить конец! Я с первого дня умоляла Мордхе, чтобы он не позорил мать! А он молчит, как стена. Я спрашиваю тебя, Брайна, ты же не глупа, — Двойреле взяла Брайну за руку, усадила к себе на кровать, — разве ради этого я должна была тревожить прах дяди реб Меира в гробнице? Поверь мне, Брайна, — почти кричала Двойреле, приложив руку к сердцу, — у меня ведь только одно-единственное, с трудом взращенное дитя! Но если бы это было даже вопросом моей жизни — и тогда Мордхе не породнился бы с Симхой-арендатором!

Пока Двойреле говорила с Брайной, в спальню тихо вошел Авром, остановился у дверей и стал прислушиваться. Когда Двойреле кончила, Авром произнес:

— Ты породнишься с Симхой, поверь мне!

Обе женщины, испуганные, замолчали. Потом Двойреле протянула руку к мужу:

— Где Мордхе?

— Твой единственный сын жив! — сказал Авром с горькой усмешкой и, озабоченный, начал ходить по комнате. — Говорит, женится на ней, на этой девчонке. Ты не поверишь — негодяй бросился бить меня! Дожили, жена, на старости лет до радости! А-а!..

Двойреле встала с кровати:

— Так где же ты его оставил? Где?

— Вот она — мать! Видишь? — Авром остановился посреди комнаты и повернулся к Брайне, указывая большим пальцем на Двойреле. — Некому смеяться! Она ведь только что кричала благим матом, что ни под каким видом не допустит этого брака. Ну, стоит ли с ней разговаривать? — Он обратился к Двойреле: — Зачем ты послала меня в лес? Чтобы похвалить нашего молодца? Смотри, как она дрожит! Боишься за сынка? Он жив! Жив мальчишка! Твой сын избил арендатора, как какой-нибудь разбойник! Он готов был и на меня броситься! Плачь!.. Плачь! Оплакивай свою горькую судьбу, жена моя, плачь, что вырастила такое сокровище! Это твои праведники так о нем заботились!

Двойреле ничего не ответила и снова опустилась на кровать, вытирая слезы концом турецкой шали.

— Не знаешь, почему она все время плачет? — спросил Авром у Брайны, начиная тревожиться.

— Такую радость можно только врагам пожелать! — отвечала Брайна, сморкаясь в передник и моргая мокрыми ресницами.

— Ну зачем мне это было надо? — Авром с деланной улыбкой почесал затылок. — Все на меня. Ну ладно, ладно…

— Ты же отец! — снова вскочила Двойреле. — Разве можно оставлять мальчишку одного в лесу? Нужно иметь сердце… Он еще покончит с собой!

— Что вы на меня насели! — возмутился Авром. — Чем я виноват? По-вашему, я должен был взять парня на руки и принести его домой? Не доживет он до этого! Если мой сынок нашел дорогу в лес с этой девицей, он и домой найдет дорогу. Я за это ручаюсь.

— Если б ты меня послушал! — Двойреле била себя в грудь кулаком. — Я с самого начала говорила: «Избавься от арендатора! Зачем это несчастье на мою голову? Или же отошли Мордхе в Коцк!»

— Я ничего не имею против арендатора, — прервал жену Авром, — он смирный человек. И если я теперь его рассчитаю, я лишу бедняка куска хлеба. Я его без ножа зарежу! Если у нас сын — э-э-э… грешник…

— Дай Бог всем матерям таких сыновей! — вставила Брайна свое слово.

— Мой покойный отец никогда не рассчитывал арендаторов без всякого повода, — продолжал Авром, — и я этого не сделаю! И уверяю тебя, что еще сегодня ночью Симха увезет свою дочь в Плоцк. Ты будешь довольна?

Двойреле, не отвечая, начала быстро одеваться.

— Идем, Брайна, идем со мной! У меня только один сын!

— Успокойтесь, хозяйка. — Брайна обняла ее и стала целовать ей руки. — Где мы будем его искать?

— Зачем ты говоришь с ней? — обернулся Авром к Брайне. — Пусть идет! Пусть провалится вместе со своим сыном!

Двойреле прикусила губу, нервно обмотала голову шелковой шалью, схватила какой-то передник и, избегая смотреть мужу в глаза, обратилась к Брайне:

— Идешь? Не то я одна пойду!

— Конечно, иду! Что ж я — оставлю хозяйку одну?

Когда женщины были уже у дверей, Авром всплеснул руками:

— Что тут происходит? Я, кажется, имею право сказать свое слово. Мордхе — мой сын, как и твой! Но должно же это…

Одним прыжком он загородил им дорогу.

— Ты не пойдешь, слышишь, Двойреле! Будь я не я, если ты с места тронешься!.. Чего ты плачешь? Черт его не возьмет! Я сам пойду за милым сынком! Ты довольна?

Когда Авром вышел, Брайна подвела Двойреле к кровати:

— Хозяин кричит потому, что у него такая привычка, но поверьте мне — душа у него болит так же, как у вас!

Двойреле прижалась головой к Брайне и разрыдалась, как дитя.

Глава VIII

ПОБИЕНИЕ

Мордхе несколько раз пытался проснуться, сознавая во сне, что ему нужно бежать к Рохеле, что она его ждет. Но от холода он окоченел так, будто примерз к земле. В конце концов он вскрикнул от горечи и проснулся.

Светало. Все вокруг окутала серая пелена. Только на востоке небо прояснилось, и уже золотились верхушки деревьев.

Дрожа от холода, Мордхе поглубже зарылся в сено. Уверенный, что не уснет больше, он хотел только полежать немного с закрытыми глазами, но чувствовал, как глаза слипаются, а все кругом плывет и теряет очертания.

— Ты только посмотри! Только посмотри! Небосвод открывается… Вот престол… Кто сидит на нем?.. Голубая пена спускается сверху и укутывает меня… Серафимы хлопают огненными крылами и кричат, обратившись лицами один к другому: «Свят! Свят! Свят!»… От их крика содрогаются деревья, падают и загораются. Густой дым окутывает меня и душит… Что это? Рука? Какая большая… Отец небесный! Эта рука держит уголь огненный!.. Она ложится на меня как раскаленная гора. Ой, мои губы!.. Я слышу голос: Огонь очищает от грехов… Огонь очищает от грехов…

— Что там синеет?.. Лес? Кто идет?.. Борода горит… Кого ведет?.. Кого?.. Рохеле?.. Отец потащил ее за косы домой… Да, это Рохеле… она мне улыбается… Кто там еще идет? А, это реб Иче!..

— Да, это я, Мордхе, ты мне и нужен… Идем, Мессия ждет нас… Он ведет твою невесту… Как сказано в Писании: «Пришло время, чтобы муж взял свою невесту…»

— Ребе, где Мессия?

— Вон стоит… С огненной бородой… С рогами…

— А я думал, что у Мессии черная борода…

— Да, сын мой, ты прав… У Мессии, сына Давидова, — черная борода… Это же Мессия — сын Йосефа…

Мордхе шел с реб Иче, чувствуя, как что-то пылает в нем, жжет, проникает в его кровь. От великой радости он даже задрожал… Он вдруг вспомнил, что Мессия, сын Йосефа, обязательно должен погибнуть. Ему стало его очень жалко, и он расплакался.

— Что ты плачешь? Еврей должен всегда быть веселым… К тому же ты идешь встретить свою невесту…

— Я грешен, ребе… Как я могу предстать перед Мессией?..

— Сними башмаки…

Мордхе некоторое время с недоумением смотрел на свои босые ноги, не понимая, что от него хочет реб Иче, и наконец пробормотал:

— Я и так хожу босым…

— Если ты в этом уверен, то пойдем!

Мордхе еще громче разрыдался:

— Я вчера ударил еврея… Отца Рохеле… Я порывался избить собственного отца… Я грешен…

— Не бойся, Мордхе… Он весь — милосердие… Вставай, твоя невеста ждет тебя! Как сказано в Писании: «Вот Я посылаю вам Элияу-пророка, и он воздаст за заслуги отцов сыновьям…»

— А что будет с Мессией, сыном Йосефа?

— Он погибнет…

Мордхе ощутил боль, он развел в стороны руки и всхлипнул:

— Ребе!.. Ребе!..

— Слезы очищают от грехов… Слезы очищают от грехов…

Взволнованный Мордхе проснулся и остался сидеть на сене. Все кругом, как и раньше, было окутано мглой. Он был готов поклясться, что не спал, а только закрыл на минуту глаза, но в то же время был уверен, что произошло что-то важное, и тщетно старался вспомнить свой сон. Мордхе чувствовал, что последнее слово его сна буквально вертится у него на языке, хоть руками его хватай. Он был уверен, что, если вспомнит это последнее слово, сумеет вспомнить и разгадать весь сон. Поэтому он сидел и придумывал слова, но настоящее слово, как назло, так и не пришло ему на ум.