Как хоронили Караваева (сборник) - Леонид Филатов

– Он говорит, – с трудом переводила Сильви, – что не надо ни врача, ни полиции. Он не хочет для Рикардо никаких неприятностей. Кроме того, Рикардо пытается заколоть его уже не в первый раз, но, по счастью, все заживает на нем, как на собаке…

С этими словами пострадавший задрал рубашку и предъявил любопытствующим смуглый живот, на котором и в самом деле можно было увидеть множество шрамов.

– Рикардо его близкий друг, – продолжала переводить Сильви, – и соратник по борьбе. Но Рикардо очень ревнив.

Он постоянно ревнует всех к своей жене Долорес. Этот недостаток очень мешает ему как лидеру, и собратья по партии неоднократно говорили ему об этом…

Толпа квартирантов сгрудилась на верхней лестничной площадке и напоминала благодарную цирковую галерку, каждую секунду готовую взорваться овациями на любую хлесткую реплику шпрехшталмейстера.

– В заключение он хочет сообщить, – переводила Сильви, – что его зовут Хорхе Гонсалес. Он благодарит всех собравшихся за участие в его судьбе и считает, что пока в отдельных людях есть сострадание к ближнему, человечество может рассчитывать на лучшее…

Несостоявшийся покойник церемонно раскланялся и исчез в темноте лестничного марша.

Лилипуты и кришнаиты зааплодировали.

…Утром Толик, довольный собой, стоял под душем. Сегодня ему нравилось все – нравилась погода, нравился Париж, нравилась Сильви, нравилась седенькая и чистенькая мадам Лоран с постоянно исходящим от нее слабым запахом пиццы, нравился весь этот суматошный дом, густо населенный эксцентричными фантомами из всех стран света, а самое главное – нравился себе и сам Толик, нравился глубоко и принципиально.

Вот он стоит, по пояс отраженный в запотевшем зеркале, совсем еще не старый мужчина с далеко не дряблыми мышцами, а если хорошенько выдохнуть воздух, то исчезнет и намек на грядущее пузцо, а если обратиться к хорошему стоматологу, то можно будет улыбаться обеими сторонами рта сразу… Нет, нет, сегодня Толик решительно себе нравился. Решительно и бесповоротно.

Зазвонил телефон. Толик выключил воду, подхватил полотенце и, наспех задрапировавшись, выскочил из ванной. В трубке любезно застрекотали по-французски, и Толик успел уже было приуныть, как вдруг в картавом мусоре чужой речи остро сверкнуло родное словечко «Моску».

– Да, да! – закричал Толик по-русски. – Это я заказывал Москву! – и, спохватившись, добавил: – «Уи, уи, сэ муа! Мерси, мадемуазель!» – В трубке что-то пискнуло, а потом послышался голос Евпатия.

– Але? – всего-то и произнес Евпатий, а Толик уже облился слезами. Такого тягучего, ленивого, томного «але» нельзя было услышать нигде в мире, кроме того громадного и чумазого города, который Толик любил и ненавидел одновременно и куда дорога была ему заказана раз и навсегда.

– Здорово, Евпатий! – сглатывая слезы, проговорил Толик. – Это я, Толик Парамонов!.. Да Париж как Париж!.. Нет, в Лувре еще не был!.. Устраивался с жильем, то да се… Ты лучше расскажи, как вы там, мои дорогие!..

Сзади хлопнула дверь, но Толик не обратил на это внимания. Сейчас ему хотелось только одного – говорить!.. Говорить много, взахлеб и обо всем сразу, исторгая массу необязательных слов, перескакивая с темы на тему, промахивая важное и заостряясь на пустяках… Словом, говорить так, как это умеют делать только в Москве, в тесной компании, за бутылкой водки…

– Спасибо тебе за Андрея, Евпатий!.. Да, очень помог!.. Если бы не он, не знаю, что бы я делал!.. Да вот, жду ответа из редакций!.. Уверен, что напечатают!.. Парамоновы на улице не валяются!..

Сзади коротко кашлянули. Толик обернулся. У двери стоял Андрей. Живописный все-таки тип, этот Андрей. Черное пальто, черная шляпа, белый шарф. Элегантный кредитор с того света, явившийся по душу очередного грешника.

– Ты извини, Евпатий!.. – сконфуженно забубнил в трубку Толик. – В одном звонке всего не расскажешь!.. Я тебе потом перезвоню, ладно?.. А лучше напишу!.. Привет Аглае!.. Ах да, извини!.. Ну, пока!..

Толик положил трубку и с надеждой взглянул на Андрея. Он всегда презирал расфранченных хлыщей, слонявшихся по вечерам по улице Горького, подозревая в них либо альфонсов, либо фарцовщиков, но этот парижский плейбой внушал ему уважение и даже трепет. В его спокойствии чувствовалась скрытая сила. А кроме того, сейчас от Андрея зависела вся Толикова жизнь.

– Я тебя предупреждал, – ровным голосом сказал Андрей, – у меня лишних денег нет. Международные звонки здесь стоят недешево. Надо как-то соизмерять свои аппетиты со своими возможностями.

– Бог ты мой! – театрально завопил Толик, воздевая руки к небу. – Здесь все с утра до ночи говорят только о деньгах!.. Даже русские с их бескорыстием!.. Не серчай, барин!.. Заработаю – отдам!..

– Хочется верить, – Андрей смотрел на Толика без улыбки. – Но покамест мне дали понять, что местная печать в твоих услугах не нуждается…

– Отказали? – ахнул Толик и забегал по комнате. – Везде отказали?.. Да нет, ты что-нибудь не так понял!.. Не могли они отказать!.. На каком основании?..

– Чисто советский синдром! – жестко усмехнулся Андрей. – Ты еще спроси, по какому праву!.. Тут тебе не Москва, паренек!.. Качать права будешь в родном жэке!..

– Но как они успели все прочитать? – не унимался Толик. – Нет, нет, тебя просто обманули!.. За такой короткий срок невозможно прочесть даже один мой роман!..

– Видишь ли, – рассудительно сказал Андрей, – в редакциях сидят профессиональные люди. Им незачем читать тебя целиком. Достаточно десяти страничек, чтобы понять, что твоя фамилия не Толстой!..

Толик задохнулся от возмущения, пытался что-то сказать, но вместо слов из гортани его вырвалось какое-то бульканье. Он сел на диван и закрыл лицо руками. Андрей смотрел на него печально и сочувственно.

– Ладно, собирайся! – сказал он со вздохом. – Попробуем сунуться еще в одно местечко. Только на этот раз таскай свое творчество сам. Я тебе больше не носильщик!

…Обстановка издательского офиса не вызывала в Толике никаких уважительных эмоций… Три задрипанных комнатушки, сплошь забитые пыльными связками книг и журналов в анонимно серых обложках… Да и сам хозяин офиса – хрупкий старичок в простом костюмчике – больше походил на среднего советского бухгалтера, нежели на серьезного парижского издателя… Самой яркой и шумной фигурой в этой скромной обители был здоровенный говорящий попугай. Попугай говорил исключительно по-русски. Он раздражал Толика тем, что постоянно встревал в разговор и задавал дурацкие вопросы посредством цитат из русской классики.

– Ну, хорошо! – азартно наседал на старичка Толик. – Пусть вам не нравится моя проза!.. Но почитайте хотя бы мою публицистику!.. К примеру, вот это!.. «Амурные похождения Екатерины Фурцевой»!

– Послушайте! – старичок был вежлив, но непреклонен. – Нас не интересуют ничьи амурные похождения. Я готов дать вам тысячу франков из личных денег, но я не могу рисковать репутацией издательства…

– Скажи-ка, дядя, ведь недаром? – хрипло заорал попугай и требовательно уставился на Толика.

– Черт подери! – в поисках поддержки Толик обернулся было к Андрею, но тот сосредоточенно уткнулся в журнал, делая вид, что все происходящее его не касается. – Черт подери, да кто вам сказал, что, печатая мои вещи, вы чем-то рискуете?.. Меня читает вся советская интеллигенция!

– Не могу ей этого запретить! – развел руками старичок, – о вкусах не спорят!.. Хотя лично я на ее месте читал бы Гоголя…

– Русь, Русь, куда несешься ты?!. – снова прохрипел попугай и, нахохлившись, замер, видимо потрясенный глубиной вопроса.

– А позвольте поинтересоваться, – ехидно прищурился старичок. – У вас есть лагерный цикл «Мордовские рассказы». Вы что, сидели в Мордовии?..

Вопрос был неожиданным и попал в точку. Толик смущенно заерзал в кресле, но по инерции продолжал сохранять наступательный тон.

– Нет, не сидел!.. А разве это необходимо?.. Есть документы, свидетельства, очевидцы… Писатель имеет право на художественный домысел!..

– Мой вам совет, – наставительно сказал старичок. – Никогда не пишите о страданиях, которых не испытали лично. Это неблагородно.

– Нет, ты слыхал?!. – Толик сардонически расхохотался и снова обернулся к Андрею. – Они еще нас учат!.. Ну, конечно, им отсюда виднее, что делается в наших лагерях!..

– Мне виднее, – устало подтвердил старичок. – Я отсидел там тринадцать лет. Извините, у меня еще сегодня много работы. Сожалею, что не смог быть вам полезным.

Толик сгреб со стола свои листочки, подхватил свой необъятный чемодан и, кренясь на ходу, как корабль, получивший пробоину, направился к выходу.

– Хотят ли русские войны? – ни к селу ни к городу спросил попугай. Толик не ответил.

Андрей спускался по лестнице первым. Он шел легкой походкой независимого человека, даже не оборачиваясь на своего спутника, видимо, пребывая в спокойной уверенности, что тот наверняка следует за ним. Толик, красный, злой и взъерошенный, одышливо пыхтел сзади, волоча за собой злополучный чемодан.