Тайны запретного императора - Евгений Анисимов

Затем последовал молебен в придворной церкви и обмен кольцами, которые обрученным подавала сама государыня. Принц Антон-Ульрих вошел в зал, где происходила церемония, одетый в белый с золотом атласный костюм, его длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам. Леди Рондо, стоявшей рядом со своим мужем, пришла в голову странная мысль, которой она и поделилась в письме к своей приятельнице в Англию: «Я невольно подумала, что он выглядит как жертва». Удивительно, как случайная, казалась бы, фраза о жертвенном барашке стала мрачным пророчеством. Ведь Антон-Ульрих действительно был принесен в жертву династическим интересам русского двора. Но в тот момент всем казалось, что жертвой была невеста. Она дала согласие на брак и «при этих словах, — продолжает леди Рондо, — обняла свою тетушку за шею и залилась слезами. Какое-то время Ее величество крепилась, но потом и сама расплакалась. Так продолжалось несколько минут, пока, наконец, посол не стал успокаивать императрицу, а обер-гофмаршал — принцессу». После обмена кольцами первой подошла поздравлять невесту цесаревна Елизавета Петровна. Реки слез потекли вновь. Все это больше походило на похороны, чем на обручение.

Сама свадьба состоялась через два дня в Казанской церкви на Невском проспекте в присутствии государыни и всего двора. Венчал Анну Леопольдовну и Антона-Ульриха Амвросий, епископ Вологодский. Потом великолепная процессия потянулась по Невскому проспекту. В роскошной карете лицом к лицу сидели императрица и новобрачная в серебристом платье. Потом зазвенел бокалами торжественный обед, грянул бал, вспыхнул праздничный фейерверк. Простой народ поили белым и красным вином из фонтанов, специально для того устроенных, и кормили жареным быком с «другими жареными мясами». Наконец, невесту облачили в атласную ночную сорочку, герцог Бирон привел одетого в домашний халат принца — и двери супружеской спальни закрыли. Целую неделю двор и столица праздновали свадьбу. Сменяли друг друга обеды и ужины, придворный маскарад с новобрачными в оранжевых домино, опера в театре, фейерверк и иллюминация в Летнем саду. Леди Рондо была в числе гостей и потом сообщала приятельнице, что «каждый был одет в наряд по собственному вкусу: некоторые — очень красиво, другие — очень богато. Так закончилась эта великолепная свадьба, от которой я еще не отдохнула, а что еще хуже, все эти рауты были устроены для того, чтобы соединить вместе двух людей, которые, как мне кажется, от всего сердца ненавидят друг друга; по крайней мере, думается, что это можно с уверенностью сказать в отношении принцессы: она обнаруживала весьма явно на протяжении всей недели празднеств и продолжает выказывать принцу полное презрение, когда находится не на глазах императрицы». Говорили также, что в первую брачную ночь молодая жена убежала от мужа в Летний сад. Это похоже на правду — советник брауншвейгского посольства Гросс с тревогой сообщал в октябре 1739 года, что нет никаких признаков беременности супруги герцога, и что будто бы назло мужу Анна Леопольдовна часто катается в санях вдвоем с Петром Бироном — недавно отвергнутым женихом [40]. Позже, уже в елизаветинские времена, за «непристойные разговоры» был арестован полковник Иван Ликеевич. Он рассказывал собеседникам, что с самого начала «Антон-Улрих плотского соития с принцессой не имел и государыня на принцессу гневалась, что она тому причина». Потом якобы выяснилось, что и сам молодой муж нездоров, «призвали лекарей и бабок и Улриха лечили. И принцесса-де с мужем своим жила несогласно, и она-де его не любила, а любилась с другими» [41]. Но видно, что каждую ночь прятаться от мужа под сенью деревьев Летнего сада не удавалось, да и его здоровье пошло на поправку. Как бы то ни было, в декабре 1739 года Анна понесла, и 18 августа 1740 года этот печальный брак дал свой плод — Анна Леопольдовна родила мальчика. Императрица Анна, как писал Шетарди, «ни на миг не оставляла» роженицу во время родов [42].

Английский посланник Э. Финч так описывает только что происшедшее в русской столице событие: «В то самое время как я занят был шифрованием этого донесения, огонь всей артиллерии (речь идет о пушках Адмиралтейской и Петропавловской крепостей. — Е.А. ) возвестил о счастливом разрешении принцессы Анны Леопольдовны сыном. Это заставило меня немедленно бросить письмо, надеть новое платье… и поспешить ко двору с поздравлением. Сейчас возвратился оттуда. Принцесса вчера еще гуляла в саду Летнего дворца, где проживал двор, спала хорошо, сегодня же поутру, между пятью и шестью часами, проснулась от болей, а в семь часов послала известить Ее величество. Государыня прибыла немедленно и оставалась у принцессы до шести часов вечера, то есть ушла только через два часа по благополучном разрешении принцессы, которая, так же как и новорожденный, в настоящее время находится, насколько возможно, в вожделенном здравии».

Рождение «благообразного принца» [43] у молодой четы обрадовало императрицу Анну Иоанновну — ведь задуманный еще в 1731 году рискованный династический эксперимент увенчался полным успехом — родился, как по заказу, мальчик, он был здоровым и крепким! Будущее династии, таким образом, было обеспечено, и императрица тотчас засуетилась вокруг новорожденного. Для начала она отобрала младенца у родителей и поместила его в комнатах, расположенных рядом со своими покоями. Контроль за тем, как пеленают ребенка, поручили жене Бирона, герцогине Курляндской. Теперь, когда Анна Леопольдовна и Антон-Ульрих свое дело сделали, их отстранили от воспитания младенца. Удивительно, что в русской истории XVIII века так бывало еще не раз: в 1754 году тогдашняя императрица Елизавета Петровна точно так же отобрала у великого князя Петра Федоровича (будущего императора Петра III) и его супруги, великой княгини Екатерины Алексеевны (будущей императрицы Екатерины II), их новорожденного сына Павла Петровича (будущего императора Павла I) и решила воспитывать ребенка сама. Когда в 1777 году у великого князя Павла Петровича и его супруги Марии Федоровны родился сын Александр, его с подобной же бесцеремонностью отобрала у родителей императрица Екатерина Великая, которая поселила мальчика рядом с собой и рьяно занялась его воспитанием. Когда у Павла и Марии в 1779 году родился второй сын Константин, его ожидала та же судьба, что и Александра…. Во всех случаях этим действием правящие монархини выражали неудовольствие своими наследниками и сами лично хотели воспитать внуков в том духе, который более соответствовал высокому предназначению, им уготованному. Поэтому не следует отбрасывать суждения иностранных дипломатов, считавших в 1740 году, что Анна Иоанновна отобрала внучатого племянника, чтобы «воспитать его с самого детства, внушая принципы и правила, соответствующие духу здешнего народа» [44]. Вполне возможно, что императрица, глядя на родителей наследника — полунемку Анну Леопольдовну и немца Антона-Ульриха, не могла не испытывать беспокойство за будущее новорожденного, которому предстояло занять престол русских царей и императоров.

Через несколько дней после рождения мальчика крестили и нарекли именем Иван — так звали отца императрицы, царя Ивана Алексеевича (1666–1696). Крестины происходили в покоях Анны Иоанновны, которая была восприемницей от купели, то есть крестной матерью. Весь двор «в полной парадной форме» собрался в смежных комнатах.

Но воспитать внучатого племянника императрице Анне так и не удалось. Вскоре, точнее — вечером в воскресенее, 5 октября 1740 года, у нее за столом (или, по сообщению Финча, — на горшке: a strong fainting fit last night whilst she was easing nature) [45], произошел сильнейший приступ почечнокаменной болезни, которую врачи наблюдали у императрицы и раньше. Это всех встревожило — подобной болезнью страдала и от нее умерла мать Анны Леопольдовны Екатерина Ивановна. Позже вскрытие показало, что в почках императрицы образовался целый коралл из отложений, что и привело ее к смерти [46]. 

Глава 3. Не бойсь! Или судьба России под подушкой

В тот же день потрясенный происшедшим Бирон созвал совещание, на которое пригласил фельдмаршала Б.X. Миниха, обер-гофмаршала Р.Г. Левенвольде, кабинет-министров князя А.М. Черкасского и А.П. Бестужева-Рюмина. Миних-сын упоминает, что на это заседание пригласили еще следующих знатных персон: начальника Тайной канцелярии генерала А.И. Ушакова, адмирала и президента Адмиралтейской коллегии Н.Ф. Головина, обер-шталмейстера князя А.Б. Куракина, генерал-прокурора князя Н.Ю. Трубецкого, генерал-поручика В.Ф. Салтыкова и гофмаршала Д.А. Шепелева [47]. Английский посланник назвал эту группу знати «хунтой» (на испанский манер — junto), что довольно точно.

Показания Левенвольде на следствии в 1742 году отчасти передают обстановку растерянности, воцарившуюся тогда во дворце: когда императрице «в болезни зело тяжко стало, то прислано было к нему (как и к другим сановникам. — Е.А. ) от него, герцога, чтоб он (Левенвольде. — Е.А. ) ехал во дворец, и как он приехал к нему, герцогу, и он, ему объявя, что Ее величество трудна, спрашивал что делать? На что он сказал, что он не знает, надобно-де для того призвать министров. Он его послал для того ж к графу Остерману» [48]. Действительно, решили просить совета у Остермана и послали к нему также кабинет-министров — князя А.М. Черкасского, А.П. Бестужева-Рюмина и фельдмаршала Миниха [49]. Вице-канцлер уже несколько лет (из-за подлинной или выдуманной подагры) не выходил из дома, и к нему постоянно посылали записки или сами сановники приезжали для совещаний [50]. Эта система давно сложилась при Анне Иоанновне, и для императрицы и многих сановников двора репутация Остермана как наиболее опытного и умного советника была непререкаема. Без его участия в это время обычно не рассматривалось ни одно серьезное дело.