Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы - Светлана Бурлак

Рис. 1.10. Пример синтаксического дерева. Символ S обозначает предложение, NP — именную группу (существительное со всеми словами, которые зависят от него и от тех слов, которые зависят от этих зависимых), VP — глагольную группу.

Для того, чтобы доказать уникальность человеческой способности вставлять одни синтаксические составляющие в другие, специалисты по коммуникации животных Т. Фитч и М. Хаузер провели эксперимент, в ходе которого южноамериканским широконосым обезьянам эдиповым тамаринам (Saguinus oedipus; их еще называют эдиповыми игрунками, или пинче, см. фото 5 на вклейке) предлагалось освоить искусственный язык с рекурсивным вставлением составляющих86. Последовательность из двух слогов, первый из которых произносился женским голосом, а второй — мужским, вставлялась внутрь другой такой же последовательности (AB > A-AB-B). Женский голос мог произносить слоги из набора: ba di yo tu la mi no wu, мужской — из набора: pa li mo nu ka bi do gu. Вставленных друг в друга последовательностей в каждом “высказывании” было не больше трех. “Высказывания” могли быть “правильными” (например, yo ba pa do или ba la tu li pa ka) и “неправильными” (в качестве “неправильных” использовались только “высказывания” с чередованием слогов, произносимых мужским и женским голосом, например, no li ba pa или la pa wu mo no li). Исследователи кормили обезьян, проигрывая им записи “правильных” “высказываний”, а потом смотрели, смогут ли тамарины отличить ДРУГИЕ “правильные” “высказывания” от “неправильных”: слыша “неправильные” “высказывания”, они должны были бы удивиться и начать осматриваться, слыша “правильные” — нет. Как и ожидалось, обезьяны, в отличие от контрольной группы людей, даже очень примитивную рекурсивную грамматику освоить не смогли. Впрочем, результаты этого эксперимента были немедленно оспорены, критике подверглись не только процедура опыта, но и полученные выводы. Было указано, что результаты эксперимента могут быть интерпретированы и другим способом, не подразумевающим обращение к рекурсивным грамматикам87.

Действительно, в настоящей грамматике с рекурсивным вложением составляющих члены одной составляющей синтаксически связаны друг с другом. Рассмотрим в качестве примера английское предложение

The cats the dog the men walk chases run away.

кошки собака люди выгуливают гонится за убегают

“Кошки, за которыми гонится собака, выгуливаемая людьми, убегают”.

Эта структура похожа на ba la tuli pa ka, только вместо слогов, произносимых женским голосом, в ней идут существительные, а вместо слогов, произносимых мужским голосом, — глаголы, и при этом каждое существительное для соответствующего глагола является подлежащим. В “высказываниях” же, использовавшихся Фитчем и Хаузером, синтаксических связей не было. Может быть, люди, в отличие от тамаринов, просто догадались посчитать слоги? Скорее всего, именно так оно и было: дело в том, что люди справлялись с заданием Фитча и Хаузера гораздо легче, чем они справляются с реальными предложениями, содержащими вложенные составляющие. Эксперимент, проведенный Пьером Перрюше и Арно Ре88, показал, что люди отличают “правильные” последовательности слогов типа…AABB… от “неправильных” тем легче, чем длиннее цепочка, в то время как с реальными составляющими, встречающимися в языке, дело обстоит ровно наоборот. Посмотрите на приведенное выше английское предложение. Мы знаем, что людям свойственно выгуливать собак, собакам — гоняться за кошками, а кошкам, соответственно, убегать, окончания указывают нам на различие между единственным и множественным числом, — и тем не менее это предложение трудно для понимания. Если вложить внутрь этого предложения еще одну составляющую (например, сказать…the men I see… “…людьми, которых я вижу…”), анализ получившейся структуры рискует и вовсе выйти за рамки человеческих возможностей.

Но все-таки почему эдиповы тамарины осматривались неправильно? В эксперименте Фитча и Хаузера участвовало две группы тамаринов — для одной из них “правильными” были “высказывания” типа…AABB…, а “неправильными” — ABAB… (то есть такие, где слоги, произнесенные женским и мужским голосом, чередовались; Фитч и Хаузер интерпретировали такие структуры как более простую грамматику, без рекурсивного вложения составляющих), для другой — наоборот. Но осматриваться тамарины обеих групп начинали именно на “высказывания” типа…AABB… Для группы, “учившей” грамматику ABAB…, это было объяснимо — “высказывания” типа…AABB… были для них “неправильными”, они должны были, почувствовав эту “неправильность”, начать осматриваться. Для другой же группы такое поведение, по мнению Фитча и Хаузера, могло объясняться только тем, что тамарины не могли освоить грамматику с рекурсивным вложением составляющих и поэтому “неправильности” (для них “неправильными” были “высказывания” типа ABAB…) не чувствовали. Но, как указывают Перрюше и Ре, вполне возможно, что тамарины реагировали вовсе не на грамматическую аномальность. Звуки “высказываний” были для них связаны с выдачей пищи, пищу выдавали люди, а на нормальную человеческую речь больше похожи последовательности, где мужской голос сменяет женский лишь один раз (т. е…AABB…, но не ABAB…).

Другой набор свойств, уникальных для человеческого языка, предложили С. Пинкер и Р. Джакендофф89. Они обратили внимание на то, что в языке существуют не только отдельные элементы, но и принципы обращения с ними. Так, звуки языка (фонемы) организованы в фонологическую систему. Существуют признаки, противопоставляющие фонемы друг другу (так называемые “дифференциальные”, или “смыслоразличительные”, признаки), причем каждый такой признак характеризует не одну фонему, а целый ряд, — в результате получается разбиение множества фонем на непересекающиеся классы при помощи сравнительно небольшого числа признаков. И не существует языка, в котором фонемный инвентарь был бы устроен совершенно хаотически. Когда фонемы следуют друг за другом в потоке речи, они несколько изменяются, например, в английском языке согласные перед i слегка смягчаются (хотя противопоставления по твердости-мягкости в английском нет). То, какие изменения будут разрешены, какие запрещены, какие — обязательны, различается в разных языках и в разные периоды времени. Например, в русском языке нет смягчения согласных перед а, а во французском языке в VII в. такое смягчение привело к палатализации перед а согласных [г] и [к] — именно поэтому из латинского cantare [кантāре] “петь” во французском получилось chanter [шãте]. Различаются и правила того, какие звуки могут, а какие не могут быть в начале слова, на конце слова, под ударением, без ударения, между гласными и т. д. Существование такого рода ограничений, как и проходящих через всю систему смыслоразличительных признаков, отмечается лишь в человеческом языке (и нет ни одного языка, где бы их не было).

Немало уникальных свойств С. Пинкер и Р. Джакендофф находят и у слов человеческого языка.

Во-первых, слова связаны друг с другом ассоциативными связями, формируют разнообразные смысловые отношения — синонимические, антонимические, родо-видовые, отношения “часть — целое” и т. д.

Во-вторых, они связаны друг с другом словообразовательными связями, что отчасти компенсирует принцип произвольности языкового знака. Например, вряд ли кто может сказать, почему “ухо” называется ухом, но несомненно, что ушастым может быть назван лишь тот, кто обладает ушами (размером больше ожидаемого), ушко — это маленькое ухо или нечто, ассоциирующееся с ухом, и т. д. Такие связи могут выражаться при помощи аффиксов (морфем, не являющихся корнями, — приставок, суффиксов и т. д.), хотя и не во всех языках эта техника реально используется. Словообразовательные отношения (в любом языке, где они есть) образуют сети: так, например, русское слово бегун входит, с одной стороны, в гнездо слов с тем же корнем, обозначающим быстрое перемещение (ср. бегать, убегать, забегаловка), а с другой — в ряд слов с тем же суффиксом, обозначающим деятеля (ср. колдун, врун, болтун, хохотун); каждое из этих слов, в свою очередь, также соотносится со словами, имеющими такой же корень или такие же аффиксы (например: колдун — колдовать — колдовство…, убегать — улетать — уползать… и т. д.).

Рис 1.11 Система согласных фонем русского языка (один из вариантов описания)

Впрочем, полной математической стройности система фонем не достигает ни в одном языке — все время попадаются то фо­немы, которые противопоставлены ближайшим соседям более, чем по одному признаку (например, русские рил отличаются не только местом образования, но и тем, что л — боковой, ар — дрожащий), то значения признаков, характеризующие всего од­ну фонему (например, в русском языке есть всего одна среднеязычная фонема — )). Видимо, хотя людям и свойственна некото­рая тяга к систематичности и стройности структуры, она не имеет абсолютной силы.