Наёмник - Эдвин Табб

— Вы знаете, как я отношусь к этому, Небка.

— Так же, как и я. А вы, Уолин?

— У нас что, голосование? — Уолин коснулся салфеткой своего рта. — Я думаю, мы все согласны, что игры стоят слишком дорого. Расходы на выращивание креллов, например, постоянно возрастают. Эти птицы непродуктивны и представляют собой обузу для экономики. Если намерением является укрепление характера, то почему не могут мужчины бороться друг с другом?

— Зачем вообще эти схватки? — Шамар потянулась вперед над столом, так что ее пышная грудь совсем вывалилась из глубокого выреза платья. — Лично я считаю, что наши мужчины и так достаточно мужественны.

— Вам это должно быть хорошо известно, — презрительно бросила Джебеле. — У вас их предостаточно.

— Пожалуйста, леди, — покачал головой Пециа, и только затем вступил в обсуждение: — Мы должны принять за исходную посылку утверждение о том, что мы слабые. Во-первых, верно ли это? Если да, то как это лучше всего исправить? Далее, лично я не считаю, что это утверждение верно. Слабость относительна и во многом зависит от преобладающей социальной культуры. В своем развитии каждая нация проходит пики и спады, и никто из нас не станет спорить, что в данный момент мы переживаем период упадка. Рождаемость снижается, и развитие замедлилось, но такое положение дел долго не протянется. Это, если хотите, передышка. Естественная пауза. Время породит собственные средства излечения без этих диких экспериментов, подобных играм. Они разорительны и приводят к вырождению. Как я довольно часто говорил раньше, и все слышали это, мы должны взяться за эту проблему более решительно.

— Верно, — кисло согласилась Джебеле. — Как вы говорите, мы слышали это часто.

— От повторения правда не перестает быть правдой.

— В чем эта правда? — Уолин с улыбкой откинулся в своем кресле. — Вы говорите одно, Пециа, а Владыка другое. Разница между вами в том, что он действовал, в то время как вы — нет. Я согласен, что игры разорительны, но какую альтернативу мы можем предложить? Работать и строить, скажете вы, но откуда взять энергию, волю? Наша нация спит, и, возможно, Монтарг и другие правы. Только кровь может пробудить нас и восстановить нашу силу.

Виручия покачала головой:

— Нет.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

— Я чувствую это. Народ приходит на игры, чтобы смотреть, но не сражаться. Они хотят видеть насилие, но не участвовать в нем. — Она замолчала, вспоминая свои недавние чувства. Разве она просто наблюдала? Или она в какой-то мере была там, внизу, на песке с Дюмарестом?

Она покосилась на соседа, и, как будто догадавшись, Селкес прокашлялся:

— Я думаю, надо пролить новый свет на наш спор. Среди нас находится знаток, человек, имеющий гораздо больший опыт, чем любой из нас. Что вы об этом думаете, Эрл? Вы слышали, о чем мы здесь говорили. Согласны ли вы с утверждением, что кровавая схватка может влить новую энергию в нацию?

Дюмарест посмотрел на Виручию, припоминая полученные им инструкции о необходимости создать между ними общность взглядов. Но ему не нужно было притворяться.

— Нет, я так не думаю.

— Не хотите ли подробнее изложить вашу точку зрения? — Пециа подлил себе вина. — В конце концов, вы заинтересованное лицо. Странно слышать, как человек открыто осуждает способ, которым он зарабатывает себе на жизнь. Не могли бы вы нам немножко объяснить свои взгляды?

— Идите на арену, — веско ответил Дюмарест. — Боритесь за свою жизнь. Послушайте рев толпы и понаблюдайте, как изысканные женщины предлагают себя незнакомцу. Понюхайте запах крови. Какие вам еще нужны подробности? Игры воспитывают варваров.

— Но вы же сражаетесь.

— От нужды, но не по выбору.

— Варваров… — повторила Джебеле. — Но ведь, без сомнения, варварская культура жизнеспособна?

Со своего места во главе стола вмешался Селкес:

— Для настоящих варваров, возможно, но для цивилизованных людей играть в варваров — это вырождение. А цивилизованная культура достигает таких глубин развращенности, которые и не снились настоящим первобытным народам. Вы согласны, Эрл?

— Да, я согласен.

Пециа улыбнулся:

— Ты слышишь это, Уолин? Сколь часто я это говорил? Мы стремимся стать тем, чем мы не являемся. В этом скрывается опасность.

— Однако в схватке должно заключаться что-то таинственное? — Шамар показала свою грудь еще щедрее, улыбнувшись Дюмаресту. — Вы, как никто другой, должны это оценить. Духовный подъем, охвативший зрителей. Душевное очищение посредством удовлетворения тайных потребностей. Пробуждение дремлющей энергии. И это в еще большей степени относится к тем, кто участвует в бою. Разве вы не чувствуете после битвы, что вы родились заново? Огромное освобождение? Новую решимость?

— Нет, миледи. Я просто радуюсь, что все закончилось.

— Вы просто дразните меня, — надулась она. — Я бы хотела, чтобы Монтарг был здесь. Он смог бы объяснить это всем гораздо лучше, чем я.

— Он сражался на арене?

— Нет, но…

— Тогда, миледи, со всем моим уважением, он просто не может быть знатоком.

— А вы? — резко спросила она.

— Он жив, — спокойно ответил Селкес, — какое вам еще нужно доказательство?

Яства были унесены, и на смену им на стол поставили графины с напитками, ликерами и множеством настоек, а также маленькие печенья, усыпанные орехами и семечками. Дюмарест выбрал настойку с запахом цветов и медовым вкусом. Он потягивал напиток, откинувшись назад, прислушиваясь вполуха к невнятному шуму разговора. То и дело до него доносились отдельные слова: Монтарг, Чорзел и его болезнь, взаимодействие с оппозиционными фракциями.

Протянув руку к маленькому печенью, он почувствовал, как его пальцы коснулись чьей-то гладкой руки. Как и лицо, кожу девушки покрывал тонкий черный узор.

— Позвольте мне. — Он протянул Виручии блюдо с печеньем и посмотрел ей прямо в глаза.

— Спасибо. — Она выбирала печенье, не отрывая от него взгляда. Она внимательно изучала его лицо в поисках давно известных ей признаков: скованности, вынужденной вежливости, легкого тумана в глазах, маскирующего отвращение. Ничего подобного. Невероятно, но этот мужчина видел в ней женщину, а не странного урода. Чтобы хоть что-нибудь сказать, она произнесла: — Вы прилетели издалека?

— Да.

— И долго летели?

Слишком долго. Бесчисленные миры и бесконечные пути в космосе. Когда он мог путешествовать высшим классом, волшебство замедленного времени, тормозящего обмен веществ, превращало часы в секунды, а месяцы в дни.

— Да.

— Селкес тоже… — Она взглянула в сторону его места за столом. — Он пропадал годами, когда был молод, и снова улетел, когда я родилась. Я думаю, он скучал. Вы тоже путешествовали от скуки?

Дюмарест напустил на себя беззаботный вид.

— Нет, Виручия. Я ищу кое-что. Планету по имени Земля.

— Земля? — Она нахмурилась. — Может ли мир иметь такое название? Земля — это почва, или грязь, или грунт. Должно быть, это очень странное место.

— Не странное. Эта планета старая, измотанная и разоренная древними войнами, но небо на ней голубое, и с него светит большая серебристая луна. — Он помолчал и добавил: — Я там родился.

Она тут же поняла.

— И вы хотите вернуться домой. Вот почему вы сражались на арене, чтобы заработать денег на дорогу. Ладно, вам больше не придется сражаться. Я очень много заработала, и часть денег принадлежат вам. Когда попадется подходящий космический рейс, мы договоримся, чтобы вас отвезли домой.

Она обладала импульсивной добротой ребенка.

— Все не так просто, Виручия. — Он учился называть ее по имени. — Кажется, никто не знает, где находится Земля. Неизвестны ее пространственные координаты.

— Но вы же прилетели оттуда, как вы мне сказали. Значит, вы должны знать обратную дорогу.

— Я улетел оттуда еще ребенком, я был напуган, в спешке забрался в какой-то чужой космический корабль. Капитан был чрезвычайно добр. Он мог отказать мне, но разрешил отработать свой проезд. Впоследствии он умер, а я продолжал летать.

И двигался все время к Центру Галактики, где солнца расположены так близко друг к другу и встречается очень много миров. Он хорошо изучил миры, где небо сплошь заполнено блестящими обломками и покрыто световой завесой. Годы странствий, которые уносили его все дальше и дальше, до тех мест, где и название-то планеты Земля никому не ведомо.

— Вы заблудились, — догадалась девушка с живым сочувствием. — И не можете найти обратную дорогу. Но ведь наверняка кто-то знает, где находится Земля. Может быть, Селкес? Я спрошу у него.

Ее голос был чистым и резким и перекрывал гул разговора. После ее вопроса последовала тишина, и Дюмарест почувствовал себя неловко. Он посмотрел вниз на свои руки и бокал настойки. Костяшки пальцев побелели, и он слегка расслабил мышцы рук. Было глупо надеяться, но тем не менее надежда никогда не умирает. Может быть, на этот раз кто-нибудь сможет сказать ему то, что он должен знать.