В тесном кругу - Буало-Нарсежак

— Славный денек, — замечает Анри Вильмен. — Не забудьте, о чем я вам сказал. Пусть выполнит ваше поручение.

О чем это он? Какое еще поручение? Назавтра о ней начнут шептаться: «Бедняжка Жюли, у нее не все в порядке с головой. Вам кажется, что она вас внимательно слушает, а на самом деле она ничего не помнит». Тем лучше! Если ей удастся добиться своего, никто даже не заподозрит истину. Такси она находит сразу.

— В Канны. Бульвар Монфлери, вилла «Карубье».

Она забивается в глубь машины, не собираясь глазеть по сторонам. Вся эта бессмысленная суета вокруг ее совершенно не интересует. Но вот на перекрестке она видит разбитую машину, а вокруг — «скорая помощь», жандармы… Значит, и с другими это случается! Она прикрывает веки. Каждому свой кошмар. Итак, она должна расположить к себе Джину, польстить ей. Надо будет рассказать ей о… Ох, надо было прихватить с собой рекламные проспекты, на которых «Приют отшельника» снят с вертолета со всеми своими виллами, садами, частным портом, общей частью, солярием, строящимся теннисным кортом и, само собой разумеется, огромным пространством моря. У нее и в самом деле не все в порядке с головой! Лишить себя своей козырной карты! Завтра же надо будет послать все это Джине.

Вот и вилла. Жить здесь, должно быть, ужасно. Ей не придется притворяться, расхваливая прелести собственного жилища. Машина тормозит, и Жюли протягивает водителю кошелек.

— Возьмите сами. Никак не могу собрать мелочь.

Шофер не выказывает никакого удивления. Еще одна чуть перебравшая пассажирка… Он помогает ей выбраться из машины. Подумать только, в ее возрасте! Доводить себя до такого состояния…

— Эй, мадам! А палку-то…

И недоуменно пожимает плечами, когда она, слегка пошатываясь, направляется к усаженной самшитом аллее. На лужайке перед домом медленно вращается дождевальная установка, с легким шумом разбрасывая вокруг себя сверкающие брызги. Красивый дом, но для чего, скажите на милость, эти три ступеньки у входа? Разве теперь кто-нибудь думает о стариках? В просторном холле, уставленном растениями, есть даже небольшой бассейн с золотыми рыбками и фонтанчиком.

— Мадам, мадам, вы куда?

К ней уже бежит консьержка — вся в черном, с гладко зачесанными волосами, больше похожая на няню.

— Вы к кому?

— К мадам Монтано.

— Ах, так это вы! Она меня предупредила. Вам на второй этаж.

В лифте она объясняет:

— После нападения женщина, которая ухаживала за мадам Монтано, ушла от нее. Я ее заменяю, пока не найдут новой компаньонки.

Она придерживает перед Жюли дверцу лифта, а потом, позвонив, открывает бронированную дверь квартиры.

— Да, — говорит она, — этот бандит напал на нее, когда она шла домой. Он затолкал ее в квартиру и там ударил. Все произошло за несколько минут. Я была в подвале и ничего не видела. Такая неосторожность!

И громко кричит:

— Мадам, к вам гостья!

И тихо добавляет:

— Она немного туга на ухо. Говорите медленней. А вот и она.

Из глубины ярко освещенного коридора к Жюли приближается миниатюрная старушка, увешанная сверкающими драгоценностями. Очевидно, у нее не все украли. Она громко говорит через коридор:

— Жюли, милая, как же я рада тебя видеть! Ты совсем не изменилась! Какая ты умница, что пришла! А я, как я тебе?

И Жюли понимает, что ей в основном придется играть роль слушательницы.

— Дай я тебя поцелую. Ты позволишь говорить тебе «ты»? В мои годы, мне кажется, я могу быть на «ты» с самим Господом Богом. Покажи-ка свои бедные ручки! Владыка Небесный! Какой ужас!

В ее голосе проскальзывает рыдающая нота, впрочем, она тут же радостно продолжает:

— Дай мне руку. Ты ведь еще сильная. Восемьдесят девять лет! Да ты еще девчонка! А мне, подумать только, мне скоро сто! Но я не жалуюсь. Зрение у меня хорошее. Слух хороший. Хожу на своих ногах. Конечно, не так, как раньше… Сюда. Пойдем в гостиную. А ведь когда-то я могла целыми днями не слезать с лошади! Я ведь снималась с Томом Миксом! Садись в это кресло.

«Да, это будет суровое испытание», — думает про себя Жюли.

Она разглядывает хозяйку — ту, которая когда-то была киноактрисой Монтано, не менее знаменитой, чем Мэри Пикфорд. Конечно, она сморщилась и как-то сжалась, но все-таки в ее лице, щедро покрытом гримом, осталось нечто молодое — наверное из-за глаз, по-прежнему сияющих и жизнерадостных. В ней по-прежнему, словно тень прошлого, живет портовая девчонка, торговавшая цветами на пристани, и над этой тенью время не властно. Джина пододвигает к ней коробку шоколадных конфет.

— Надеюсь, ты сладкоежка? С любовью для нас покончено, но зато остались сладости!

Она весело смеется, прикрывая лицо обеими ладонями. Руки ее никогда не отличались красотой, но сейчас ее пальцы изуродованы артрозом. Она перехватывает взгляд, который бросила Жюли, и останавливает свой смех.

— Да, я в точности как ты. И у меня теперь не руки, а крюки. А как у Глории?

— Глории в этом повезло.

— Что-что?

— Я говорю, Глории повезло.

— Мне бы хотелось с ней увидеться.

— Так приезжайте! Это ведь недалеко. Ей это будет приятно. Да и вы бы встретились со множеством своих поклонников. Да, кстати, я вчера разговаривала о вас с одним приятелем, и знаете, что он мне сказал?

Джина не сводит с нее напряженного взгляда. Точь-в- точь ребенок, которому пообещали вкусное пирожное.

— Он сказал мне: «Монтано — это была настоящая звезда. Теперь таких актеров нет».

Джина взволнованно хватает затянутую в перчатку руку Жюли и подносит ее к своим губам.

— Знаешь, я так тебя люблю. И как приятно слышать такие вещи. У меня уже несколько месяцев не звонит телефон. Милая моя, меня забыли! Забыли! Никто не может этого понять. Ах, прости, миа кара, это я тебе говорю! Но понимаешь, ты уже привыкла… А я… Вот уже два года. Ничего. Последний раз им нужна была древняя старуха на роль паралитички. Конечно, не слишком льстит самолюбию, но я согласилась. Согласилась напялить на себя какой-то дикий парик, согласилась вынуть вставную челюсть. Я сразу стала похожа на старую ведьму! А теперь, похоже, ни в кино, ни на телевидении старые ведьмы больше никому не нужны. И Джина не нужна. Грустно.

Она вынимает из кармана кружевной платочек, от которого веет мощной жасминовой волной, и подносит его к глазам, а потом протягивает Жюли руку.

— Помоги, пожалуйста. После того, как меня избили, у меня ослабли ноги. Пойдем, я покажу тебе свою квартиру. Здесь у меня кабинет. Я взяла секретаря, и он теперь занимается всеми делами. А это еще одна гостиная, но я ее превратила в такую «сборную» комнату — у меня здесь книги, кассеты, знаешь, всякие старые фильмы, которые я никогда не смотрю…

Она останавливается прямо напротив Жюли и остреньким указательным пальцем легонько постукивает ее в грудь.

— Мне ничего больше не хочется. Я боюсь. Вон, на столике, мои документы. Но я даже не смею их убрать.

Жюли видит паспорт и удостоверение личности.

— Мне их вернули, — рассказывает Джина. — Нашли в ручье.

Жюли с любопытством открывает замызганный пас-, порт.

«Джина Монтано… Родилась… Урожденная… 1887 год». Так, отлично!

Она бежит глазами по строчкам. На лице ее играет улыбка. А Джина уже тянет ее за рукав.

— Идем, покажу тебе кухню. Вообще-то я почти все время провожу на кухне.

На пороге Жюли удивленно вздрагивает. Стены здесь сплошь оклеены афишами, как когда-то делали в маленьких районных кинотеатриках. Вот Джина в объятиях Тайрона Пауэра. Вот Джина в «Неистовом Везувии», рядом с ней — завитый и напомаженный актер, прикрытый леопардовой шкурой. Джина в «Тайне бунгало» — целится из револьвера в мужчину, готового выпрыгнуть в окно. И на всех афишах, от пола до самого потолка — страстные поцелуи и пылкие объятия. На всех — крупными буквами — «ДЖИНА МОНТАНО».

Джина, скрестив руки, тоже смотрит.

А потом добавляет, как ей кажется, легкомысленным тоном:

— Все они: Бауэр, Эррол Флинн, Монгомери, Роберт Тэйлор — все они держали меня в объятиях. Я все еще помню. Видишь ли, поздно мне переезжать.

— Отчего же? — не согласна Жюли. — Напротив, вы сейчас подали мне идею. Ваше место — среди нас, в «Приюте отшельника».

— Поздно. Слишком поздно, поверь мне. О, мне уже не раз предлагали. Как-то сын заезжал — у него было время между двумя рейсами на самолете. Он готов купить мне новую квартиру с хорошей охраной. Но понимаешь… Я всю жизнь кочевала, как цыганка — правда, как очень богатая цыганка. Милая моя Жюли, на самом деле мое настоящее место — на кладбище.

На этот раз она плачет уже без кокетства. Она действительно очень старая одинокая и испуганная женщина. Она опирается на плечо Жюли.

— Спасибо тебе, — тихонько говорит она. — Спасибо, что зашла. Да, ты права. Если бы только меня там приняли, у вас. Может быть, там я наконец-то обрела бы покой.