В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль

– Здравствуйте, Батис. Вы меня помните? – сказал я. – Я хотел с вами поговорить. Ведь мы как-никак соседи. Необычное соседство, вы согласны?

– Если подойдете ближе – стреляю.

Мой опыт подсказывал мне, что, когда один человек собирается убить другого, он ему не угрожает, и что ко­гда один человек угрожает другому, то не собирается его убивать.

– Будьте благоразумны, Батис, – настаивал я. – Ска­жите что-нибудь более любезное.

Он не отвечал, продолжая целиться в меня с балкона.

– Когда кончается ваш контракт? – спросил я, чтобы не молчать. – Скоро приедет смена?

– Я вас убью.

Мне также было ясно, что если человек не хочет гово­рить, только пытка может развязать ему язык. А мне не хотелось никого пытать. Я пожал плечами и медленно по­шел прочь. У кромки леса я оглянулся: Батис по-прежнему стоял на балконе, раздвинув ноги и сохраняя стойку альпийского стрелка. Даже левый глаз его был зажмурен.

Остаток дня прошел как обычно. Я закончил уборку в доме. Меня вдруг охватило странное чувство. Я прику­сил нижнюю губу до крови, не сознавая, что делаю. По­том откупорил бочонок с коньяком, полностью отдавая себе в этом отчёт. Наполовину пьяный, наполовину трезвый, наполовину грустный и наполовину веселый, я развел огонь в камине. Курил и кидал окурки в огонь. Немало поэтов воспели тоску по родине. Я никогда не был ценителем поэзии. Мне кажется, что боль – это со­стояние, которое предшествует языку, а потому всякая попытка выразить ее обречена на провал. А кроме того, у меня не было родины.

Я питал свои мысли молоком меланхолии, пока не на­ступила темнота. В этих краях ночь не предупреждает о своем приходе, она нападает сразу и празднует победу. Внезапный испуг: полутьма моего жилища вдруг осве­тилась вспышкой яркого белого света, который тут же потух. Это маяк. Батис включил огни, и сноп света начал вычерчивать свои круги, каждый раз выхватывая из темноты мою комнату. Одно было непонятно. Луч попа­дал прямо в окна. Это означало, что угол его падения был очень мал, а потому для кораблей в открытом море никакого проку от него не было. «Какой дикий чело­век», – подумал я. Возможно, он приехал на остров в по­исках одиночества. Но его поведение в этих условиях было за пределами нормального. С моей точки зрения, подлинное одиночество – это внутреннее состояние, и оно отнюдь не исключает любезности по отношению тем, кто волею случая оказался с тобой рядом. Он же, напротив, относился ко всем людям как к прокаженным. Как бы то ни было, в тот момент странности Батиса ме­ня мало интересовали.

Я помню, что зажег керосиновую лампу, сел за стол и принялся составлять распорядок дня. До сих пор вижу перед собой эту картину. В глубине – камин, я за пись­менным столом на противоположном конце помеще­ния. Справа от меня входная дверь и моя койка, очень похожая на корабельную. С другой стороны у стены – ящики и сундуки, порядок во всем. Вдруг издалека по­слышались какие-то тихие шорохи. Это напоминало не­много стук козьих копыт, когда стадо проходит где-то вдали. Сначала я принял звуки за шум дождя – так пада­ют крупные редкие капли. Я встал со своего места и по­дошел к окну. Дождя не было. Полная луна рассыпала свои блестки по морской глади. Ее лучи освещали ветви, воткнутые в песок пляжа. Их можно было принять за за­стывшие конечности людей, а вся композиция наводила на мысли об окаменевшем лесе. Но дождя не было. Я не придал этому никакого значения и снова сел за стол. И тут я увидел это. Это. Помню, мне подумалось, что помутившийся рассудок играет со мной злую шутку.

В нижней части двери был сделан лаз для кошки. Круглое отверстие прикрывала подъемная дверца. Через нее в комнату медленно просовывалась рука. До самого плеча, длиннющая, не прикрытая никакой одеждой. Она двигалась судорожно, точно пыталась нащупать что-то. Может быть, затвор двери? Она не была похожа на руку человека. Несмотря на тусклый свет керосино­вой лампы и огня в очаге, я смог разглядеть, что локоть образовывали три косточки, более мелкие и заострен­ные, чем наши. Ни грамма жира, одни мышцы, акулья кожа. Но ужасней всего была кисть этой руки. Паль­цы соединяла перепонка, которая доходила почти до ногтей.

Первое оцепенение сменилось волной паники. Я за­вопил от ужаса и вскочил со стула. На мой крик отклик­нулся хор голосов. Они слышались со всех сторон. Какие-то существа окружали дом и кричали странными голосами, в которых смешивались рев бегемота и смех гиены. Я испытывал страх, который мне самому казался невероятным. Сам не понимая, что делаю, я посмотрел в другое окно.

Я не столько видел их, сколько чувствовал. Пришель­цы были на ладонь выше меня и гораздо худее. Они бе­гали вокруг моего дома грациозно, как газели. Полная луна четко очерчивала их профили. Как только мне уда­валось разглядеть их, они исчезали из поля зрения, огра­ниченного узким окном. Один из них вдруг замирал, оглядывался вокруг с проворством колибри и, взвизги­вая, убегал, затем возвращался с парой таких же су­ществ, потом они вместе бежали в противоположном направлении, непонятно зачем; все их движения были молниеносными. Вдруг я услышал звон: они разбили окно на другой стороне комнаты. Это превращало меня из наблюдателя в жертву. Святой Патрик! Они пыта­лись проникнуть в мой дом! Меня спасли только их не­обузданные инстинкты. Окно было небольшим, но че­рез него вполне могло проникнуть существо, обладающее некоторой ловкостью. Однако их жгло нетерпение, все хотели попасть внутрь одновременно. Об­разовалась пробка. Луч маяка осветил сцену. Это был краткий миг бескрайнего ужаса. Шесть или семь рук из­вивались подобно щупальцам, за ними виднелись во­ющие пасти пришельцев из страны амфибий: выпучен­ные лягушачьи глаза со сверлящими точками зрачков, раскрытые ноздри, безбровые физиономии, огромные безгубые рты.

Мною двигал не разум, а скорее инстинкт. Я выхва­тил из очага толстое полено и с диким криком стал лу­пить по движущимся рукам. Посыпались искры и угольки, брызнула голубая кровь, кто-то завопил от боли. Когда последняя рука исчезла в темноте, я выбро­сил полено наружу. У окон были внутренние ставни. Я метнулся, чтобы закрыть ставню и задвинуть засов, но когтистая лапа воспользовалась моментом и вцепи­лась в мою шею. Я удивился своему самообладанию в этот миг. Вместо того чтобы попытаться освободиться от запястий чудовища, я ухватил один из его пальцев и стал гнуть, пока не хрустнули когти. Затем я отпры­гнул назад, схватил пустой мешок, собрал туда угли и бросил этот снаряд в сторону окна. За дождем угольков последовали стоны невидимых существ. Во время возникшей паузы я закрыл деревянную ставню с мол­ниеносной скоростью, на какую только способен.