Стихи: Русь замысловатая - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

было грехов,

потому что стихи —

это вовсе не грехи.

В министерстве повестей

давно не было вестей,

потому как повестя

не писала сроду я.

В министерстве романистов

не хватало нам артистов,

видимо, артисты

не любили романистов.

В министерстве драматургов

шло как раз засилье урков:

что ни пьеса, то аншлаг.

Прям всамделишный гулаг!

В министерстве прозы

сдохли все мимозы:

просто наша проза

стала слишком взрослой.

Ну и всё на сегодня.

Министры ходят голодны

и на клички не откликаются.

А последствия: байки не баются

в устах трудового народа,

да большим таким хороводом

ходят слухи чи сплетни.

Мол, к церковной обедне

народ выучит «Азы и Веди»

и сразу в космос поедет

на телеге дядьки Егора —

бегом от такого позора!

Патамушта печень плачет

Самогонный аппарат очень нужен,

патамушта нам из космоса велят:

«Чтобы хрень изобрести

на которой полетим,

нада вдуматься покрепше

в загогуль змеевика…»

Там и кроется секрет —

полетим мы али нет?

Пить не надо слишком много

спозаранку натощак,

патамушта печень плачет

и тихонечко болит.

Ай пущай болит родная —

видимо, неравнодушна

к мировому катаклизму

и к глобальные войне!

Жисть не сахар и не мёд,

и никто не разберёт

как её нам пережить?

Вопрос «пить или не пить»

не вставал у нас, однако.

Водку жрали до усраки

с философией в устах:

— Мир вокруг дерьмо и прах!

На козу коза найдётся.

Дома, в общем, разберёмся.

После первой и второй

я рогат и с бородой!

А не нада пить, когда

развлекается жена.

Без просыху не бывает

белой праздничной горячки,

всё на свете сразу мило

и хоронится легко:

понесли жену, собаку,

деда с тяпкой,

бабу с тряпкой,

бабки, бабки, бабки, бабки…

— Похмеляй, а то помру!

Високосный год начнётся,

как стекло я сразу стану.

На пути не попадайся

бабка с страшною клюкой:

я мужик пока завидный —

сил в руках по пол аршина.

Вырву на хрен прям с башкою

твою страшную клюку!

Не лежала б ты зараза,

рюмка водки перед глазом,

я б тебя не трогал долго

и жену не материл,

патамушта в этом мире

на всё есть свои причины:

топоры не просят руки,

если лень иль трезвый я.

Патамушта пить не нада

очень много стаканами,

обернётся птица сокол

иллюзорными мечтами:

ты на девку косо смотришь,

а она в глазах двоится.

Двум ты рад. Чего же лучше?

— Наливайте, бабы!

— Хрен!

Была бы баллада,

да как-то не нада.

Была бы идея,

но брага поспела.

Выходи-ка, Иван, битися,

коли делать больше нечега.

Знаю я лечить как нервы —

нада больше выпивати,

и тада не будет больно

за чужие за дела.

Надело на рассвете кушать водку.

— Киселями будем что ли запивати?

Ну и ладно, лишь бы баба

не тащила сковородку

и не била по любимой

самой нежной голове!

Кот Баюн

На железном столбе

у высоком тереме

сидит кот, раскрыв рот,

а в его рот народ идёт

по одному, толпой, рядами,

и маленькими стадами.

Зачем идёт — не знает,

но идучи, рыдает:

— Ой ты, кот-коток,

род людской занемог

от тебя усатого!

Жизнью полосатою

жили мы, страдали,

смертушки не знали,

сеяли, пахали,

баяли, бывали

на далёких берегах

да на северных морях,

на Сибирь смотрели свысока,

и слагали про Ивана-дурака

сказки, небылицы.

Вот ты глянь на наши лица…

Но кот Баюнок,

поджав свой маленький хвосток,

на народ не глядел,

а всё ел его и ел,

да песни дивные пел:

что ни песня, то обман.

Вот такой у него план!

И чем злее был тот кот,

тем покорней шёл народ

ему в пасть, ему в рот. Вот.

А коль узнали вы себя в народе том,

не пеняйте на царя, что стал котом!

Ай вы, гусельники развесёлые

Ай вы, гусельники развесёлые,

слушайте сказы печальные,

сказы веские,

о том как ни жена, ни невестка я,

а бедняжка и мухи садовой не забидела,

человека не убила, не обидела,

тихо, мирно жила, никого не трогала,

ходила лишь огородами,

ни с кем никогда не ругалась,

в руки врагам не давалась,

имя своё не позорила

и соседей не бранила, не корила.

Но почему ж то муж меня бросил,

а любовник характер не сносил,

убежала от меня даже собака,

и с царём не нуждалась я в драке,

а он сам со мною подрался:

как залез, так и не сдался.

Вот сижу брюхатая, маюсь,

жду царевича и улыбаюсь.

А вы, гусельники, мимо ходите!

Проклятая я, аль не видите?

Гусельники развесёлые — 2

Ай вы, гусельники развесёлые,

пошто длинный рассказ держите,

зачем честному народу душу травите,

о чём сказы сказываете,

об чём песни поёте?

— Да не стой ты тут, девица красная,

отвратными помадами напомаженная,

белилами веснушки прикрывшая,

вопросы глупые задающая,

сказы сказывать мешаешь!

Как же я вам сказы сказывать мешаю,

когда вы ни слова о других не обронили,

а всё обо мне да обо мне.

Да, я девушка хорошая:

и дома прибраться, и по воду сходить,

а ещё вышивать умею и гладью, и крестом.

А хотите, я вам спляшу?

— Ой головушка, наша голова,

и зачем же баба бабу родила?

Ведь покою нет от их языка

со свету сживающего!

Обиделась я, красна девушка,

развернулась и ушла.

Но гусельники развесёлые

ещё долго пели о бабах русских,

об языках их злющих

да характерах вредных.

А о чём им ещё петь, мужикам старым?

Катаклизма

Как по матери земли

плыли, плыли корабли,

а на море-океяне

трактор дырку пробуравил.

И сошла планета с орбиты!

Кружки были разбиты

у тёти Зины на кухне

да подгорел капустник.

Каждый пятый стал космонавт,

остальные пустились вплавь,

говорят, до другой планеты.

Спокойно держались лишь дети,

поедая булки и квас,

которые прятали про запас.

Дети знали, главное: переждать

катаклизм, #яжемать. И спать!

Какая картина

— Это ж какая картина! —

я сама себе говорила. —

Чудесная просто картина.

И сколько ж я денег спустила,

а могла бы купить картину

и повесить её на стенку.

Тогда снимали бы пенку

с тёплого, тёплого пива,

рассматривая картину,

мои дорогие подружки,

говорили бы: «Инна, ты душка,

что купила эту картину»!

А потом смеялись мне в спину:

— Дура наша подруга,

она поэт, и в этом вся скука!

Прощение прощательное