Правда о штрафбатах. - Александр Пыльцын

Надо сказать, что колонна нашего батальона была построена так, что и в ее голове, и в основном составе, и в хвосте следовали и пулеметчики, и подразделения противотанковых ружей (ПТР), и огнеметчики. Последние были вооружены малознакомыми нам «РОКСами» — ранцевыми огнеметами с жидкостью «КС» (почему-то теперь, через много лет эту жидкость, самовоспламеняющуюся на воздухе, называют "Коктейль Молотова", тогда мы и понятия не имели о таком названии).

Когда была замечена немецкая автоколонна, батальон замер и, как только передние машины поравнялись с нашими замыкающими подразделениями, по фашистам был открыт шквальный огонь из всех видов имевшегося у нас оружия.

В хвосте нашей колонны находился взвод ПТР под командованием 19-летнего, но уже имевшего солидный боевой опыт и ранения старшего лейтенанта Петра Загуменникова, с которым я успел подружиться. Его бойцы сумели подбить два передних автомобиля, возглавлявших немецкую автоколонну. И вся эта немалая кавалькада машин оказалась запертой с обеих сторон на узкой дороге, ограниченной с обочин глубоким, рыхлым снегом, так как и замыкающие автоколонну машины тоже уже были подбиты бронебойщиками, находившимися в голове колонны батальона. Попав под плотный огонь, успевшие выпрыгнуть из кузовов автомашин фрицы в панике бросились в разные стороны. Кто-то из них, обезумев, кинулся в нашу сторону, навстречу свинцовому вихрю пулеметчиков и автоматчиков батальона. Бо@льшая же часть немцев с криками "Рус партизан!" бросилась в противоположную сторону от дороги и была добита догонявшими их штрафниками.

Одного из немцев, ловко метавшегося от дерева к дереву, я никак не мог достать огнем из автомата, наверное потому, что в запале стрелял "от живота", не целясь. И тогда, выхватив из кобуры свой наган, тщательно прицелился и с первого выстрела, на расстоянии около ста метров все-таки уложил его! Это был мой первый личный «трофей»…

Вместо запланированных двух-трех суток наш рейд продолжался целых пять. За это время были разбиты еще несколько вражеских пеших и гужевых колонн, двигавшихся к линии фронта, а в одну из ночей разгромили штаб какой-то немецкой дивизии, подорваны несколько мостов на дороге, подходящей к Рогачеву с запада. Два охранявшихся склада с боеприпасами были подожжены «Роксами», и еще долго эхо взрывов доносилось до нас.

В общем, батальон действовал настолько активно, что практически уже к началу четвертого дня были израсходованы почти все боеприпасы к пулеметам и автоматам. Поступил приказ: на каждый автомат оставить НЗ (неприкосновенный запас) по 10–20 патронов, но у многих солдат этого количества уже не было!

О ходе наших действий комбат докладывал в штаб Армии по радио. Доложил он и о почти полном расходовании боеприпасов

к стрелковому оружию. Там, видимо, решили сбросить нам на парашютах какое-то количество патронов. И когда во второй половине дня два «кукурузника», как называли тогда маленькие двукрылые У-2, подлетали к указанному квадрату, вдруг заговорили немецкие зенитные установки. К нашему удивлению, оказалось, что ночью ни мы, ни немцы не заметили того, что батальон наш очутился в том участке леса, который был избран фашистами для размещения одной из их зенитных батарей. Летчики, правильно оценив ситуацию, быстро развернулись и улетели. А нашим огнеметчикам удалось выйти на звуки выстрелов и буквально испепелить и пушки, и обслугу. Как хорошо, что нам придали огнеметный взвод! Кстати, выручил он нас еще раз, когда уже в конце четвертого дня была замечена большая пешая колонна противника. Огнеметы практически уничтожили и эту колонну.

Технику, которую бросали фрицы, мы, конечно, не могли тащить с собой, брали только автоматы ("шмайссеры"), да ручные пулеметы, ну и конечно, пистолеты, в большинстве «вальтеры» и «парабеллумы». Так что у многих уже было по два автомата — свой и трофейный, хотя и тот, и другой с весьма малым запасом патронов. Остальные трофеи, как могли, приводили в негодность, а продовольствием, захваченным у немцев, по мере возможности пополняли свой скудный сухой паек, которого почти не осталось. Особенно удивил нас трофейный хлеб, запечатанный в прозрачную пленку с обозначенным годом изготовления: 1937–1938. Сколько лет хранился, а можно было даже замороженный резать и есть! Не сравнить с нашими сухарями. Такое же удивление вызывал у нас какой-то гибрид эрзац-меда со сливочным маслом в больших брикетах. Бутерброды из этого хлеба с таким медовым маслом были как нельзя кстати и оказались довольно сытными.

В продовольственных трофеях встречалось и немало шоколада, который тоже хорошо подкреплял наши вконец ослабевшие от физического и от нервного перенапряжения силы.

Много было непредвиденного и неожиданного, но потерь у нас почти не было. На волокушах везли раненых, которые не могли ходить, да несколько убитых, среди которых был и парторг батальона майор Желтов, погибший во время преследования убегавшей группы немцев из той большой автоколонны.

Это был прекрасный человек (бывший учитель сельской школы) и редкой душевности политработник. Такие, к сожалению, в моей длинной армейской службе и в войну, и в послевоенное время встречались довольно редко.

Всего теперь и не вспомнить, но достаточно сказать, что за все эти 5 дней и ночей мы не могли нигде обогреться, разве только кое-кому это удавалось накоротке у горящих штабов и складов, подорванных или подожженных. Но какой это был «обогрев», если нужно было немедленно уходить, чтобы не навлечь на себя ответной реакции фрицев. Спать приходилось тоже урывками и только тогда, когда ночью на какое-то время батальон приостанавливал движение. Многие умудрялись спать на ходу, что мне было знакомо еще по военному училищу. О горячей пище даже и не мечталось.

На пятые сутки комбат передал приказ без крайней необходимости бои не завязывать, беречь патроны.

Наконец войска нашей 3-й Армии перешли в наступление и стали продвигаться вперед. В этих условиях нам приходилось маскироваться, чтобы отступающие в массовом порядке немецкие части не обнаружили нас, почти без оружия.

В один из таких моментов невдалеке затрещали пулеметы, стали слышны выстрелы из пушек. Один из штрафников, наверное в прошлом артиллерист, закричал оказавшемуся в это время поблизости одному из заместителей комбата подполковнику Александру Ивановичу Кудряшову: "Товарищ подполковник! Это же сорокапятка бьет! Наверное, уже наши наступают!"

Подполковник решил проверить предположение штрафника, послал его и еще одного бойца в качестве то ли разведчиков, то ли парламентеров. Они очень осторожно стали продвигаться в сторону стрельбы. Время, казалось, остановилось. Тогда нам уже было известно и о «власовцах», и о «бульбовцах» ("бульбовцы" в Белоруссии — это почти то же, что «бендеровцы» на Украине). Были опасения, что вдруг напоремся на них, а патронов-то у нас нет!

И вот мы видим вскоре, что наших парламентеров ведут по направлению к нам под конвоем не власовцы или бульбовцы, а несколько советских офицеров и красноармейцев! Радости нашей не было предела! Все вскочили и бросились к ним, к нашим, к своим. Оказалось, они тоже, было, заподозрили нас в причастности к тем же предательским войскам.

Горячие объятия закончились. Командование батальона поговорило с офицерами встретившихся нам подразделений. Вскоре и нас ввели в курс боевой обстановки. Наша 3-я Армия и ее сосед, 50-я Армия, все-таки прорвали оборону немцев (правда, на 2 дня позже намеченного срока) и уже овладели Рогачевом. 3-я Армия очистила тогда от противника на левом берегу Днепра плацдарм по фронту 45 километров и в глубину до 12. При этом, как указано в книге генерала Горбатова, армия потеряла всего несколько человек ранеными, которые подорвались на минах. Вот как о своей позиции пишет сам генерал:

Я всегда предпочитал активные действия, но избегал безрезультатных потерь людей. Вот почему при каждом захвате плацдарма мы старались полностью использовать внезапность; я всегда лично следил за ходом боя и когда видел, что наступление не сулит успеха, не кричал "Давай, давай!" — а приказывал переходить к обороне.

Так случилось, что только из мемуаров Горбатова я узнал эти подробности. А тогда мы еще не знали того, что 24 февраля 1944 года Москва салютовала войскам Армии в честь освобождения Рогачева из-под ига оккупантов. А причиной нашего неведения стало то, что аккумуляторы раций разрядились, и последние дни связи со штабом армии не было. Не знали мы тогда и о том, что был образован 2-й Белорусский фронт. В него вошла часть войск нашего 1-го Белорусского, но мы были очень рады тому, что наш штрафбат остался в составе последнего, у прославленного генерала Рокоссовского, который вскоре стал маршалом.

Тем более, что еще свежо было в памяти многих следующее событие. Сразу же после тяжелых боев под Жлобином, когда батальон понес большие потери и в переменном и в командном составе, в окопах батальона побывал сам Рокоссовский, Командующий Фронтом. Сколько было впечатлений у тех, кому посчастливилось поговорить с ним! Буквально все восторгались его манерой разговаривать спокойно и доброжелательно и со штрафниками, и с их командирами. Мне оставалось только сожалеть, что я не был свидетелем этого.