Продажная история. «Паленые» мифы о России - Юрий Нерсесов

Янкель помог Тарасу Бульбе бесплатно

Моя главная ответственность — Николай Васильевич Гоголь. Вот тут мне важно было не соврать… Надо уметь читать. Я — умею. Я один из лучших читателей, в нашей стране уж точно. А большинство читать не умеет. Что такое для них «Тарас Бульба»? Это где папа убивает сына за то, что тот полюбил полячку. Ерунда, не за это тот убивает. А за то, что Андрий — другой, что он — рефлектирующий интеллигент. Именно этим он отличается от Остапа, который следует примеру своего отца Тараса — цельной натуры, не знающей сомнения в том, как все должно быть и как надо действовать. Андрий дерется не хуже Остапа, он отважен и ловок, но внутренне он Тарасу чужд, потому что склонен размышлять, сравнивать, сомневаться, а подвергать сомнению — это уже измена… Это было принципиально важно — сделать Янкеля абсолютно положительным персонажем. Появляется на экране Дрейден — и никаких вопросов не возникает… Янкель не берет с Тараса денег за помощь и ведет его в город, рискуя не чем-нибудь, а жизнью. Ведь Тарас — вражеский лазутчик, шпион. Что могли сделать за это с Янкелем поляки, которые, кстати сказать, куда большие антисемиты, чем украинцы?

Не знаю, какой частью тела товарищ Бортко читал «Тараса Бульбу», но это были явно не глаза. Потому что у Гоголя Тарас убивает Андрия за конкретное предательство, что сам и говорит.

«Оглянулся Андрий: перед ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен, как школьник, неосторожно задравший своего товарища и получивший за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный вскакивает с лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части, и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно тому, в один ми, пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он пе ред собою одного только страшного отца.

— Ну, что ж теперь мы будем делать? — сказал Тарас, смотря прямо ему в очи.

Но ничего не мог на то сказать Андрий и стоял, потупивши в землю очи.

— Что, сынку! Помогли тебе твои ляхи?

Андрей был безответен.

— Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!

Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед Тарасом.

— Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! — сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.

Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихи шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но эта не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.

Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.

Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.

— Чем бы не казак? — сказал Тарас, — и станом высокий, и чернобровый, и лицо как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал! пропал бесславно, как подлая собака!

Никаких интеллигентских рефлексий у Андрия нет и в помине. Напротив, это страстная натура, не знающая удержу ни в чем, будь то бой или любовь, и у Гоголя это сказано открытым текстом.

«Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей. Он не знал, что такое значит обдумывать, или рассчитывать, или измерять заране свои и чужие силы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то пиршественное Зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах все мелькает и мешается, летят головы, с гротом падают на землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль, в сабельном блеске, и наносит всем удары, и не слышит нанесенных. Не раз дивился отец также и Андрию, видя, как он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил такие чудеса, которым не могли не изумиться старые в боях. Дивился старый Тарас и говорил: И это добрый (враг бы не взял его) вояка! не Остап, а добрый, добрый также вояка!

…А что мне отец, товарищи, отчизна? — сказал Андрий, встряхнув быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречная осокорь, стан свой. — Так если ж так, так бот что: нет у меня никого! Никого, никого! — повторил он тем же голосом и с тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый казак выражает решимость на дело, неслыханное и невозможное для другого. — Кто сказал, что моя отчизна Украина? кто дал мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего. Отчизна моя — ты! Вот моя отчизна! И понесу я отчизну эту в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из казаков вырвет ее оттуда! и все, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!»

Еврей Янкель, которого играет Сергей Дрейден, у Гоголя ни в коей мере, не благостный персонаж, наподобие Шолом-алейхемовского Тевье. Порой он восхищает своей живучестью и пронырливостью, не лишен своеобразного обаяния и способен на чувство благодарности по отношению к спасшему его Тарасу. Но при всем этом Янкель, прежде всего, кровопийца, разоряющий все вокруг себя, да и многие соплеменники в полном соответствии с тогдашней украинской реальностью ведут себя подобно ему.

«Среди евреев встречались также арендаторы королевских городов и их окрестностей, приобретавшие не управленческие функции, а лишь право на откуп тех или иных статей дохода. Многие евреи включались в арендно-откупную систему в качестве управляющих, экономов, надсмотрщиков, поставщиков товаров и скупщиков сельскохозяйственной продукции, посредников, сборщиков податей и таможенных пошлин. Эти занятия обусловили рассеяние еврейского населения по деревням и местечкам. Наивысшего расцвета арендная система достигла во второй четверти XVII в., непосредственно перед трагическими событиями 1648 г. (см. о них ниже). По свидетельству еврейского хрониста Н. Ханновера, «[евреи] были откупщиками податей для шляхты, и это было обычным делом… среди большинства евреев в украинских землях. Поскольку они были управляющими [то есть арендаторами] во всех имениях… это возбуждало зависть крестьян и послужило причиной массовых расправ… («Краткая еврейская энциклопедия», т. 8. кол. 1170–1187)… православный народ стал все более нищать, сделался презираемым и низким и обратился в крепостных и слуг поляков и — особо скажем — евреев» (там же, т. 9. кол. 615–616).

Таковы евреи-арендаторы, таков и герой Гоголя.

«Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край.

И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство».

Представить такого паучару бескорыстно помогающим человеку чужого племени можно только перебрав горилки. Поэтому здравомыслящий Тарас предлагает ему не просто деньги, а очень большие деньги, и жадность Янкеля оказывается сильнее его трусости.

«Тарас вошел в светлицу. Жид молился, накрывшись своим довольно запачканным саваном, и оборотился, чтобы в последний раз плюнуть, по обычаю своей веры, как вдруг глаза его встретили стоявшего назади Бульбу. Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида.

— Слушай, Янкель! — сказал Тарас жиду, который начал перед ним кланяться и запер осторожно дверь, чтобы их не видели, — я спас твою жизнь, — тебя бы разорвали, как собаку, запорожцы — теперь твоя очередь, теперь сделай мне услугу!

Лицо жида несколько поморщилось.

— Какую услугу? если такая услуга, что можно сделать, то для чего не сделать?

— Не говори ничего. Вези меня в Варшаву.

— В Варшаву? как в Варшаву? — сказал Янкель; брови и плеча его поднялись вверх от изумления.

— Не говори мне ничего. Вези меня в Варшаву. Что бы ни было, а я хочу еще раз увидеть его, сказать ему хоть одно слово.

— Кому сказать слово?

— Ему, Остапу, сыну моему.

— Разве пан не слышал, что уже…