Доктор Смерть - Джонатан Келлерман

— Значит, вы не настолько заняты, а? Называйте ваш адрес.

Я назвал.

— Это же жилой район, — заметил Досс.

— Я работаю на дому.

— Разумно, позволяет сократить накладные расходы. Отлично, встретимся во вторник. А чтобы не терять время, можете в понедельник начать со Стейси. После школы она свободна...

— Ричард, я встречусь с ней только после того, как мы с вами переговорим.

— Ну и крепкий же вы орешек, доктор Делавэр. Вам следовало бы заняться тем, чем занимаюсь я. Денег в тысячу раз больше, и можно тоже работать на дому.

Глава 5

Алиби.

После разговора с Ричардом мне захотелось выйти из дома. Приготовив кофе себе и Робин, я вышел с двумя чашками в сад. Прошел мимо цветочной клумбы, разбитой Робин прошлой осенью, спустился к прудику у водопада. Поставив чашки на каменную скамью, я бросил корм карпам. Еще до того как крошки упали в воду, рыбки стремительно бросились ко мне, образуя у берега пенистый водоворот. Низко нависшие тучи окрасили пруд в угольно-черный цвет с металлическими блестками. Воздух был холодный, лишенный запахов, почти такой же затхлый, как на месте убийства, однако сочная зелень и журчание воды притупляли общее впечатление безжизненности.

Промозглый сентябрьский туман, зацепившийся за вершины предгорий, с большой натяжкой можно было назвать романтической дымкой. Наши владения не слишком большие, но вековые сосны и эвкалипты, за которыми нет других строений, создают иллюзию уединения. Сегодня утром серая пелена спускалась почти до макушек деревьев.

Я присел на корточки и опустил в воду руку. Один большой карп попробовал пожевать мои пальцы. Как это со мной бывает, я подумал о бренности бытия, утешив себя мыслью, что я должен радоваться, живя в окружении такой красоты, в относительном спокойствии. Мой отец уничтожил себя алкоголем, мать старалась сохранять лицо, но ее никогда не покидала печаль. Не надо скулить, жизнь — не смирительная рубашка. Но для тех, кто с молоком матери был вскормлен страданиями, она может быть очень тесным свитером.

Некоторое время в студии было совершенно тихо. Затем послышался стук стамески. Это было крошечное одноэтажное здание, с высокими окнами и старинной дверью из мореной сосны, которую Робин раздобыла где-то в старой части города, когда рушили один из древних особняков. Толкнув дверь, я услышал негромкую музыку — мелодичную акустическую гитару. Робин работала у стола. На ней был серый джинсовый комбинезон поверх черной футболки, а волосы были перетянуты красной шелковой косынкой. Она стояла, согнувшись пополам. После целого дня, проведенного в такой позе, вечером у нее будет ныть спина. Робин не услышала, как я вошел. В ее тонких изящных руках была стамеска, а перед ней лежал кусок аляскинской ели, заготовка гитарной деки. Кольца стружки, падавшие к ногам Робин, образовывали мягкую удобную подстилку для Спайка. Полузасыпанный опилками, бульдог храпел, шевеля во сне отвислой нижней губой.

Некоторое время я стоял, молча наблюдая за тем, как Робин доводила деку: стучала по ней пальцем, прислушиваясь к звуку, снимала тонкий слой дерева, стучала снова, проводила пальцем по внутренней поверхности. Ее тонкие детские запястья казались слишком хрупкими для того, чтобы держать стальной инструмент, однако со стамеской она обращалась так легко, словно с зубочисткой.

Робин прикусила губу, затем провела по ней языком, еще больше сгорбившись. Из-под косынки выбилась золотисто-каштановая прядь, и Робин нетерпеливо засунула ее назад. Она не замечала моего присутствия, хотя я стоял от нее в каких-то десяти-пятнадцати футах. Как и для большинства творческих личностей, во время работы пространство и время теряли для нее всякое значение.

Подойдя ближе, я остановился у дальнего угла стола. Глаза цвета красного дерева округлились. Робин положила стамеску, сверкнув белоснежными зубами, появившимися между чуть раздвинувшимися полными губами. Улыбнувшись в ответ, я протянул ей чашку, наслаждаясь безупречными линиями овального лица, оливковой кожей, остававшейся гладкой, несмотря на то, что за несколько лет нашего знакомства морщин стало больше. Как правило, Робин носила сережки, но сейчас у нее в ушах ничего не было. И вообще ни часов, ни украшений, ни косметики. Она слишком торопилась приняться за работу, чтобы беспокоиться о таких мелочах.

Послышалось пыхтение, визг, и что-то ударило меня в щиколотку. Спайк, приглушенно зарычав, снова недовольно ткнулся головой мне в голень. Мы с Робин оба приняли его в свою семью, но он принял только ее.

— Убери своего зверя, — сказал я.

Рассмеявшись, Робин взяла чашку.

— Спасибо, малыш.

Она провела рукой по моей щеке, и Спайк зарычал громче.

— Не беспокойся, ты у меня по-прежнему самый красивый, — заверила его Робин.

Поставив чашку на стол, она обвила руками мою шею. Спайк изобразил жалкое подобие лая, слабого и хриплого вследствие его хилых связок.

— Спайк, ну ты что, — постаралась успокоить его Робин, погружая пальцы в мои волосы.

— Если ты не перестанешь сюсюкать с ним, я начну рычать!

— Ты о чем?

— Вот о чем.

Завладев в поцелуе губами Робин, я провел ладонями по ее спине до самой поясницы, а затем назад до лопаток, разминая позвонки.

— О, как хорошо... У меня все затекло.

— Ты опять стояла сгорбившись, — строго заметил я. — Ну сколько тебе говорить?

— Нет-нет, что ты.

Мы опять поцеловались, теперь уже с чувством. Робин расслабилась, предоставив мне удерживать весь ее вес — все 110 фунтов. Ощутив ухом ее теплое дыхание, я принялся расстегивать комбинезон. Плотная ткань спала до пояса, но дальше ее остановил край стола. Я провел ладонью по левой руке Робин, с наслаждением нащупывая под нежной кожей упругие мышцы. Скользнув рукой под футболку, я стал искать точку для массажа — точнее, две точки, два узла чуть выше того места, где раздваивается седалищная мышца. Робин ни в коей мере нельзя назвать тощей; природа благословила ее всем тем, что должно быть у женщины — бедрами, ягодицами, грудью и тем слоем подкожного жира, что придает особое очарование женственности. Но ее миниатюрность означает то, что спина у нее достаточно узкая, и я могу одной рукой одновременно достать до обеих нежных точек.

Робин выгнулась дугой, прижимаясь ко мне.

— О... какой ты негодяй!

— А мне казалось, тебе должно быть приятно.

— Именно поэтому ты и негодяй. Мне надо работать.

— И мне тоже надо работать.

Взяв Робин под подбородок, я другой рукой обхватил ягодицы. Косметики и украшений нет, но у нее хватило времени на духи, поэтому от шеи исходил соблазнительный аромат.

Я снова погладил по ее спине.

— Отлично, продолжай, — прошептала Робин. — Ты меня уже совратил, и я все равно не смогу больше думать о работе.

Она нащупала молнию на моих брюках.

— Совратил? — удивился я. — Даже и не думал.

Я прикоснулся к Робин. Она застонала. Спайк просто обезумел.

— Я чувствую себя матерью, бросившей собственного ребенка, — сказала Робин, выставляя его из студии.

К тому времени, как мы пришли в себя, кофе уже давно остыл, но мы все равно его выпили. Красная косынка валялась на полу, а стружки больше не лежали аккуратной кучей. Я сидел в старом кожаном кресле, совершенно голый, а Робин устроилась у меня на коленях. Мне до сих пор никак не удавалось отдышаться, но я по-прежнему лез к ней с поцелуями. Наконец Робин решительно встала, оделась и вернулась к гитарной деке. На ее губах мелькнула улыбка.

— Ты что?

— Ну, мы тут все перевернули вверх тормашками. Я просто хотела убедиться, что мы ничем не испачкали мой шедевр.

— Чем, например?

— Например, потом.

— Думаю, это было бы совсем неплохо, — заметил я. — Обработка настоящим органическим составом.

— Оргазмическим составом.

— Ну, не без этого. — Встав, я подошел к Робин сзади и понюхал ее волосы. — Я тебя люблю.

— И я тебя люблю. — Она рассмеялась. — Ты такой парень!

— Это комплимент?

— Все зависит от настроения. В настоящий момент это просто первое пришедшее в голову замечание. Каждый раз, когда мы занимаемся любовью, ты говоришь, что любишь меня.

— Но это же хорошо, правда? Я выражаю свои чувства.

— Просто замечательно, — поспешно согласилась Робин. — И ты очень постоянен.

— Я говорю это и при других обстоятельствах, разве не так?

— Ну да, но только в этих случаях...

— Моя реакция предсказуема.

— Стопроцентно.

— Значит, — нахмурился я, — профессор Кастанья ведет статистику?

— В этом нет необходимости. Милый, ты только не подумай, будто я жалуюсь. Можешь говорить, что любишь меня, когда захочешь. По-моему, это просто здорово.

— Моя предсказуемость?

— Это гораздо лучше, чем неопределенность.

— Что ж, — сказал я, — можно будет внести некоторое разнообразие. Например, говорить эту фразу на иностранном языке — как насчет венгерского? Завтра же бегу записываться на курсы.