Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Йозеф Томан

На колени, андалузцы! Бог трепещет от гнева, взирая на ваши грехи. Кайтесь, дабы отступились от вас силы зла! - так проповедуют иезуиты.

Вся ты - одно брачное ложе, о Андалузия! - так поют девушки на берегах твоих рек.

Ты - преддверие ада, Андалузия! - гремит братство Иисусово.

Кто любит - не стареет, - вот твоя древняя поговорка.

Кто любит - предался пороку и вечному проклятию.

Умереть за любовь!

Умереть за слово божие!

Всех вас - на костер! Спалить до тла распутников!

Кто в силах противиться любви - люди, ангелы, святые угодники?

К голосу света или к голосу тьмы прислушиваешься ты, Мигель?

О человек, в котором столь резко чередуется свет и тьма! Пламенное создание, - все, что ты чувствуешь и делаешь, переживаешь со страстью, сжигающей тебя. Четки в одной руке, шпага - в другой. Между крайностью греха и крайностью святости - грань тоньше волоса. И неведома тебе, о воспламеняющаяся душа, простая, радостная жизнь!

Утром - половодье смирения и чистых помыслов, вечером - полыхает жажда наслаждений. Но и утро и вечер - равно головокружительны. Вечно головокружение, и бег, и полет, и пылающий жар.

В огненном воздухе Андалузии человек тех времен становился фанатиком.

К богу или к сатане, но всегда без оговорок, без границ, до конца. И ждет человека либо святой ореол, либо мученический венец на костре.

* * *

Войдя в часовню Пречистой Девы, Мигель преклонил колени у алтаря.

На алтаре - большое изваяние Мадонны, на ней голубые и белые ризы, на губах, алых, как надкушенная вишня, - нежная улыбка.

К лику Мадонны воспаряет желание Мигеля. Приблизиться к ней! Коснуться! Погладить!

Ужас! Какая греховная мысль... Молись! Молись!

Какая молитва будет мила тебе, пресвятая?

И шепчут уста мальчика молитву святого Франциска - первую пришедшую ему на ум:

Сердце мое изнемогает от любви...

Дай умереть мне от любви, о всеблагая!

Любовь, любовь, о Мария, возьми же меня, любовь,

Явись мне на помощь, любовь!

Клонит голову коленопреклоненный Мигель, и сердце его дрожит, как вдруг на глаза легли две мягкие маленькие ладони.

- Кто, отгадай! - пропел девичий голос, трепетный, как крылья бабочки.

Ах, знаю, кто это! Инес! Но не хочу шевельнуться, не хочу встать, остановить тот поток, что льется в меня от прикосновения маленьких рук.

Потом, внезапно вскочив и мгновенно обернувшись, он ловит ее руки.

Так стоят они, мальчик и девочка, и каждый ощущает на лице своем дыхание другого, и оба молчат.

Буря проносится в мозгу Мигеля. Ревущие адские бездны - небеса, открытые белоснежному блаженству... В мозгу его грохочет водопад - это что? Страх или желание? Но незнакомая сила одолевает стесненность в груди и велит рукам подняться к щекам Инес.

Они гладкие, как персик. Инес улыбается, но лицо Мигеля серьезно, ладони его соскальзывают на плечи девочки, сдавливают их до боли, потом заходят вокруг шеи, под волосы, стискивают, и мальчик рывком приникает к ее губам и не отрывается, сжимает зубами ее губы до крови...

Всей силой молодых своих рук Инес оттолкнула Мигеля и спасается бегством.

У Мигеля темно в глазах. Повернулся резко к Мадонне. Забирается на алтарь - вот лицо его уже у лика статуи. И он прижимает губы к ее холодным, истекающим кармином устам, и на устах Непорочной заканчивает первый свой голодный поцелуй.

* * *

Сидя на мраморной скамье под олеандрами, тощий и прямой, ждал Трифон своего ученика, когда в патио появился монах Грегорио.

- А, падре Трифон, - приветливо произнес капуцин.

Трифон встал, поздоровался сухо:

- Хвала Иисусу Христу!

- Так рано, падре Трифон?

- У меня урок святого вероучения.

- Так, так, - кивает Грегорио, отирая рот со лба и присаживаясь в тени на скамью. - У меня тоже, друг мой. Греческий.

- Греческий! - повторил Трифон, и в тоне его скользнула насмешка. Однако, по моим предположениям, вы обучаете Мигеля не только греческому.

- Предположения - сродни предрассудкам, запрещенным святой церковью, лукаво щурит глаза старик.

- Вы излагаете графу Мигелю и учения греческих философов?

- А как же, - кивает Грегорио. - Среди них есть весьма просвещенные...

- Кто именно?

- ...и менее просвещенные, - хитро заканчивает монах.

- Но в основном вы, верно, преподаете Мигелю Гераклита, - забрасывает удочку Трифон.

Грегорио, потянув из фляги божий дар андалузских виноградников, соглашается:

- И Гераклита. Его не обойдешь.

- В том числе его еретическое положение, что "мир не сотворил никто из богов или людей, ибо он есть и вечно будет живым огнем"?

- Ну, кое-что из этого мудрого положения вы опустили, падре Трифон! укоризненно парировал монах. - И потом: какой же Гераклит еретик? Разве в пятом веке до рождества Христова существовала святая инквизиция? Ах, Трифон, Трифон! "Надо пестовать многие размышления, но не многую ученость", - писал Демокрит. Помните это...

- Тоже мятежник! Его учение идет против святой церкви. Все это языческие ереси, их надо сжечь на костре! Мы, иезуиты, знаем, что есть истина! За нами стоит бог!

- За Демокритом, любезный Трифон, стоит дух!

Лицо Трифона побледнело, глаза вспыхнули жгучим фанатизмом:

- Вы хотите этим сказать, что дух язычника Демокрита выше духа божьего?

- Нет, - усмехнулся монах. - Я только хотел сказать, что мудреца умалить невозможно.

- А это значит? - вскинулся Трифон.

- Это значит, что ваше лицемерное воспитание убивает в Мигеле светлого человека и отравляет для него радости жизни.

Лицо Трифона сделалось серым, как листья олив. Он взорвался:

- У вас в Тосинском аббатстве недавно случайно обнаружены строго запретные книги! Не знаете, кто их подсунул монахам?

- Ай-ай, - удивился Грегорио, а левое веко у него задергалось как бы в испуге; но, отхлебнув еще глоточек, он спросил уже совершенно спокойно:

- Как вы узнали, падре Трифон? Я вот, смотрите, и не слыхал об этом. И какие же именно книги?

- Отлично вы знаете, - возразил иезуит. - Томас Мор, Фома Кампанелла, Эразм Роттердамский...

- Вон как! Томас Мор, говорите... Но разве наш великий поэт, украшение Севильи, Фернандо Эррера, не сложил торжественной оды в честь Томаса Мора?

- Да, это вы распространяете писания Эрреры! - страстно обвиняет монаха Трифон. - Вы распространяете также сочинения Суареса, Альфонса де Кастильо, даже Хуана Марианы, чью книгу в Париже публично сжег палач!

- Не были ли Мариана и Суарес такими же иезуитами, как вы? - задал старик коварный вопрос.

- Они были отступники! - обличает Трифон. - И, как таковые, окончили дни свои или в темнице, или на костре! А этот ваш Мор! Какое бесстыдство! "Дать всем гражданам время для свободного - свободного, слышите?! образования духа!" И в этом будто бы заключается счастье жизни! Мор мятежник!..

- А вы читайте его, читайте - ума не убавится, и даже наоборот. То, что он пишет о нерадивых священниках, которые только языком... Ха-ха-ха! весело расхохотался старик.

- Он пишет вовсе не так! - сорвалось у Трифона.

- Ах да, правда, у него не так. Я только хотел узнать, читаете ли вы эту книгу. Хорошо, что читаете. Человек образованный обязан ее знать.

У Трифона перехватило дыхание, гнев парализовал его мозг - он не способен был собраться с мыслями для достойного отпора.

- Вам, видно, жарко, - дружески осклабился монах. - Хлебните капельку моего винца. Это - божья роса, человек без нее увядает. Тем более что Кампанелла пишет - в городе Солнца люди старше пятидесяти пьют уж неразбавленное вино. Ну разве это не мудро, хотя бы подобный совет вам преподал такой "изверг"? Я уважаю этот совет.

- Не притронусь я к вашему вину, - Трифон уже перевел дух и злобно бросает слова. - Не желаю иметь с вами ничего общего!

- Как угодно, ваше преподобие, - спокойно отвечает Грегорио, снова прикладываясь к фляжке.

Но терпение Трифона лопнуло, он кричит:

- Хватит играть, монах! Мне известно, что вы отравляете душу дона Мигеля сочинениями еретиков! Чего вы добиваетесь? Или хотите, безумный, сделать будущего графа Маньяра мятежником? Хотите восстановить его против святой церкви?

Грегорио, поднявшись, серьезно ответил:

- Я был бы в самом деле безумен, если б желал этого. Я же только хочу дать Мигелю то, чего не даете вы: образование и чувство. Свободное образование и человеческое чувство!

Трифон, оскорбленный, проглотил слюну.

- Вот человек, который кончит на костре!

- Я в самом деле всего лишь человек, - мягко произнес Грегорио. - И мечта ваша сбудется, если бог признает это справедливым.

- Но ядовитые семена, которые вы сеете в юной душе... - Трифон захлебывается словами. - Я размышляю над этим ночи напролет...

- Не делайте этого, - опять уже весело парирует старик. - Слишком много размышлять по ночам вредно для худощавых, это разрежает желудочные соки. Пейте мяту с перцем, ваше преподобие. У вас неважный вид, хотя лет вам вполовину меньше, чем мне.