Потемкин - Ольга Елисеева

Возможно, участие Кисловского в воспитании Грица не было таким уж значительным, каким казалось потомкам президента Камер-коллегии. В тот момент Григорий Матвеевич являлся слишком крупной фигурой, чтобы всерьез обращать внимание на всех, кто «считался с ним родством». А через несколько десятилетий по-настоящему крупной фигурой стал сам Потемкин, и желающих напомнить ему о прежней «дружбе» и «родстве» оказалось хоть отбавляй.

Загряжский, напротив, видел много знаков внимания светлейшего, что подтверждает именно его причастность к воспитанию Грица. Самойлов сообщает, что «в признательность ему князь Григорий Александрович исходатайствовал орден польский Белого орла». Во время визита в Москву в 1775 году Екатерина II по просьбе Потемкина посетила усадьбу Загряжского. Александр Артемьевич до смерти в 1786 году оставался другом семьи Потемкиных, сохранилось более десяти его писем князю. Старик благодарил воспитанника за добрую память, просил о покровительстве друзьям и родным60.

После смерти мужа в 1753 году Дарья Васильевна Потемкина перебралась с дочерьми в Москву. С этого времени Гриц мог жить и вместе с семьей в доме на Никитской. Усадьба находилась близ двух церквей — Вознесения Малого и Вознесения за Никитскими воротами. Потемкины числились прихожанами последней. Это был храм о пяти каменных главах, крытых жестью, его ограждал каменный забор со Святыми вратами и тремя деревянными калитками, на молебен народ сзывал звон восьми колоколов. Именно в этой церкви позднее были похоронены сестры Григория Александровича: под престолом — Мария Самойлова, под жертвенником — Пелагея Высоцкая и девица Надежда. В самой церкви и на кладбище вокруг нее покоились другие родственники Потемкиных. Дарья Васильевна делала в церковь вклады «по детям»: ризы и стихари (облачение священника) с золотыми сетками61.

После возвышения сына престарелая Потемкина в 1774 году купила богатый «двор с хоромами» у князя С. В. Гагарина рядом со своей усадьбой и переехала туда. Прежний же дом, как она писала сыну, обветшал62. Дарья Васильевна надеялась, что вельможа займется его восстановлением, но у Григория Александровича были на этот счет свои планы. По свидетельству исследователя Москвы П. В. Сытина, Потемкин собирался перестроить церковь Вознесения и превратить ее в собор Преображенского полка, подполковником которого он являлся. Благо полковой двор располагался рядом63.

В 1782 году князь вместе с московским митрополитом Платоном и «архитектором полковником Баженовым» ездил осматривать церковь. За год до того, 28 марта 1781 года, вельможа писал Платону, рекомендуя «ревностного Вознесения священника Антипа Матвеева, который такового храма, где я от младенчества своего познал Сотворшаго». О себе Потемкин говорит: «Доведен Всевышнего Промыслом на самый сей пост, за что должность требует посвятить мое к нему усердие: вместо нынешнего воздвигнуть храм новый, великолепный, служащий монументом имени моему»64.

Для исполнения этого замысла Потемкин пожертвовал свой родовой двор, но строительство храма было осуществлено только наследниками князя. В 1798 году проектирование здания было поручено архитектору М. Ф. Казакову, тогда же начали возводить трапезную с двумя приделами. Именно с этого времени храм стали именовать Большое Вознесение, чтобы отличить его от Малого по соседству. В 1830 году церковь достраивал архитектор О. И. Бове. Алтарь нового храма оказался на том самом месте, где стоял дом Потемкиных.

В левой части иконостаса были установлены иконы святых покровителей Григория Александровича и настоятеля храма Антипы Матвеева — священномученика Григория, просветителя Армении и мученика Антипы. Здесь же, по преданию, хранились и венцы от тайного бракосочетания Потемкина с Екатериной II. На них были эмалевые изображения святого Григория и великомученицы Екатерины65. Возможно, именно их держали над головами А. С. Пушкина и Н. Н. Гончаровой во время свадебной церемонии 18 февраля 1831 года в западном приделе еще недостроенной церкви Большого Вознесения. Издатель XIX века П. И. Бартенев писал, что «великолепный храм в нынешнем виде своем есть памятник благочестию князя Потемкина-Таврического»66.

Это благочестие, а вернее ревностный интерес к религиозной жизни в юности, создало для Григория Александровича немало проблем. Прямая дорога для тогдашнего дворянина была на службу в полк, и молодые люди не особенно задумывались над вопросом, кем быть. Поначалу никто не собирался записывать Грица и Сергея в университет, за неимением такового. После пансиона юношей ждала традиционная военная карьера. Потемкин уже тогда питал пристрастие к кавалерии, потому и попросил зачислить его в лейб-гвардии Конный полк. Ко времени второго смотра в 1754 году Григорий был «грамоте российской и писать обучен» и продолжал изучение французского языка и арифметики. Для жизни столичного гвардейского офицера этого было достаточно. Но в сердце у юноши жила и другая страсть, не слишком характерная для дворянина того времени. О стремлении нашего героя читать духовные книги и его любви к Церкви писали многие мемуаристы.

«Привязанность молодого Потемкина к духовенству была беспредельная, — замечал Карабанов. — Он часто убегал к умному священнику церкви Николая Чудотворца, что в Воробине, толковать Священное Писание и обряды духовенства, а в церкви, прислуживая ему в алтаре, раздувал кадило и вынашивал свечу перед Евангелием и Святыми Дарами»67. «Умного священника» звали Дорофеем. Самойлов рассказывал о нем куда подробнее: «…Нашед в иеродиаконе Греческого монастыря Дорофее великие дарования и совершенное сведение в церковной истории и в ели-но-греческом языке, прилепился он к сему просвещенному иноку… и через наставления Дорофея мог разуметь Гомера… В истории же духовной приобрел он такое познание, что никто из современников не мог в том с ним сравниться»68. Впоследствии Потемкин не оставил друга-священника и способствовал возведению его в сан архиепископа Херсонского.

Во времена поездки С. Н. Глинки по Смоленщине в Чи-жово еще сохранилась деревенская библиотека Потемкина. «Управитель указал мне на старинный шкаф, и первая попавшаяся мне книга была "Слово о священстве", Иоанна Златоуста». Листая тома, мемуарист обнаружил пометы Григория Александровича. «Пробегаю первую завернутую страницу и читаю: "Если исчислишь военачальников от глубокой древности, ты увидишь, что их трофеи были следствием их военной хитрости, и побеждавшие посредством оной заслужили более славы нежели те, кои поражали открытою силой, ибо сии последние одерживают верх с великою тратою людей, так что никакой не остается выгоды от победы". На поле этой речи Потемкин четко отметил чернилами: "Правда, сущая правда, нельзя сказать справедливее". Вижу другую завернутую страницу и читаю: "Изобилие денег не то, что благоразумие души: деньги истрачиваются". В отметке Потемкина сказано было: "И это сущая правда, и я целую эти золотые слова"»69.

Суждение о хитрости военачальников глубоко запало в душу Потемкина. Вспоминается характеристика, данная князю принцем Ш. де Линем уже в бытность Потемкина главнокомандующим в годы Второй русско-турецкой войны: «Каждый пушечный выстрел, нимало ему не угрожающий, беспокоит его потому уже, что может стоить жизни нескольким солдатам. Трусливый за других, он сам очень храбр: он стоит под выстрелами и спокойно отдает приказания. При всем том он скорее напоминает Улисса, чем Ахилла»70. Именно одиссеевским хитроумием были взяты многие крепости на Дунае.

Слова де Линя подтверждают рассказы ветеранов турецких войн, записанные Глинкой. «С нашими русскими полками как будто нагрянула под Очаков и зима русская: лиман замерз; а в день великого угодника Божьего Николая сказан был штурм. Мороз был трескучий, но сердца кипели отвагою. Вдруг раздалось в рядах наших: "Князь Григорий Александрович молится на батарее и плачет: ему жаль нас, солдатушек". Загремело: "Ура! с нами!" Мы полетели на валы, на стены — и крепости как будто не было. А летом, когда еще турки храбрились, наш батюшка князь Григорий Александрович как будто для прогулки разъезжал под их батареями. Ядра сыпались, а он себе и не поморщится. Однажды подле него, рука об руку, убило ядром наповал генерала Синельникова, а на отца нашего не пала и порошинка. Видно, Бог за то и берег, что он себя нигде не берег, а об нас всегда жалел»71.

Важно отметить, что природная мягкость сердца, проявлявшаяся в человечном отношении Потемкина к солдатам, пленным туркам, местному населению, страдавшему от войны, еще больше укрепилась в нем от чтения духовных книг. То же касалось и денег. Несметно богатый, князь вечно сидел без гроша, направляя средства на срочные государственные нужды. Известен его отзыв: «Деньги — сор, а люди — все». И другой, более грубый, направленный в Сенат по поводу невыплаты сумм на строительство херсонских верфей: «Дать, дать! Вашу м…!»