Ляля, Наташа, Тома (сборник) - Ирина Муравьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так он тебя продал? – ревет ей мой Федор. – Скажи мне: он продал?
– Не продал, – ревет, – я сама так хотела! Он дом обещал мне! Огромный! В Торонто!
И стала просить, чтобы мы уходили. Нельзя, чтобы нас с ней увидели вместе.
А Федор сказал:
– Нет, я так не умею.
На улице пахло несвежей селедкой, когда мы спустились и вышли из дому.
Ван Ваныч подъехал, а дальше не помню.
Утром Федора не было, розового не было, я есть хотел, пить. Утро – это работа. У нас по утрам всегда ругань и топот. И наши все бегают и матерятся.
Мы пропустили первую репетицию, но днем Федор открыл клетку, лизнул меня в морду и дал много рыбы. Его морда стала больной и костлявой. А может, его пронесло, так бывает.
И он мне сказал:
– Всё, Мишаня, забыли. Она, вишь ты, замуж выходит. Что делать?
Потом заскрипел и завыл. Потом лег, как будто бы он, как и я, – зверь из лесу. Я вылизал морду ему. Всё солёно!
– Мишаня, – ревет, – я ведь плакал – когда? А вот когда мать померла.
Он сжался, и я его грел своим брюхом.
Тут мы увидели Аркадия. Он шел, словно лапы ему отдавили.
– Спокуха, – Аркадий ревет. – Слышишь, Федя?
– Зачем подвалил? – заревел ему Федор.
– Оставь эту телку, кому я сказал? Оставь. За неё заплатили, ты понял?
– Иди, миротворец! И так разберемся!
Аркадий ревет:
– Извини, не расслышал! Ты что, без меня прокормиться решил, или как там?
– Не бойся, не сдохну! – ревет ему Федор.
– Ты, может, не сдохнешь, – смеется Аркадий, – а вот малолеток куда?
Когда он смеется, он пахнет болотом.
– Ты сука! – ревет ему Федор. – Ты – сука!
– А я ни при чем, – отвечает Аркадий, – Настёну мне жалко, ее полечить бы!
Я думал, что Федор сейчас его – плеткой, а он ничего. Только стал совсем белым.
– Тогда, детка, слушай, – смеется Аркадий.
– Чего тебе нужно? – ревет ему Федор.
– Ну, слушай, малыш, ты кончай заводиться. Я бабки даю? Я даю! Сестер я тебе поднимаю? А как же? Давай тормози-ка! Дело очень кисло. Оксанка, она через месяц – тю-тю вам! Встревать тебе нечего. А через месяц снег выпадет, каток на Красной зальют. Начнем тогда бизнес с тобой. Настоящий.
– Какой еще бизнес? – ревет ему Федор.
– Ну, вот! Какой бизнес! Ты сказки читал? Нет? Ну, может, хоть слышал? Мужик с медведём! Вот какая тут сказка! Тут Красная площадь под боком, тут Кремль. И тут вам народная сказка! Чем плохо? Я супердела заварю, ты не бойся. С девчонками бизнес, с кваском, ты не бойся!
– Проваливай! – Федор ревет. – Не хочу я!
Аркадий стал черный весь. И провалился.
– Я, Миша, не все тут секу! – мой ревет. А я его грею, лижу ему морду. – Давай, значит, так, – он ревет. – Что за дело? Аркашке я нужен. Зачем? Непонятно. Медведь дрессированный, так? Ну, и что тут? Подумаешь, бизнес! Курям, Миша, на смех! Зачем мы ему, а, Мишаня? Зачем мы? Идем, значит, дальше: Оксанка. Оксанка! Вот тут, Миша, круче! Тут, Миша, и бизнес! Оксанка бывала в Канаде с балетом, Аркашкин партнер ее там заприметил. Аркашка ее вроде продал в Канаду. Оксанке пока, значит, хату. И тачку. Живи, наслаждайся! Канадец подвалит, Оксанка готова. Сидит как картинка. Ты, Миша, сечешь?
Конечно, секу. Мы из цирка, артисты.
– Оксанка взяла крутанула, сечешь? С моей, в общем, помощью. Что происходит? А то, что Аркашка порядком струхнул. Партнер-то не шутит! Идет, значит, прямо: «Давай отвали!» Я, положим, валю. Зачем я ему? Отвалил – и привет вам! А он обещать начинает: «Медведь! Народная сказка! Делишки заварим!» Ведь если я бабок нарою, я – что? Ведь я ж уведу ее, Миша, ведь ясно! Зачем же тогда помогать мне, зачем?
Мне Федора жалко, но Федор – дурак: задрать нам Аркадия надо, и точка.
Мы поехали на искусственный. Федор учил меня кланяться, потом играть на гармошке, потом опять кланяться. В восемь нас забрал Ван Ваныч, было уже темно. Я тут же унюхал, чем пахнет автобус. Оксаной он пахнет. Она выползла из-под заднего сиденья и свалилась Федору на колени. Мы приехали в цирк, где не было представления, была только баба, она чистит клетки. Федор открыл дверь в артистическую, они повалились на диван.
Мне стыдно, когда Федор мой так кричит.
И тут кто-то лапами грохнул по двери.
И Федор сказал:
– Ну, Мишаня, давай!
И я заревел. В дверь нам грохал Ван Ваныч.
– Эй, вы! Отворяйте! Чего заперлись!
– Чего тебе надо? – мой Федор ревет.
– Медведя давай убери, ёлы-палы! Давай открывай, ёлы-палы, паскудь!
– Чего тебе надо? – ревет ему Федор.
– А есть разговор, я кому говорю!
Федор открыл дверь, и мы увидели Ван Ваныча, который качался во все стороны, как клоун один – (Вячеславом зовут!) – когда притворяется пьяным и глупым.
– А Мишка твой, он хоть меня не сожрет?
– Скажу – и сожрет, – отвечает мой Федор. – Ты, это, давай говори: что пришел-то?
– Кончай! – забрехал тут Ван Ваныч. – Кончай! Ты думаешь, я прикрывать тебя буду? Блядине своей объясни, чтобы шла!
И тут вдруг Оксана – как вскочит!
– Блядине! Кому объяснить? Ты, дедуля, чего? А кто на Центральный косяк ночью вёз? А хочешь, я тоже шепну кому надо?
– Наезд, да? Наезд? Жуть решила нагнать? Ну, я вам тада покажу! Насмеётесь!
Ушел. Только запах остался. И всё.
Оксана заплакала.
– Лучше не надо, – она говорит. – Я, пожалуй, пойду.
– Что значит: не надо? – ревет ей мой Федор.
Она погладила меня по голове и навалилась мне на спину своей мокрой мордой. Я весь ходуном заходил: это что? Никто, кроме Федора, так и не смеет! Чтобы лапами лапать и морду валить.
– Прости, – говорит, – мы не можем. Ты что? Он всех же вас кормит!
– Постой! – брешет Федор. – Оксанка, постой ты!
– Чего там: постой? Мне вот-вот улетать. Как визу дадут, так и всё, – она брешет.
– Зачем ты пришла? А? Ответь мне? Зачем? Потрахаться очень хотелось, я вижу?
– Козел! – заревела она. – Ты козел! Я, может быть, жизнью рискую, а ты что? Возьмет твой Аркашка меня – и под лед! И Стиву расскажет «народную сказку»! Мол, так, Стив, и так: ну, пропала она! Давай лучше денежки делать, как раньше!
– А Стив твой, он – что? Тоже сказки читал?
– Читал, – говорит, – с Украины они. Его деда с бабкой фашисты угнали.
– Ах, с бабкой! – мой Федор ревет. – Сколько их? Его этих «бабок»? И чем они пахнут?
– Чего мне их нюхать? – Оксана ревет. – Они, если пахнут, так только духами!
– Продажная, да? – Федор мой говорит.
– Кто? Я? Я – продажная. Кто с тобой спорит? А ты? Ты ведь тоже продажный, ведь так?
– О’кей, – отвечает ей Федор, – всё так. Давай-ка вали, надоело мне что-то.
– Ты что? – говорит. – Ты ведь шутишь? Ты что?
– Зачем мне шутить? Нашутились, кончай. Мишане вон скучно. Он тоже всё шутит…
Оксана ушла. Прямо мордой – и в дверь.
– Мишаня, – мой Федор ревет. – Хочешь в лес, а?
Во мне сразу брюхо пошло ходуном.
– В лесу — там свобода! Ну, Миша? Решайся!
Того гляди – лопнет всё брюхо. В нём жар.
– Не хочешь? – мой Федор ревет. – Ну, не надо!
Настя и Даша – Федора сестры, маленькие бабы. Когда у них мать умерла, стало плохо. Через год Настя ушла в школу, а после пришла и вся кровью запахла. Была вся в бинтах. Бинты Федор сразу содрал. У Насти на шкуре была одна кровь. Ей шкуру порезали. Федор кричал. Хотел ее плеткой, но тоже не смог. Тут Даша была, Даша очень ревела. Приехал Аркадий, он им помогал.
Мне Федор однажды сказал: «Пока была мать, Аркашку мы видели только три раза. Первый раз на бабушкиных похоронах, потому что он маме денег дал, хоронить не на что было, второй – на отцовских, а третий – когда моя мать померла. Он сразу приехал и сразу всё сделал».
Аркадий увидел тогда эту кровь, и Настю по морде погладил:
– Делишки! Зачем себе спину изгадила, дурь!
Потом – на машину ее, и увез. Привез через день.
– Ты, Федя, с нее глаз не должен спускать. Она у нас колется.
Настя перестала в школу ходить. Потом вдруг пропала. Приехал Аркадий и нам говорит:
– Сиди здесь. Найду, не волнуйся.
Привез нашу Настю.
Она тогда села на стул и молчит. Нарочно так села: от Даши подальше.
Это было весной, когда бабки кончились и пронесло нас. А летом Аркадий обеих увез. Но Настю вернули. Нам с ней тяжело. Она у нас колется. Даша – ребенок.
Я маленьких баб теперь редко вижу, потому что цирк дал нам с Федором клетку. Но в ней до меня кто-то жил. Чую я. Больной, и вонючий, и, кажется, желтый. Я видел, как шерсть выметали метлой.
Оксана ушла, и мой Федор ушел. И стало темно.
…Куда-то меня повели. А куда? Содрали всю шерсть с задней лапы. Лапа стала белой и маленькой. Меньше, чем у Оксаны. Я лег на пол, но меня не отпустили и принялись шерсть отдирать со всех мест: с боков, с лап и с брюха. Хотели, чтоб я стал, как все: человек. А я поднял морду, увидел кого-то. Не знаю кого, но увидел, увидел! Он тоже ревел. Он хотел мне помочь. Задрать он мог всех, кто тогда меня му-у-учал!
