Таис Афинская - Иван Ефремов

Македонец посмотрел в том направлении и увидел лишь старый, заброшенный жертвенник, хотя некогда он был построен богато, с мрачной отделкой из массивного темного камня.

— Что это, могущее напугать храбрую Таис, не боящуюся ночи, звездного неба и грозных перекрестков, где владычествует Геката?

— Жертвенник Антэросу — богу антилюбви, страшной и жестокой ее противоположности. Если сама Афродита страшится могучего Эроса, то тем более мы, ее служительницы, боимся Антэроса. Но молчи, идем скорее отсюда.

— Расскажи мне об Антэросе, — попросил Птолемей, когда они поднялись в мраморное сияние площадей и храмов, выше Керамика и Стой.

— Потом! Гелиайне! — Таис подняла руку прощальным жестом, взбегая по белой лестнице храма Урании.

Птолемей подал Таис простой кедровый ящичек, прикоснувшись к ее колену. Гетера сидела в саду, любуясь поздними бледными розами, и куталась в химатион от пронизывающего ветра. Шуршали сухие листья, будто призраки крались осторожными шагами к своим неведомым целям.

Таис вопросительно посмотрела на македонца.

— Мой анакалиптерион, — серьезно сказал тот, и звонкий смех был ему ответом.

— Не напрасно ли ты смеешься? — сурово сказал Птолемей.

— Почему же? Ты принес мне подарок, который супруг делает после заключения брака, снимая покров невесты. Но свой анакалиптерион ты даришь в день прощания и после того, как много раз снял с меня все покровы. Не поздно ли?

— Пойми, афинянка или уж критянка, так и не знаю, кто ты на самом деле…

— Не все ли равно? Или ты мечтаешь о девушке, чьи предки из эоев — Списка Женщин?

— Как я понимаю, любая истинная критянка более древнего рода, чем все афинские прародительницы, — возразил Птолемей, — мне это вовсе неважно. Другое: я не дарил тебе ничего, и это зазорно. Но что я имею в сравнении с грудами серебра твоих поклонников? А здесь… — Птолемей опустился на пол и раскрыл ящичек на коленях у Таис. Статуэтка из слоновой кости и золота была, несомненно, очень древней; тысячелетие, не меньше, прошло с той поры, как неповторимое искусство ваятеля Крита создало этот образ участницы Тавромахии — священной и смертельно опасной игры с особой породой гигантских быков, выведенных на Крите и ныне исчезнувших.

Таис осторожно взяла ее, погладила пальцами, восхищенно вздохнула и внезапно рассмеялась, столь заразительно, что на этот раз Птолемей тоже улыбнулся.

— Милый, эта вещь стоит ту самую груду серебра, о которой ты мечтаешь. Где добыл ты ее?

— На войне, — коротко ответил Птолемей.

— Что же не отдал ты ее своему другу Неарху, единственному среди вас настоящему сыну Крита?

— Я хотел. Но Неарх сказал, что это женская вещь и мужчине приносит несчастье! Он подвержен древним суевериям своей страны. Некогда там считали, что женская богиня-мать главнее всех небожителей.

Таис задумчиво взглянула на македонца.

— И здесь немало людей верят и верили в это.

— Может быть, и ты?

Не отвечая, Таис закрыла ларец, встала и повела Птолемея во внутреннюю комнату, к теплу и запаху псестионов. Эти ячменные пирожки с медом, зажаренные в масле, были очень вкусны у Таис, которая иногда стряпала сама.

Усадив гостя, Таис принялась хлопотать у стола, приготовляя вино и острую подливку для мяса. Она уже знала, что македонцы не привержены к любимой афинянами рыбе.

Птолемей следил за ее бесшумными движениями. В прозрачном серебрящемся хитоне эолийского покроя из тончайшей ткани, которую ввозили из Персии, среди комнаты, затененной зелеными занавесями, Таис казалась облитой лунным светом, подобно самой Артемиде. Она распустила волосы, как пирейская девчонка, подхватив их к затылку простым шнурком, и была само воплощение веселой юности, дерзкой и неутомимой. Это удивительно сочеталось с уверенной мудростью женщины, сознающей свою красоту, умеющей бороться с ловушками судьбы, — то, что было в ней от знаменитой гетеры самого великолепного города Эллады. Контраст, губительно неотразимый, и Птолемей, вонзив ногти в ладони, едва не застонал. Разлука не могла быть короткой. Скорее всего он терял Таис навсегда.

— Я не могу не уехать. У царевича плохие дела — новая ссора с отцом. Он вместе с матерью бежал в Эпир. Боюсь, жизнь его под угрозой. Александр не покинет мать, которая рвется к власти, — опасная вещь для бывшей жены.

— Разве я упрекаю тебя?

— Нет, но это и плохо, — Птолемей улыбнулся неуверенно и печально.

Таис стало жаль этого молодого и закаленного воина. Она подсела к нему, лаская по обыкновению его жесткие вьющиеся волосы, по-военному коротко остриженные, Птолемей вытянул шею, чтобы поцеловать Таис, и заметил новое ожерелье. Тонкая цепочка из темного золота причудливой вязи соединялась в центре двумя сверкающими звездами из ярко-желтого электрона.

— Это новое? Подарок Филопатра? — ревниво спросил македонец.

Короткий негромкий смешок, отличавший Таис, был ему самым искренним ответом.

— Филопатр и любой другой должен заслужить право подарить мне еще одну звездочку.

— Не уразумел. Какое право? Каждый дарит, что хочет или что может.

— Не в этом случае. Посмотри внимательнее, — Таис сняла цепочку и подала Птолемею.

Каждая звезда в один дактил поперечником имела по десять узких ребристых лучей, а в середине букву «каппа», тоже означавшую цифру десять. Птолемей вернул ожерелье, пожав плечами в знак непонимания.

— Прости, я забыла, что ты из Македонии и можешь не знать обычаев гетер, хотя твоя мать Арсиноя…

— Погоди, припоминаю! Это вроде как отличие?

— В любви.

— И каппа?

— Не только цифра, также имя богини Котитто. Та, что почитается во Фракии и Коринфе и на южных берегах Эвксинского Понта. Ты можешь прибавить сюда третью звезду.

— Афродита Мигонитида! Я не знал и не успею подарить ее тебе.

— Я сделаю это сама.

— Нет. Я пришлю из Пеллы, если боги будут милостивы к Александру и ко мне — наши с ним судьбы сплелись. Выйдем ли мы на простор Ойкумены или сойдем под землю, но вместе.

— Я поверила в Александра. Цель его неизвестна, но у него есть сила, не даваемая обычным людям.

— А у меня нет?

— Такой нет, и я довольна этим. Ты мой сильный, умный, смелый воин и можешь быть даже царем, а я — твоей царицей.

— Клянусь Белой Собакой Геракла, ты будешь ею!

— Когда-нибудь. Я готова, — Таис приникла к Птолемею, и оба перестали заглядывать вперед в неизвестную судьбу.

Из безмерной дали будущего время текло на них медлительным потоком, неизбежно и неумолимо уходя в невозвратимое прошлое. Прошла и их встреча. И вот уже Таис стояла на пороге, а Птолемей, не в силах оторваться от подруги, топтался, подгоняемый необходимостью спешить в Гидафиней, к Неарху, куда должны были привести лошадей. Он не знал, что точный, исполнительный критянин сам еще только пробирался с опущенной головой по переулкам Керамика после прощания с Эгесихорой.