Варькино поле - Виктор Бычков

Удерживать сестру Алексею не хватало сил: они уходили вместе с сочившейся из раны кровью.

– Прыгай, прыгай, Варя!

Девушка соскользнула с лошади, упала на мураву.

Ротмистр коснулся стволом винтовки головы коня: лошадь ещё смогла привычно отреагировать. Прозвучал выстрел. Один из преследователей, что был на корпус впереди товарища, повис на стременах. Тело его какое-то время безвольно телепалась в такт аллюра, пока не свалилось на землю. Освободившись ото всадника, конь пробежал ещё немного, потом остановился, отдышавшись, припал мордой к траве, отмахиваясь от мух, слепней и оводов.

Пуля, выпущенная Иваном Кузьминым, попала в грудь ротмистру: он дёрнулся, зашатался, уронил винтовку, пытался ухватиться здоровой рукой за луку седла, стараясь удержаться на коне. Однако последующий выстрел не дал ему такой возможности: безжизненное тело Алексея Ильича Аверина рухнуло вниз…

Иван Кузьмин осадил коня у лежащего на земле барина, готовый добить поверженного врага. Разгорячённое в бешеной скачке лицо горело праведным гневом. Отправляясь в погоню, планировал решить две проблемы: убрать с дороги барчуков – брата и сестру Авериных. Варю – как живого свидетеля его, Ивана Кузьмина, тёмных дел. Сожалел, что дрогнул тогда, на реке, не отправил её вслед маленькому барчуку. Понимал, если узнают в деревне, что он сотворил с девчонкой – проходу не будет. И ещё не известно, чем всё потом закончится, когда утихнет, уляжется смута, чей будет верх. Пока мужчина был уверен, что никто из земляков не видел, как он на омутах с барчуком и с Варей… Юродивая девка Полька не в счёт. Чего только она не лепечет. Не всему же верить. А если даже и она что-то говорить станет в своем бреду – и на неё есть управа. Рот заткнуть можно без труда: она доверчивая…

И Алексея Ильича надо было убрать, как потенциальную угрозу для своего будущего. Он хорошо знал характер молодого барина: обид не прощает. А то, что Иван нанёс не только оскорбление-обиду, причинил горе тяжкое этой семье – он и сам понимал.

Враг лежал на земле с распростёртыми руками. Повержен! Голова ротмистра неестественным образом подвёрнута. Живые так не лежат. Да и цвет лица был мёртвым.

Иван дёрнул коня, направился к Варваре, которая пыталась дойти до брата, но раз за разом падала, ибо силы покидали её. Однако она снова и снова поднималась, чтобы тут же упасть. Перенесённые физические мучения и увиденные ужасы не придавали, а, напротив, лишили её последних сил. Она ещё не до конца осознавала величину потерь и утрат июньского дня 1918 года. Ей ещё предстояло осознать, а потом и жить с этим.

Злость, обида, восторг и злорадство – все эти душевные терзания смешались в голове конюха, будоражили сознание. К опьянению от победы добавлялось мстительное чувство. Хотелось мстить, мстить за… за… И не находил причины мести. Даже сам себе не мог назвать, сформулировать: чем же конкретно провинились перед младшим конюхом Иваном Кузьминым молодые барчуки? Чего такого они сделали, что совершили, почему он, Ванька, желает смерти Авериным? Сам лишает их жизни?

Может, только за то, что живут на этом белом свете?

Ещё возможно, за то, что он был младшим конюхом на конюшне Авериных, а не Аверины на его конюшне? Или что он жил в избушке-насыпушке под крышей из камыша, а баре – в хоромах? А, может, за то, что он всегда чувствовал их превосходство? А свою ущербность? Кто знает… Но зависть к Авериным присутствовала у него всегда, как себя помнит, завидовал барам, их детям. И зависть была не одна, всегда шла рука об руку со злостью, с ненавистью, с презрением к господам, ко всему, что они делали, как говорили, как одевались, как общались с ним же. Он лишь терпел, скрепя сердце…

Работал на Авериных, общался с ними, получал из их рук деньги, продукты, как плату за свой труд, кормился сам, кормил свою семью и… ненавидел! Завидовал и ненавидел! И желал им смерти! Страсть как хотел увидеть их мёртвыми! Весь род.

И в этот день не мог разобраться в себе, хотя предмет мести был перед глазами. Но он не станет больше ковыряться в собственных чувствах. Сейчас, вот здесь, на Варькином поле, его ждут более приземлённые дела. К чему душевные терзания, когда имеешь дело с врагами?

Мужчина решал, как лучше лишить жизни вот эту девчонку: добить из винтовки или отрубить голову саблей? Как пацанёнку на омутах… Решил, что без головы будет надёжней. И лишняя тренировка по владению саблей для него, как настоящего мужика, не навредит, а напротив… В-в-ж-жик! Враг без головы – не враг, труп. А труп… он и есть труп. Это уже не человек. И справедливость, по мнению конюха, будет восстановлена, правда восторжествует, зло будет наказано. Вот они, эти носители зла, несправедливости, всех неприятностей на свете: один – лежит бездыханно; другая – пока ещё жива, но уже корчится в муках. Сколько ж ему, Ваньке Кузьмину, пришлось перетерпеть, вынести, пережить, чтобы наконец-то дождаться такой триумфальной минуты?! Враг у ног! Он сам на коне, из седла видит лежащим у ног барина Алексея Ильича! Сколько раз мысленно представлял себе эту картину?! Не счесть… И вот, наконец-то! Сбылось! Мечты сбылись! Поверженный и униженный враг валяется у ног победителя! И сейчас он, Кузьмин Иван Степанов сын, в очередной раз убеждает себя, что таки добился права и возможности решать – казнить или миловать своего извечного противника. Всё в его руках. Он теперь поднялся на недосягаемую им когда-то высоту, парит над землёй наравне с самим… с самим… И боится даже себе признаться, какой высоты он достиг, что уже приобрёл право казнить или миловать.

Варенька… Вожделенная мечта конюха. Тоже мечтал, бредил, грезил ею, её молодым, здоровым телом. Желал страстно, до умопомрачения, до… до… больше жизни мечтал овладеть молоденькой барыней. Такой она ему казалось далёкой, недоступной, совершенно непохожей на деревенских девок, и потому всё более и более желанной.

Исполнив мечту, почувствовал облегчение в душе, медленно превратившееся в ненависть. В ненависть, такую же сильную по страсти и накалу, как и когда-то мечта об овладении Варенькой.

Свершилось! Алексей убит, барыня Евгения Станиславовна повешена, маленький барчук Серёжка обезглавлен; тело девушки удовлетворило плотскую страсть его, как мужчины. Он добился своего! Чего ещё можно желать от жизни? Она удалась, хотя и не сразу, только теперь – к тридцати годам, вот с таким результатом, однако жизнь удалась. И впереди даль светлая! Живи, радуйся! Сам хозяин! Над ним нет и никогда уже не будет барского давления. Не будут в будущем Аверины и им подобные довлеть над ним, отравлять ему жизнь. Он сам! Сам себе хозяин и властелин для многих. В частности, для вот этой девчонки, что корчится у ног его коня. Он для неё Бог! Именно он решит сейчас – жить ей или умереть.

Осознание своего всесилия, могущества окрыляло, поднимало в собственных глазах, ещё и ещё возвышая над заклятыми врагами. Осталась последняя цель, последний объект ненависти и презрения – Варвара.

Ну, что ж… Отныне его воля будет властвовать над людьми, повелевать ими. От него зависит всё и от него зависят все! Он предопределяет людские судьбы.

Рука коснулась эфеса сабли, и в этот момент еле стоящий на ногах Мальчик из последних сил бросился на врага, всей массой, всем весом навалился на лошадь Ивана, потеснив её, успевая одновременно зубами ухватить человека за предплечье. Коню ещё хватило сил не разжать пасть, выдернуть всадника из седла, бросить его на землю, а потом и самому рухнуть сверху…

– Ма-а-альчи-и-и-ик! – судорожными движениями, конвульсивно конюх пытался отползти, уберечься от неминуемой гибели: этого коня он обучал лично и знал его прекрасно.

Не успел…

Хруст человеческих костей, предсмертные ржание лошади и утробный, такой же предсмертный вопль раздавленного животным человека совпали, издав один, страшный, душераздирающий звук, который пронёсся по-над полем, над озерцом, заметался среди деревьев в лесу, там же и затих, исчез, растворился, смешался с шелестом листвы, с дуновением ветра…

А здесь, у небольшого озерца, что каким-то чудом образовалось посреди огромного поля, рыдала юная особа, стоя на коленях у распростёртого на земле бездыханного тела ротмистра Алексея Ильича Аверина. Своего брата… старшего… Опалённая огнём головешки щека начала покрываться засыхающей тёмно-коричневой коркой. Прилипшие и уже застывшие в ней волосы будто пытались прикрыть уродство, спрятать от постороннего взгляда тот ужасный вид обгоревшего до кости живого человеческого тела, что некогда, совсем недавно было нежным, красивым лицом молодой девушки. Пустая глазница ещё кровоточила, роняя на обезображенную щеку капельки сукровицы, которые путались в волосах на заживающей ране, и только потом падали на лицо брата, смешиваясь с его кровью, застывали там.

Глава четвёртая

Старая Евдокия молилась перед иконой, не вставала с колен почти с самого утра, с того времени, как дубовские мужики угнали сына Петра и сноху Алёну в деревню.