Творения, том 2, книга 1 - Иоанн Златоуст

7. Итак, чтобы нам можно было жить безопасно, для этого общим у нас сделано все, от чего зависит наша жизнь; а чтобы нам иметь случай заслужить венцы и похвалы, для этого деньги не сделаны общими, – дабы мы, отвращаясь любостяжания и любя правду и раздавая свое имение нуждающимся, могли таким способом получать некоторое облегчение в своих грехах. Бог сделал тебя богатым: зачем же ты сам делаешь себя бедным? Бог сделал тебя богатым для того, чтобы ты помогал нуждающимся, чтобы своей щедростью к другим искупал собственные грехи; дал тебе богатство не для того, чтобы ты запер его на свою погибель, но чтобы расточил для своего спасения. Для того Он и самое обладание богатством сделал ненадежным, чтобы и через это самое ослабить безумную страсть к нему. Если владеющие богатством, и теперь, когда не могут положиться на него, а напротив видят, что оно порождает множество опасностей, воспламеняются такой страстью к нему: то кого бы они пощадили, если бы еще богатство имело и эти качества – постоянство и неизменность? Кого бы не коснулись? Какой вдовы, каких сирот, каких убогих? Посему не будем почитать богатство великим благом: великое благо – не деньги нажить, но стяжать страх Божий и благочестие. Вот теперь, если бы среди нас был праведник, имеющий великое дерзновение к Богу: он хотя бы был беднее всех людей, мог бы прекратить настоящие бедствия; довольно было бы только ему воздеть руки к небу и призвать Бога, и туча прошла бы. А между тем (у нас) лежит столько золота, и – оно меньше всякой грязи способно прекратить постигшее нас бедствие! И не только в настоящей опасности, – но и тогда, когда постигает нас болезнь, или смерть, или другое что-нибудь подобное, обнаруживается, как ничтожна сила денег, и как они не могут сами по себе доставить нам никакого утешения в несчастии. Одним только богатство, по-видимому, превосходит бедность – тем, что дает возможность каждый день веселиться и вкушать много удовольствий на пирах. Но это случается видеть и за столом бедных; они наслаждаются даже большим удовольствием, чем все богатые. Не изумляйтесь и не почитайте странностью слова мои; я объясню это вам свидетельствами самого опыта. Все вы, конечно, знаете, и согласны в том, что удовольствие на пирах зависит обыкновенно не от свойства яств, но от расположения пирующих. Например: кто садится за стол проголодавшись, для того и самая простая пища будет приятнее всяких приправ, сластей и разных лакомств. Напротив, кто идет к столу, не имея потребности в пищи и предупреждая чувство голода, как это делают богатые: тот, хотя бы нашел на столе самые любимые кушанья не почувствует удовольствия, потому что в нем еще не пробудился позыв на пищу. Что это действительно так, тому и вы все свидетели; а вот и Писание говорит то же самое: "Сытая душа попирает и сот, а голодной душе все горькое сладко" (Притч. 27:7). Что может быть слаще соты медовой? Но и он, говорит, не доставляет удовольствия тому, кто не голоден. А что неприятнее горького? Но и оно бывает сладко для живущих в нужде. А что бедные приступают в пище не иначе, как, почувствовав потребность в ней и голод, богатые же не ожидают такого побуждения, это известно всякому: оттого богатые и не вкушают настоящего и чистого удовольствия. Это самое бывает не только в отношении пищи, но и в отношении питья: как там голод производит удовольствие, независимо от свойства пищи, так и здесь жажда, обыкновенно, делает питье самым приятным, хотя бы это была простая вода. И на это самое указывает пророк, когда говорит: "насыщал бы их медом из скалы" (Псал. 80:17). Но мы нигде не читаем в Писании, чтобы Моисей извел из камня мед, а везде находим, что он извел реки воды, прохладные источники. Что же значат эти слова? Писание не говорит неправды. Когда жаждущие и истомленные нуждой нашли холодные источники, пророк, желая представить приятность этого питья, назвал медом воду – не потому, чтобы природа ее превратилась в мед, но потому, что состояние пивших сделало эти источники слаще меда. Понял ты, как и питье обыкновенно делается сладким от расположения жаждущих? Так и бедные, после труда и утомления, палимые жаждой, пьют простую воду с вышесказанным удовольствием: а богатые, и тогда, когда пьют вино сладкое, благовонное и имеющее все наилучшие качества, не чувствуют подобного удовольствия.

8. То же самое можно заметить и относительно сна. Не мягкая постель, не посеребренное ложе, не тишина в спальни и не другое что-либо подобное делает сон сладким и спокойным, но труд, усталость и обыкновение ложиться спать, когда сильно клонит ко сну и нападает дремота. Об этом свидетельствует и опыт, а еще прежде опыта приговор Писания. Соломон, живший всегда в удовольствии, желая показать это самое, сказал "сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест" (Екклес. 5:11). Почему он присовокупил: "мало ли, много ли он съест"? Потому что и то и другое – и голод и пресыщение, обыкновенно производят бессонницу: голод – иссушая тело, окостеняя веки и не давая им сомкнуться; пресыщение – стесняя и подавляя дыхание, порождая множество болезней. Но таково благотворное действие трудов, что раб может спать в том и другом случае (в голоде и пресыщении). Целый день бегая повсюду на служении своим господам, подвергаясь побоям, перенося усталость, и нисколько не отдыхая, рабы получают достаточную за такие беспокойства и труды награду в приятном сне. И это – дело человеколюбия Божия, что удовольствия покупаются не золотом и серебром, а трудом, работой, нуждой и всяким любомудрием. Не так у богатых: лежа на своих постелях, они часто проводят в бессоннице целую ночь и, не смотря на множество ухищрений, не вкушают приятного сна. А бедняк, окончив дневные труды, с усталыми членами, едва упадет в постель, уже погружается в глубокий, сладкий и здоровый сон, и в нем получает немалую награду за свои праведные труды. Итак, если бедный и спит, и ест, и пьет с большим удовольствием, нежели богатый; то какую, после этого, имеет цену богатство, когда оно не доставляет и того, в чем только, по-видимому, и состоит его преимущество перед бедностью? Поэтому и в начале Бог наложил на человека труд, не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его. Адам, когда жил без трудов, ниспал из рая; но апостол, когда провождал жизнь труженическую и тягостную, "в труде и подвиге", как сам он говорит, "ночь и день" (2 Фессал. 3:8), – взошел в рай и восхищен на третье небо. Не будем охуждать труд, не будем пренебрегать работой; потому что от них мы получаем, еще прежде царствия небесного, величайшую награду, – сопровождающее их удовольствие, и не только удовольствие, но – что еще важнее удовольствия – самое цветущее здоровье. Богатых, кроме лишения этого удовольствия, постигают многие болезни; а бедные не впадают в руки врачей. Если иногда они и подвергаются недугам, то скоро и восстанавливают себя, будучи далеки от всякой неги и имея здоровое телосложение.

Бедность – великое стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое, жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое, убежище безопасное. Но бедного, говорят, угнетают? Зато богатый подвержен гораздо большим наветам. Бедного презирают и обижают: богатому завидуют. Одолеть бедного не так легко, как богатого; потому что последний со всех сторон представляет к этому случаи, как дьяволу, так и коварным людям, и бывает рабом всех, по великому множеству дел. Имея надобность во многих лицах, он принужден многим льстить и угождать с великим раболепством; бедного же, если он благоразумно ведет себя, не может одолеть и дьявол. Иов и прежде был крепок, а когда лишился всего, тогда сделался еще могущественнее и одержал над дьяволом блистательную победу. Бедный даже не может быть и обижен, если он ведет себя мудро; и что я сказал об удовольствии в пище, именно, что оно зависит не от роскошных яств, а от расположения ядущих, – то же говорю и об обиде, именно, что обида состоится, или не состоится не по желанию наносящих ее, но по расположению тех, которые терпят обиду. Например, тебе нанес кто-нибудь обиду тяжкую и нестерпимую. Если ты посмялся над этой обидой, не принял к сердцу оскорбительных слов, ты стал выше удара, – не обижен. Если бы у нас было адамантовое тело, то, хотя бы со всех сторон сыпались на нас тысячи стрел, мы не чувствовали бы ударов; потому что раны происходят не от руки, пускающей стрелы, а от свойства тел, подверженных страданию. Так и здесь: обиды и унижения, соединенные с обидами, происходят не от злобы обижающих, но от слабости обижаемых. Если бы мы были мудры, то могли бы и не обижаться и не чувствовать никаких оскорблений. Тебя обидел кто-нибудь, но ты не почувствовал обиды, и не опечалился? Тогда ты не обижен: напротив, скорее ты поразил, чем сам поражен. Когда обидевший видит, что его удар не достигает до души оскорбляемых им, тогда сам он сильно терзается; и как обижаемые молчат, то удар обид сам собой обращается назад и поражает того, кем он послан.