Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета - Владимир Даль

Первым следствием докучливых настояний этих была смертная ссора глухого со своей Тио; а раздор в стане неприятеля есть верный предвестник победы. Глухой попрекнул ее, что она, неосторожным обращением своим, раздражила и вывела из терпения Хрйстиньку, почему де он и вздумал бежать к чужим людям, которые теперь мешаются не в свое дело. Добродушная Тио разразилась в ответ на это потоком ругательств; желая во что бы то ни стало довести до слуха друга своего эти сладкие речи, она, подбоченясь, нагнулась и кричала ему изо всей мочи на ухо: ты такой, ты сякой; а дядя между тем подставлял ухо и с жадностью ловил речи подруги своей, надеясь услышать что-нибудь утешительное. Он, однако же, горько обманулся: Тио, которой надоело кричать истукану без всякой пользы на ухо, перебрав всякую подручную брань, сунула ему наконец со злости кукиш в рот, а рот, как вы знаете, у дяди всегда стоял настежь, особенно когда он прислушивался. По нечаянности такого вовсе неожиданного оборота разговора, дядя наш, который чуть не подавился сытым пальцем своей Тио, невольным образом отдернул голову и в то же мгновение сильно стиснул челюсти свои. Дядя был уже немолод, но зубы оказались у него очень здоровые; Тио взревела и зарыкала, выдернула палец свой из тисков и оттолкнула другою рукой кусаку с такою яростью, что он, с легкой руки, полетел затылком в косяк и на этот раз сам слышал, как у него голова по швам затрещала.

Таким образом в один этот прием осада значительно подвинулась вперед; а между тем второе полчище выступало уже из разных концов города на поприще, беспокоило и тревожило неприятеля со всех сторон. Второе полчище это состояло из двух самых неуклюжих писаришек, трех канцелярских служителей и одного чиновника; народ, по выражению Ивана Ивановича, мелкий, недорогой, но полезный: их приводил к глухому сосед его, под видом дружбы, для объяснения обстоятельств и положения дела. Сосед этот был человек неподкупный и не продал бы своего соседа, не стал бы его обманывать, но Иван Иванович поднес ему ученого снегиря и пару золотых рыбок. У одного из гостей был наготове списочек всему имуществу, которое дядя приобрел от Виольдамура – и глухой едва не одурел от удивления, увидев своими глазами, что все открыто, все известно, все что он считал досель шитым и крытым, и не понимал, кто и какими способами мог ему таким образом удружить? У другого случилась черновая просьба, подаваемая будто бы на днях от имени племянника со страшным начетом за провладение и с жалобами на захват имущества, растрату его и жестокое обращение с законным наследником, дабы уморить его безгласным образом и сжить со свету; у третьего нашлась выписочка из уголовных законов, по которым приходилось весьма лишить живота нашего преступника, и притом еще не раз, а за каждую проказу его особо. Нашелся и такой приятель, который будто знал уже наперед мнение по этому делу разных значительных лиц, таких, которых влияние было несомненно. Глухой передвигал только колпак с уха на ухо, поворачивая слуховой рожок то в ту, то в другую сторону, и не знал что отвечать. Две кухарки, землячки нашей Тио, посетили около того же времени приятельницу свою, рассказывали ей о страстях, которые они в таком-то месте слышали по этому делу, и что видно де глухой твой крепко виноват; говорят, ему будет очень худо. Наконец Иван Иванович заложил и третью параллель, как говорят приступных и подкопных дел мастера и хитрые городоимцы, то есть подступил ближе и нанес решительный удар. Для этого Иван Иванович не утруждал себя личным свиданием с дядей, а сидел преспокойно в избушке на Крестовском перевозе и играл с постояльцем своим в шашки; но Иван Иванович пустил в ход западную силу свою обыкновенным косвенным влиянием: истомив противника, как мы видели, непрерывной тревогой, посредством действия снизу и сбоку, Иван Иванович пустил ядро для острастки через голову ему, сверху, и поневоле заставил его оглянуться. Это сделалось таким образом: к отставной валторне входит в одно утро сам капельмейстер, старик почтенный, но суровый, заводит речь по этому делу и говорит сильно и настойчиво. Капельмейстер – это все-таки род какого-то начальства: глядя на него, валторна невольно вспоминал былые времена, как, бывало, один взмах руки этого начальства безусловно повелевал сонмом покорных рабов; невольное чувство уважения и страху напоминало дяде последние годы службы его, когда у него уши постепенно залегали и он с большим беспокойством следил за движением руки капельмейстера и при всем этом встречал иногда внезапно грозный взгляд его, который обращался мгновенно в тот угол, где валторна, прихрамывая на одну осьмушку, догоняла согласный хор товарищей. По всем этим уважениям, по впечатлению, которое произвело на глухого появление капельмейстера, необходимо надо причислить его к действию сверху.

Когда же наконец, после всего этого, еще и сам частный пристав потребовал к себе глухого и принял его в допрос – то наш князь Тугоуховский сам прослезился от жалости к племяннику, согласился на все предложенные ему мировые условия для полюбовной сделки; а желая извлечь из этого дела хотя какую-нибудь пользу для себя, он свалил весь грех на домоправительницу свою и выговорил себе одну только льготу: непосредственную и немедленную помощь частного пристава для изгнания из бесспорных владений своих столь знакомого нам трех-бунчужного паши финского поколения, который, завладев самоуправно с давних времен и колом и двором, стеснял со дня на день далее знакомые права глухого халифа. После первой удачной попытки, которой мы были свидетелями, мощная Тио сделалась смелее и свирепее прежнего: она несколько раз уже прибегала к одной и той же развязке при возникавшем домашнем разногласии, а именно: отправляла глухого лбом или затылком в косяк, как сподручнее приходилось, а сама делала, что хотела. Такой однообразный, хотя и сильный, аргумент крайне прискучил глухому; домашних средств на обуздание домашнего зверя не хватало; ведка ис Фиборг не только отбилась вовсе от рук, не только сама прибрала к рукам хозяина, не только подымала на него руку – но грозила уже, не шутя, выгнать глухого черта на улицу, не дать ему ни куска хлеба и не пустить даже заглянуть в подворотню собственного его дома. Условие дяди было немедленно принято; частный нашел средства освободить владения его от этого внутреннего врага, и мир снова водворился, потому что глухой остался один в четырех стенах. Христианушка получил по мировой значительную часть отцовского достояния, составлявшую, по скромным понятиям его, необъятную сумму,- и щедро наделил своего благодетеля.

Иван Иванович хохотал от души, утешаясь этой дешевой победой, хохотал, потряхиваясь всем телом, подергивая плечами и покачивая головой своей в хомутике. Он всем сотрудникам своим, всей дружине обещал задать пирушку наславу, если выиграет дело, и сдержал слово.

В назначенный день все в доме Ивана Ивановича ожило, и пошла суматоха. Бал предполагался не такой замысловатый, чтобы заботиться о нем накануне, а с утра было-таки хлопот довольно. Фекла – это камердинер, повар, дворецкий, официант и разве потому только не кучер Ивана Ивановича, что он не держал лошади – Фекла вытирала окна и подоконники, мела, перетирала и чистила запасную посуду, скребла сени и крыльцо; Иван Иванович отправился в лавочку, в погребок, зашел к булочнику, а потом взял у приятеля на вечер скрыпку, да из соседней табачной лавочки напрокат гитару. Вы знаете, я полагаю, что во всякой табачной лавочке торгуют также гитарами, балалайками и римскими, как уверяют, струнами. Отчего балалайка и гитара сходятся здесь по принятому порядку с табаком – этого я не знаю. Иван Иванович взял инструменты эти про запас, на всякий случай, неравно развеселятся гости. Кроме разных съестных и питейных закупов, приглашена была на бал также вся стеклянная посуда с окна в кабинет, посуда, которая давно уже грелась на солнышке и ждала такого праздника.

И вот он перед вами, праздник этот, пир, вечеринка, или бал, как честил его сам радушный хозяин. Из числа женского полу приглашены были только две особы: виновница праздника, Акулина Петровна, которая разливала чай, да еще Фекла, собственно для разносу стаканов. Впрочем, было общество холостое, но почетное, дружина средней руки, посредством которой Иван Иванович действовал сбоку и подпруживал снизу. Наперед всего, удостойте благосклонного внимания своего самого хозяина, который, как от собственного удовольствия, так и по обязанности потешить гостей своих, открывает бал. На лице написано приятное, веселое расположение; а по губам видно, что Иван Иванович приговаривает под музыку: "оступилася, промолвилася" или что-нибудь подобное. Хомутишко на-слаби, и супонь не подтянута; плечи сжаты и поддернуты, потому что Иван Иванович собирается присесть; это видно по ногам и коленям его; на левой он стоит довольно твердо, хоть и покачнулся немного в сторону, а правая выразительно на отлете, только что выскочила из-под него, ударив каблучком в пол. От этого собственно сапог ноги этой принял такое же положение, как нос Ивана Ивановича; эту же ногу Иван Иванович выкинет вот сейчас, как только присядет да присвистнет. Но локти и руки плясуна это загляденье; особенно ж клетчатый платок, который придерживается на щипок с такою же аккуратностью, как гильдейская купчиха держит чайное блюдечко, когда пьет вприкуску. Безответный сюртучишко работает и пирует вместе с хозяином; мы видели сюртук этот на улице, видели дома за работой и видим теперь на пирушке. Взглянем же и на прочих собеседников, которые разделились на четыре отдельные кучки: Аршет, Христинька со скрыпкой, исключенный из службы прапорщик с гитарой и какой-то учитель составляют незатейливый оркестр. Учитель настроил в пользу выигранного дела одного из чиновников управы, товарища своего по школе, и теперь наслаждается плодами своих трудов: заблаговременно напился пьян, растянулся во всю длину свою на стуле и орет во всю глотку сам по себе, не заботясь о том, что другие сами по себе играют. Исключенный служивый коротко знаком со многими швейцарами, сторожами, счетчиками и присяжными, а потому и не лишний человек для Ивана Ивановича; притом же он и удалой парень, на все руки и малую толику пропитания своего получает нередко от нашего стряпчего. Исключенный прапорщик этот занимается большей частью тем, что сидит в передних разных присутственных мест, заглядывает иногда и на почту и предлагает всюду просителям и неграмотным подателям и получателям денег и посылок расписаться за них, подписаться свидетелем при совершении разных актов и сделок, добыть гербовой бумаги, разменять деньги и прочее. Это скромное ремесло достаточно утоляло сильную от природы жажду его – а других житейских потребностей он не знал.