Столичная штучка - Ольга Дрёмова

— Кто, Дима?

— А что, имеется кто-то еще? — вытаращил глаза Володя.

— Помолчи, — недовольно отмахнулась от брата Аленка. — Он тебе нравится? — настойчиво повторила она.

— Это не имеет значения, — опустила голову Светлана. — Прежде всего, у меня есть вы, а потом уже…

— Потом будет поздно, мам, — негромко проговорила Алена. — Пока ты еще молодая, устраивай свою жизнь, а мы тебе мешать не станем. Правда, Вовчик?

— Не знаю, как ты, а я уже начинаю помогать, — сказал он и положил себе огромный кусок клубничного торта.

— Шесть лет, подружка, это не жук начхал, это что-нибудь да значит, — двумя пальцами Римма пощупала материю дешевенькой шторы, висящей в комнате, и брезгливо дернула носом. — Рассказывай.

— А что рассказывать, если ты и сама все видишь, — повела плечами Оксана. — Ты лучше расскажи, как ты устроилась, а то ехала ко мне полгода, словно земной шар пешком по экватору огибала, ведь мы с тобой не виделись с тех самых пор, как я из ресторана уволилась.

— Экватор — не экватор, а Москву я исколесила вдоль и поперек, — проговорила Римма, с шумом приземляясь в потертое старомодное кресло. — Шесть лет, как мы с тобой из Севастополя свалили, а фишка только последние полгода поперла, но нечего на бога серчать, фишка, скажу тебе, ломовая!

— Да что ты! — заинтересованно вставила Бубнова, за неимением второго кресла опускаясь на стул.

— Точно говорю, — задорно кивнула Козлова и, не в силах сдержать улыбку, торжествующе посмотрела на подругу. — Столько всего за эти полгода произошло, что мысли враскоряку! А давай с самого начала, — махнула рукой Римма и внимательно посмотрела на Оксану. — Как только ты в мае ушла из нашего ресторанчика, буквально дня через два, что ли, к нам на ночь завалилась такая лихая компания — просто жуть. Гуляли до самого утра и выпили столько, что и сказать не смогу. Визг, гам, профилактические мероприятия на бильярдном столе, ну чего я тебе рассказываю, ты же сама обо всем знаешь.

Девчонок было мало, в основном одни мужички подобрались, и какие, Ксюшечка! Глаз не оторвать! Все как на подбор: высокие, красивые, денег — Клондайк, только и знай по карманам официанткам распихивают да в оркестр швыряют. Я сначала обрадовалась, что с этих дебоширов можно будет снять уйму тугриков, а потом, посмотрев на всю эту роскошь, вдруг чухнулась: стой, говорю, Козлова, не будь полной идиоткой, это ж твой шанс!

— Прямо так и подумала? — переспросила Бубнова. Подавшись немного вперед, возбужденно дыша, она смотрела во все глаза на подругу и боялась пропустить хоть слово.

— Вот тебе крест через все пузо, — звонко произнесла Римма и широко, размашисто осенила себя крестом.

— Ты же неверующая, — удивилась Оксана.

— Это к делу не относится, — Римма взмахнула рукой, будто рассекая пространство надвое. — Короче, Ксюх, стала я присматриваться к этой публике повнимательнее. А что? — прервала она сама себя, — ты же выудила из этой помойки московского хахаля, а я что, хуже?

— Ничуть не хуже, — согласилась Бубнова.

— Вот и я о том же, — выпучила глаза Римма. Глаза, составлявшие отдельную статью Римминой гордости, были крупными, выпукло-вытаращенными, гипертрофированно-увеличенными, словно при Базедовой болезни. Белки глаз были настолько огромными, что светло-серые радужки умещались на открытом пространстве абсолютно спокойно, не цепляясь за край ни в каком месте. Внушив себе один раз, что ничего в мире не может быть лучше этих телячьих, слегка навыкате влажных глаз, Римма, очарованная собственной внешностью, прониклась к своей персоне таким уважением и поклонением, что еще немного, и ее самомнение рисковало бы зацепиться за Эверест.

Если к этим глазам прибавить короткие крашеные волосы цвета переспелой вишни, узкий скошенный подбородок, рот сердечком и отлично сложенную фигуру фотомодели, то портрет Козловой будет почти полным.

— И что ты сделала? — чуть не привстав от нетерпения, переспросила Оксана.

— А что бы сделала на моем месте ты?

— Я бы сначала хорошенечко присмотрелась, чтобы не дать промашки, — сузила глаза Бубнова.

— Логично мыслишь, подружка, — подмигнула ей Римма, — вот и я этим занялась. Дефилирую я с подносами, а сама присматриваюсь, не обломится ли мне какого объедка с барского стола. Гляжу: кто из них при подружке, кто — при рюмке, а кто один скучает, и, представь себе, вижу, что в самом углу какой-то лысый дед сидит, причем совершенно один, а вокруг него все эти лбы прыгают. Кто сигареточку протянет, кто зажигалочкой чиркнет, кто вина подольет, а этот старый хрыч сидит нога на ногу, не шевелясь, да на них на всех еще и поплевывает. Ну, думаю, Козлова, вот оно, твое счастье, хватай поднос и забирай его с потрохами, тепленького.

— Так он же старый? — отпрянув, Ксюха облокотилась на ручку стула и недоуменно уставилась в выпученные Риммины глаза.

— Мне с ним что, детей крестить? — возмущенно парировала та. — Если бы я сто лет тебя не знала, подумала бы, что ты ненормальная, честное слово! Да какое мне дело до его лысины? Если ему захочется, я буду с нее ежедневно пыль сдувать, да еще и тряпочкой до блеска полировать, лишь бы не скупился на мои капризы!

Проведя ладонью, увешанной тяжелыми золотыми перстнями, по вздыбленным волосам, уложенным гелем, Римма усмехнулась.

— Знаешь, первые два месяца мне было не по себе, все казалось, что сейчас мой дедушка споткнется, упадет и отправится за черные шторки крематория, но потом я убедилась, что это не дед, а конь педальный, он кого хочешь за Можай загонит, прежде чем сам скопытится.

— Вот дела! — порадовалась за подругу Ксюха. — И что, он женился на тебе?

— А то как же иначе, дожала я его, пескоструйничка моего лысенького, решился, — гордо кивнула Римма. — Не только женился, а еще и квартиру на меня отписал трехкомнатную, и дачку в Ярославской области, и многое другое, — многозначительно подвела итог она, демонстрируя увешанные золотом пальцы. — Жизнь прекрасна и удивительна, Оксаночка, когда есть много денежек, на которые можно удивляться ее красотам. Вот, учись: каждую неделю я в салоне красоты чищу перышки, через день — укладка, продукты — на дом, уборка — прислуга, по вечерам — ресторан, а раз в три месяца — путешествие на песочек, погреть на солнышке попку, и это все за то, чтобы я каждый вечер перед сном, словно иконку, целовала лысину моему кошельку.

— Да… — вздохнула Бубнова, думая о своем бедственном положении. — Это хорошо, когда все сразу и все для тебя одной, а когда нет? — и она с грустью взглянула на Римму.

— Что-то ты невеселая, — протянула Козлова, вглядываясь в помрачневшее лицо лучшей подруги. — Ну-ка, давай, рассказывай, что произошло, будем вместе соображать, как тебя вытащить. А то чует мое сердце, ты сама не осилишь, — и она обвела взглядом убогую обстановку Оксаниного жилья. — Только говори правду, мой Козлов многое может, имей это в виду, дорогая, но ему нужно будет выложить все как на духу, иначе — фигня вопрос, ничего не обломится. И потом, может, и я чего соображу, одна голова хорошо, а две — всегда лучше. Ты вспомни, Ксюх, в Севастополе мы все поровну делили, а дружба с годами, как вино, только крепче становится. Расскажи, почему все так? — и она еще раз окинула взглядом жилище Бубновой.