Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

Выстрел в молоко. Как раз после сопромата женился – скоротечный брак с Нелли продлился чуть дольше семестра, от январского экзамена по сопромату до июльского возвращения из Крыма, после чего… Ладно, проехали. А пока почему-то бередило застольно-уличное суесловие Бухтина; не мог и не сможет выкинуть услышанное из головы? Поразительно, Валерка умудрился вместе собрать и разом обрушить всё то, что вынашивалось им столько лет. Оставалось вновь собирать обломки, связывать, стягивать идейные нити в узел. Действительно ли необъятный контекст ужмётся к вечеру в текст доклада, достойного почтенных и научно-строгих ценителей? Кольнуло: стоило смеха ради в лоб спросить Валерку – что такое красота? Смех-смехом, завтра придётся сочинять справку.

Облако заволокло солнце, за окном потемнело.

– Улицы грустят о лете, – посочувствовал Остап Степанович и передёрнулся, ему передался озноб города.

Коричневый плечистый крепыш со смоляной бородкой и волосатыми ноздрями наконец-то торжествующе захлопнул совершенно секретную папку, важно проскрипел к выходу, беззвучно закрыл за собою дверь.

– Несомненно, реализм побивает абстракционизм, решительно побивает, абстракционизм в нокдауне, не так ли? Или уже в нокауте? – загадочно ухмыльнулся, радуясь историческим победам высшей эстетической справедливости на ринге искусства, Остап Степанович, и тут же отмобилизовался, постучал карандашом по столу.

Чего ради приплёл абстракционизм?

– Почему окно горизонтальное? О, догадываюсь, догадываюсь – дабы ответить членениям фасадной слоистости? Так-так, отвечать, соответствовать, гармонизировать, а не забыт ли, позвольте полюбопытствовать, контраст? Разве не контраст дарит нам возбуждающе-приятную глазу форму? – портики на скромном и плоском фоне, стекло и – грубый бетон. Я, конечно, профан, вы, Илья Сергеевич, этой дилеммой в её тончайших, как паутина, взаимосвязях сполна владеете, да и задачки посложней щёлкаете быстрей орешков, но почему не торопитесь меня опровергнуть? Разве чисто теоретически и с первого впечатления, которое, увы, увы, бывает сколь острым, столь и обманчивым, узкое вертикальное окошко тут бы не пришлось ко двору? На мой непросвещённый, возможно, недоразвитый вкус получилось бы даже эстетичнее и, – открыл на закладке третий том материалов комиссии, – удалось бы заодно сохранить замкнутость несущего стенового контура! Правда, если допустить, что башенный богатырь-красавец устоял бы благодаря похвальной предусмотрительности, а чем чёрт не шутит, встарь ведь недаром верили, что бережённого сам бог бережёт, итак, если допустить, что в устоявшей башне уже бы справили весёлые, с пробками в потолки, новоселья, мы бы не имели удовольствия гуторить здесь по законодательно-строгому долгу службы, но разве сойтись в непринуждённой дискуссии или, скинув пиджаки, погонять шары на бильярде, которым – слухами земля полнится – славен ваш Творческий Союз, не было бы ещё приятнее? Не вставая с кресла, лишь подавшись грудью вперёд, согнувшись в пояснице и отведя слегка назад и в сторону правый локоть, Остап Степанович скорчил заговорщицкую гримаску, с обворожительной осведомлённостью завсегдатая изобразил с помощью выхваченной из кожаных ножен пилочки нацелившего кий игрока, губами же – в дуэте с каким-то глубоким внутренним инструментом – издал звонкий звук, с каким шар, угодивший в лузу, ударялся о другие, уже покоившиеся в сетчатом мешочке шары.

Паяц!

– Согласен, не имею идейного права не согласиться: практика есть критерий истины, я видел не только маленькое чёрно-белое, – хлопнул ладонью по стопке отчётных томов комиссии, – но и увеличенное цветное фото перспективы, теперь, по настоянию следствия, присовокуплённое к делу…

Как? Разве отчёт комиссии составлен и утверждён? Ведь ещё должно быть последнее заседание, совмещённое с Днём Здоровья… предварительные материалы? Или – сигнальный экземпляр? А-а-а, тома не переплетены, схвачены скоросшивателями… и не вклеено акустическое заключение с драгоценным автографом Вистунова.

В голове угнездилась раздражительная вибрация.

Мерно жужжали люминесцентные лампы. Плафон, расчерченный белыми металлическими рёбрышками, дрожал, изливал мёртвый голубоватый свет.

Потирая руки, Остап Степанович распорядился в маленький, с пластмассовым намордничком микрофон заварить растворимый кофе и смущённо наморщил лоб, когда по громкой связи тоненький голосок пропищал, что кофе кончился.

От чая с печеньем Соснин вежливо отказался; проследил за золотисто-трепетной траекторией моли.

– Не подумайте только, что я пригласил вас потолочь воду в ступе, нет и нет, такое не в моих правилах. Перед новым кругом логических допущений мне хотелось бы, остерегаясь спешки, с максимальной научной строгостью копнуть поглубже, безбоязненно задеть мировоззренческие пласты именно для того, чтобы избежать ошибок поверхностного дилетантского взгляда. А ошибки, между прочим, умеют прикидываться правильными суждениями. Не берусь предрешать, но и в нашем с вами постыдно-пренеприятном случае даже порывистое сердце подсказывает уму тысячу раз перепроверить не сказался ли разрушительно, если позволите скаламбурить, упаднически… – запрокинул голову, затрясся в беззвучном смехе, заполнявшем пустоты лица подвижной вспученностью морщинок, – да, не сказался ли упаднически разрушительный идейный изъян?

– Расчёт и при разомкнутом контуре гарантирует прочностную устойчивость с большим запасом? Знаю, с таблицами ознакомился. Жаль, однако, что вы переводите свободную беседу на формальные рельсы. Что-что? Всё спроектировано по нормам? Видите ли, – Остап Степанович вновь – на сей раз не спеша – отправил пилочку на покой в её кожаную нору, откинулся в кресле с высокими подлокотниками, принялся рискованно покачиваться в неустойчивом равновесии так, что два ряда надраенных до блеска пуговиц пиджака учинили на потолке беготню зайчиков, – видите ли, – задумчиво повторил он, поочерёдно делая ударение на каждом слоге и виртуозно выпуская из маленьких ноздрей вереницы голубых мохнатых колец, – наше, Илья Сергеевич, всесильное благодаря верности учение не догма, лишь руководство к действию. Мы же порой боимся биения творческой жилки. Всё по нормам! Это опасный замкнутый круг, в нём и диалектику развития недолго похоронить! Упрямитесь, горизонтальное окно красивее? Ах, упрямитесь с оговоркою, здесь красивее? Локализуете, хотя на мой взгляд вовсе не устраняете в корне ошибочную посылку.

Здесь… – задумчиво, протяжно повторил он, – а если не здесь, если – рядышком? Разумеется, я не могу утверждать, что сдвинь вы окно на полметра, дом бы устоял невредимым, не могу. Но зато могу это предположить, в том-то и логический фокус, которому вам, увы, противопоставить, как я понимаю, нечего.

За окном опять потемнело.

– Ладно! Зайду с другой стороны. А если… если злосчастное окно всё же подвинуть с перестраховкой, так подвинуть, чтобы не разрывался контур? Хуже пропорции? Позвольте, позвольте, с каких позиций хуже? С чьих позиций? И как же, минуя логические доказательства, отринув элементарное здравомыслие, вам удалось найти оптимальные границы прочностной и функциональной свободы эстетического решения? Интуитивно? Ну, полно шутить, Илья Сергеевич, вы же архитектор, а не пчела…

По подоконному отливу забарабанил дождь.

– Одна дождинка ещё не дождь! – оптимистично откликнулся, не подняв головы, Остап Степанович и снова чело нахмурил, пропел протяжно, делясь лишавшими покоя сомнениями, – может вы на свете лучше всех, только это сразу не поймёшь… Боюсь, ох боюсь, грешным делом, что с методологией принятия решения у вас органичные нелады, что искомую свободу творчества, роль которой не умаляю, которую сам был бы рад-радёшенек при должном её обосновании поприветствовать, вы не удосужились осознать как необходимость перво-наперво конструктивную, потом функционально-планировочную и лишь затем – эстетическую. Прочность, польза, красота – в такой очерёдности, если не запамятовал, располагала многовековая практика приоритеты зодчества, не зря устояли, не уставая, заметьте, радовать глаз, ещё рабами Рима сработанные колонны. О, главное-то я успел прочесть и понять, – долбил Остап Степанович, вставая, огибая стол.

– Огромное небо, одно на двоих! – изумился. – И куда-то всё спешат такси, – приходя в себя, философски оценивал обстановку за окном Остап Степанович, затем кротко жалел липы, истерзанные холодным ветром, ливнем, а своё недовольство выказывал громко, твёрдо, – уникально аномальный год выпал! Зимой оттепели замучили, едва травка с листиками зазеленели, запоздалый ладожский лёд загубил погоду и настроение, мечтал порыбачить. Ни в какие ворота, ледоход под конец июня.