Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

Рука узницы дрожала, но палец, словно лоза на воду, указывал на Магистра.

— Чёрная душа! — выкрикнула эльфийка. — Чёрная, порченная! Сотни грехов скалятся из твоих глаз! Спасай свою душу, пока она есть!

Магистра отшатнуло. Вой тех, кто был в нём, оглушил его.

— Казнить её, — отрывисто приказал он, сдерживая дрожь. — Нынче же!

Чересчур резко развернувшись, он вышел. Пламя колыхнулось, окутавшись чёрным смрадом.

Сопровождавший Магистра ведьмак повёл в воздухе факелом, пытаясь разглядеть приговорённую, затихшую в углу каменного мешка на припорошенном соломой полу, подтянув к груди острые колени.

Из-под завесы серых волос колюче сверкнул взгляд болотно-зелёных глаз. Окатил, будто ушатом холодной воды, немым страданием и погас, затаившись под сенью сухих ресниц.

Глаза не плачут, когда сама душа кричит и мечется, зажатая в тисках боли.

***

Разумным созданиям свойственно стремление к определённости. Но не всякое знание приносит успокоение. Знать день и час, должный стать последним, — одно из тех немногих горьких знаний. Услышав приговор Магистра, Эстель ощутила не обуявшую её дикую жажду жить, слитный протест всего её существа, не ярость и гнев и даже не спасительное опустошение, всеобъемлющую отрешённость, невозможность мыслить, сознавать...

Эстель испытала облегчение. С клубами дыма её душа поднимется в стальные небеса. И уже в ином бытие, не здесь, она прижмёт к груди своего ребёнка и улыбнётся мужу.

Коган спустился в подземелья, когда понял, что ничего больше не сможет сделать.

Протяжно всхлипнула решётка. От этого звука внутренности скрутило, как мокрое бельё в руках у прачки, и рубаха между лопаток отяжелела, напитанная холодным потом.

Какими правдами и неправдами добывалось разрешение навестить осуждённую! Его посещение ничего не изменит. Но он не мог иначе.

Снаружи упал засов, чётко и гулко прозвучали удаляющиеся шаги. Из деликатности их оставили одних.

Нещадно чадил единственный факел. Ведьмак напряжённо вглядывался в пронизанную желтовато-красными прожилками тьму, перестраивая зрение.

— Я здесь, Коган.

Ведьмак ощутил приближение Эстель прежде, чем увидел. Эстель коснулась его руки, и он инстинктивно сжал её пальцы. Если бы он не знал, что осязает живую плоть, решил бы, что держит в ладони тонкую связку сухих ветвей.

— Знаешь, я настолько свыклась с темнотой, что для меня иное перестало существовать. Насилу верится, будто когда-то я могла видеть свет. — Прозвучал смех, коротко и сухо, точно сломали сухую ветку. Помолчав, Эстель прибавила: — Как там наверху?

Коган не сразу понял сути вопроса. Наверху? В небе? В его глазах Эстель уже не принадлежала земле.

— Крепко ударили холода, — наконец, ответил он, стремясь как можно более полно очертить картину зимнего утра. Задача осложнялась тем, что он с трудом мог припомнить, какое время года на дворе: настолько отодвинулось от него всё кажущееся наносным и преходящим. — С утра снег валит стеной. Солнца совершенно не видно, точно его и нет вовсе, но при этом удивительно светло, отовсюду сияние...

Коган осёкся, потрясённый доведённой до крайности несовместностью светского разговора о погоде с ситуацией и обстановкой камеры смертницы.

Точно ничего и не происходило. Точно Эстель, едва вырвавшаяся из удушья Армалины Эстель — не познавшая ни любви, ни ненависти — чистый лист, на котором ещё возможно написать всё, что угодно, только что появилась в Телларионе. И жив Эджай, и стихии не угасают вновь в своих кельях...

— Должно быть, очень красиво... — в тоне Эстель прозвучала мечтательная отстранённость. — Почему же ты прервался? Коган?..

Длинно, рвано выдохнув, он одним шагом преодолел разделявшее их расстояние и сжал Эстель в объятиях. Хрупкая, ломкая... дриада из Туманной рощи.

— Когда... когда всё начнётся, — чужим голосом наставлял он, — нагни голову и глубоко вдыхай дым. Так ты скорее потеряешь сознание.

Вот и всё. Больше он ничего не может для неё сделать.

Кожей он почувствовал её улыбку и содрогнулся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Постой, ещё одно. Знаю, что прошу многого... чересчур, пожалуй. Но... Пообещай, что придёшь на казнь. Пусть последнее, что увижу, будет лицо того, кто меня любит.

Он не мог говорить и потому лишь кивнул. Опершись о его плечи и приподнявшись, Эстель поцеловала его, прикосновением лёгким и едва ощутимым.

Из подземелий Коган поднялся, как восстают из гроба, и долго тёр лицо снегом, пока кожа не онемела. Он придёт. Но, боги, чего стоило ему страшное обещание!

***

Эстель ослепла. Свет — он не просто яркий или приглушённый, чистый, дробящийся на цвета и оттенки. Он холоден. И звонок. Он ранит. Он многократно отражается мириадами огранённых алмазов. Эстель ступает по ним, как по битому стеклу, и безупречную белизну пятнают алые следы. Холод... обжигает. Но разве идущей на смерть стоит беспокоиться о жестокой лихорадке, что свалит её к ночи?

К ночи от Эстель останется лишь остывший пепел.

Под шагами идущего обок мужчины не-мага звучно хрупал снег. Немолодой уже человек был здесь не столько для того, чтобы предотвратить попытку побега, сколько помочь дойти до костра.

Сознание Эстель прояснилось, и дух её окреп, но силы телесные, напротив, оставили тело. Когда она оступилась в очередной раз, конвоир поднял её на руки и понёс; она была лёгкая, как ребёнок. Можно было закрыть израненные солнцем глаза. Эстель обхватила себя за плечи.

— Озябла, дочка? Ничего, скоро согреешься.

Эстель слабо улыбнулась немудрящему утешению. Посреди заснеженного поля — столб, словно грозящий небесам перст.

"Неужто тот свет в конце дороги — пламя моего костра?.."

Память возвращалась к ней с окрепшим рассудком. Встреча с Коганом... не нынешняя, но та, что прежде. Её просьба позаботиться о сыне. Верно, бредила вслух — как это возможно?.. Знать, в тот миг безумные слова звучали для неё единственно верными. Тогда она думала... нет, точно знала, что её ребёнок жив, что он остаётся один на один с миром, где мать лишили любви! И кому, как не побратиму его отца, позаботиться о мальчике?

Эстель провалилась в воспоминания, как в сон, когда её оковы разомкнули, чтобы обвить вокруг столба. Жизнь её, короткая даже по человеческим меркам, осветилась счастьем, и, увидь Эстель вновь провидицу из сна, она, не колеблясь ни секунды, подтвердила бы свой выбор. Неполные пять лун, проведённых с Эджаем, Эстель не променяет на пять тысяч лет, но без него.

Немногим предстояло увидеть, как бывшая хранительница обратится пеплом. Несколько исполнителей не-магов, кутающийся в подбитый мехом плащ Магистр, с ним бессменный Кейлус и ещё двое из числа старших. Эстель прикипела взглядом к больным глазам Когана. Сдержал обещание, и как иначе?..

Зимние дни коротки. По-прежнему невидимое солнце добавляло белизне тревожные красные блики. В алмазной снежной россыпи поблёскивали щедрые рубиновые горсти.

Взметнулся широкий шитый серебром рукав. Магистр спешил самолично исполнить приговор.

Сучья занялись тотчас. На какое-то время Эстель стало лучше. Теплее.

Ненадолго. Тепло обратилось нестерпимым жаром. Следуя прощальному совету друга, Эстель жадно вдыхала едкую отраву. Как ни стремилась она к смерти, переступить за последний порог оказалось больно и страшно. Глаза жгло, дымная завеса застилала взгляд.

"Коган, где ты, Коган?.. Протяни свой взгляд сквозь эти чёрные клубы, как прежде протягивал руку сквозь прутья решётки..."

Эстель плакала, задыхаясь. "Брат... Ранделл! Эджай... Сыночек... Вот, уже... Немного осталось. Подождите меня... я... догоню..."

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

***

Он не ответил бы, откуда, но... Коган с самого начала знал, что Эстель действительно убила. Её не очернили чужим грехом, не сделали из неё жертвенное животное. Да, та Эстель, которую он когда-то — кажется, века назад — привёз в Телларион, не вязалась с преступлением, убийством.

Да, та, прежняя... Но Эстель стала другой. И Стихна... Ему не было известно, что послужило поводом, но ведьмак верил: княжна Карунах была способна на любую подлость. Он не оправдывал Эстель — разве есть в том необходимость? Грешница ли, святая — она дорога ему. И всё же, зная о её вине, он не просто не имел возможности спасти Эстель, он не имел на это права.