Самый лучший стрелок - Евгений Кукаркин

- Тогда была другая жизнь, ее нельзя сравнивать с настоящей.

- Народ, Танечка, в Афганистане, по сравнению с тем прошлым временем, изменился, но его дух независимости остался. То что произошло, он воспримет как наступление на его независимость.

- Значит по твоему им дозволен над нами издеваться, нас бить, убивать, а мы не можем им дать сдачи...

- На руках Амина действительно кровь наших граждан, но он президент страны и с ним надо поступать в рамках международных отношений. Знаете что, ребята, давайте сейчас не будем сейчас впадать в дискуссию о политике и у меня к вам просьба, никогда, ни перед кем, не распространяйтесь о событиях, свидетелями которых вы здесь были. Это может закончиться плохо не только для вас, но и для нас, ваших родителей.

- Хорошо, мамочка, - вдруг согласилась Таня.

- Тогда оставайтесь одни, я пойду к Машеньке, надо ей помочь справиться с горем. Поля была чудесной женщиной.

Она ушла. Таня подошла ко мне и положила руки на плечи.

- Тебя в эти тяжелые дни могли убить...

- Помнишь, когда мы первый раз с тобой встретились, ты сказала, что здесь так тихо, никакой истории...

- Помню. Но после всех событий, я поняла и другое, историю пишут кровью и ее надо ощущать, даже тогда, когда ее не видишь.

Я подтягиваю ее к себе.

- Мы ведь встретимся, правда?

- Должны. Из-за этих событий, я прервала здесь учебу в школе, приеду в Ленинград и должна наверстать упущенное, потом надо успеть в институт... Я тебе оставлю адрес. Приезжай.

И тут я ее целую в щеку, а она обхватывает мою голову руками и страстно целует в губы.

Нашу идиллию прерывает стук в дверь и слышен голос Даши.

- Танька, открой. Ты здесь?

Таня неохотно отрывается от меня и отряхнувшись идет к двери. Дашка влетает как метеор.

- Ты знаешь, наших ребят отправляют завтра в Москву. Ой, Толя, ты здесь, а я то думала, что я первая Таньке сообщу эту новость. Пойдемте ко мне. Я уже Сашу выловила, через пять минут он придет туда. Мы справим проводы и расставания. Мама вина приготовила, первый раз в жизни напьюсь.

На аэродроме только одна неприятность, это надо всегда чего то ждать. Подали "ИЛ" и мы уже хотели погружаться, как вдруг команда: "отставить". К самолету подъезжает большая грузовая машина. Лейтенант тыкает пальцем в солдат.

- Ты, ты, ты и ты... - палец уперся в меня. - К машине.

Мы подходим к машине, откидываем задний борт. Внутри три гроба. Самый центральный покрыт красной материей и на нем венок перевитый лентой, на которой надпись: "Генералу П. от комитета гос. безопасности".

- Разгрузить машину, - требует лейтенант, - гробы перенести в самолет.

Мы перетаскиваем гробы в самолет и только после этого, солдатам разрешают приступить к погрузке.

- Первые жертвы войны, - комментирует мне на ухо Сашка шепотом.

- А те 22 человеческие жертвы и те... больше десятка наших солдат погибших в провокации...

- Тише, ты. Это были жертвы прелюдии к войне. Сколько теперь еще будет этих гробов. Война, судя по всему, только началась.

- Ты откуда знаешь?

- Я слышал, как наш батя обсуждал по телефону вариант посылки небольшой группы "Дельты" в Герат. Там наши части немного придержали...

- Ну и что?

- Вроде все уладилось...

- Тише, литер идет.

Мы притворяемся, что заняты делом и затащив свое барахло в самолет, уже подобрали себе уютное место.

- Смотрите, наши отъезжают, - кричит один из солдат у входа в самолет.

- Кто наши?

- Да гражданские же.

Мы как на пружинах подскакиваем и пробираемся к двери. На поле аэродрома выезжают грузовики, из них выскакивают женщины, дети и несколько мужчин.

- Ты Дашку не видишь? - спрашивает меня Сашка.

- Нет.

- Отойти от двери. Приготовиться к взлету, - командует лейтенант.

Все. Прощай Афганистан. Мы развязали войну, теперь умирать в этой кровавой бойне предоставим другим.

Первыми меня учуяли собаки. Поднялся такой гвалт, будь то к нашему дому подошли сотни врагов. Вытянув шею, впереди несся Хонди. Он подпрыгнул так высоко, что точно достал своим языком моей щеки.

- Хонди, собачка моя.

Я склоняюсь к нему, но буря восторга так высока, что пес извивается ужом, нещадно молотя себя хвостом и мотая головой. Другие окружили нас и почтительно потявкивают или пытаются прилизаться под мою руку.

- Кто здесь?

На лыжах стоит с двустволкой отец.

- Неужели, Анатолий.

- Я приехал в отпуск.

- Здравствуй, Толя.

Он обнимает меня.

- Пойдем домой. Вот наши то обрадуются.

Мы за столом. Мать и бабушка, как помолодели, они сидят за столом, подкармливают меня, а я им рассказываю небылицы из армейской службы.

- Ты там был? - вдруг спросил меня отец.

- Где там?

- В Афганистане. Туда послали много наших.

- Проскочил так..., - нехотя тяну я.

- Ордена там заработал?

- В основном, там.

- Не забыл как стрелять надо?

- Не забыл.

- Толя, ты стрелял в людей? - тревожно спрашивает мама.

- Ну что ты, мама. Я был там, когда еще и война то не началась.

- Эх жалко, что ты не был в гуще сражений, - сокрушается отец.

- Ну и правильно, - не выдерживает бабушка, - убили бы и все...

- Тольку? Да его не одна пуля не возьмет...

- Брось ты? Плюнь лучше через левое плечо три раза.

Отец смеется, но плюет.

- Ой, я забыл, мама, в Афганистане в магазине приобрел.

Я лезу в чемодан и достаю толстую цепочку змейку. Мать ахает от изумления, они с бабушкой щупают необыкновенную диковину.

- Сколько же в нее надо денег вложить? - спрашивает бабушка.

- Там наши деньги в цене...

Вечером я раздеваюсь и мать, открыв рот, с ужасом смотрит на мою ногу.

- Что это у тебя?

- Шрам. Нечаянно задел за рваное железо.

- Господи, слава богу, что все в порядке.

Она щупает ногу.

- До чего же длинный и как тебя только угораздило...

Хонди, на правах первого друга, ложится рядом с кроватью на коврике.

Мы идем с отцом на лыжах, по вспухшему от снега лесу. Впереди, как всегда, Хонди. Собачка немыслимыми приемами осиливает сугробы.

- Так все таки, ты участвовал в боевых операциях в Афганистане? спрашивает отец.

- Участвовал.

- Я так и думал. Молодец, что не расстраивал мать. А у нас здесь тишина. Только новый секретарь обкома малость нервы портит.

- Браконьерством занимается?

- Да нет. Все этих пакостников под свою защиту берет. Я тут придавил двоих с деревни, где ты сдавал экзамены. К суду их притянул, так он их из дерьма вытянул, они опять теперь шалят...

- Кабана бьют?

- Нет, оленя в основном...

Мы обходим участок и возвращаемся домой.

Я их выловил на пятый день моего отпуска. Идет крупный, разлохмаченный снег. Вдруг звуки выстрелов всколыхнули лес, встряхнув с веток деревьев, неокрепшие сугробики.

- Хонди, тихо.

Мы идем на звуки выстрелов. Двое мужчин на снегу ножами потрошат лося. Они сняли лыжи и прислонили их к дереву.

- Федя, привет, - говорю я негромко.

Мужик в рыжей шапке подскакивает и с ужасом смотрит на меня. Второй, более энергичен, он выхватывает ружье и тут же я стреляю. Ружье вылетает из его рук и исчезает в снегу, метрах в пяти за ним.

- Федя, ты чего меня так плохо встречаешь.

- Толенька, я не хотел, - уже чуть не плачет мужик. - Черт попутал.

- Ты, сволота, - грубо отвечает молодой, - ты мне ружье попортил. Я же тебя в порошок сотру...

- Толенька, не слушай его, он еще ничего не понял.

Федя струхнул всерьез. Я опять стреляю. Шапку наглеца смахнуло с головы и похоже до него тоже доходит, что что-то не так.

- Кто это? - спрашивает он Федю.

- Толя. Сын лесника.

- Ну и что?

- Он тебя здесь похоронит.

- Не имеет права, - уже взвизгнул он.

- Вы нарушили закон, значит надо.

- Может не надо, Толенька, - хнычет Федя, - Богом клянусь, последний раз в жизни это сделал. Прости.

- Нет, Федя, ты который раз ловишься в лесу?

- Третий.

- Вот видишь, третий, а ума не набрался, Не мог сразу со всем порвать...

- Порву, кровью клянусь, порву.

Я начинаю расстреливать их лыжи, они подпрыгивают и превращаются в щепки. После обращаюсь к мужикам.

- Выкиньте ножи.

Теперь они послушны как кролики. Ножи улетают в сугробы.

- А ну, марш в ту сторону.

Мужики, ругаясь, ползут по сугробам. Мы с собакой подходим к туше лося, уже наполовину покрытую белым ковром падающего снега. Хонди сразу вцепился в кусок мяса, а я с трудом нахожу Федино ружье, закидываю себе на плечи и изучаю участок. Падающий снег, уже засыпал следы и по едва приметным вмятинам можно еще определить откуда мужики шли.

Так и есть, в метрах ста от места событий, обычные волокуши на широких лыжах. На них брезент и сено. Я подтаскиваю их к лосю, отсекаю самые лучшие коски мяса, заворачиваю их в кусок брезента и забрасываю на волокушу. Теперь мы с собачкой не спеша, отправляемся в лесничество. Я, как заправская лошадь, накидываю лямку и тащу ношу по сугробам, пробиваясь к дороге.