Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало - Лилия Кузнецова

Итак, письмо Карла XIII, адресованное Бонапарту, попало к императору с небольшой задержкой. Зато Бернадот, не теряя ни минуты и соблюдая крайнюю осторожность, тайно отправился в русское посольство прямо к полковнику Александру Ивановичу Чернышеву, тогда исполнявшему скромную должность курьера по обеспечению взаимной секретной переписки Александра I и Наполеона. Маршал отлично знал, что светский красавец и ловкий танцор, (от которого были без ума дамы наполеоновского двора, начиная с Полины Боргезе, любимой сестры тогдашнего повелителя Европы, и даже прозвали любезника «Русским Казановой»), на самом деле являлся резидентом агентурной разведки в Военном министерстве Франции. Естественно, полковник Чернышев тотчас же доложил в Петербург о просьбе Бернадота заверить самого царя в особых симпатиях наполеоновского маршала к России.

Французский император, прочитав послание Карла XIII, несколько удивился, но, узнав вскоре от подчиненного ему военачальника о сделанных тому заманчивых шведских предложениях, при всей неприязни к Бернадоту не стал препятствовать карьерным планам своего родственника, приходившегося ему свояком.

В конце 1794 года «граф» Жозеф Буонапарте женился на некрасивой Жюли Клари, дочери богатого марсельского судовладельца, принесшей супругу хорошее приданое, а за ее прелестной сестрой Дезире стал ухаживать Наполеон. Несмотря на возражения папаши Клари, недовольно ворчавшего, что «с него достаточно одного Бонапарта», красавица отдала руку, сердце и свою невинность почти неизвестному тогда бригадному генералу. Кто же мог тогда предположить, что тот, став французским императором, посадит своего старшего брата сначала на Неаполитанский престол, а затем и на более престижный испанский.

Нежный возлюбленный, как тогда было модно, называл свою невесту другим ее тайным крестным именем – Эжени. Но нареченная напрасно заклинала обожаемого жениха, уезжавшего в апреле 1795 года в Париж, дабы тот исполнял «так же хорошо клятву, данную тобою мне, как я исполняю клятву, данную мною тебе»[78]. Увы, Наполеон изменил своей суженой. Чары Жозефины Богарне (да и карьерные соображения) заставили его почти забыть о брошенной Дезире-Эжени Клари, однако муки совести о зле, причиненном беззаветно преданной ему девушке, никогда не оставляли корсиканца, изменившего прежним любовным клятвам. А через три года бывшая невеста Наполеона вышла замуж за его вечного тайного соперника и скрытого врага, Жана-Батиста-Жюля Бернадота, сына писаря из города По.

Французский император ради незабвенной Эжени многое позволял ее мужу, хотя и знал, что характер у хитреца Бернадота «был самый несносный; педант и зануда <…> рассчитывал свои поступки с точностью арифмометра, искусно скрывая свою игру». Наполеон прощал коварному и лживому шурину «все его ошибки за время Империи» и не случайно в конце жизни признал: «Если Бернадот был французским маршалом, князем Понтекорво и королем, то причина этому – его брак»[79].

Лукавец перед отъездом в Швецию подписал грамоту об освобождении от каких бы то ни было обязательств перед своей прежней отчизной и ее венценосным патроном, однако, разыграв «родственное» негодование, заставил Наполеона исключить из сего весьма важного документа пункт о запрещении новоиспеченному иноземному кронпринцу вступать в любые антифранцузские союзы и воевать против бывшей родины.

В ноябре 1810 года Бернадот, сменивший свое имя на Карл-Юхан, а католическую веру на протестантскую, наконец-то приехал в Стокгольм. Окончательно поняв, что счастье Швеции зависит от мира с Россией, кронпринц, почти полновластно правя страной при немощном Карле XIII, уже в апреле 1812 года заключил с соседней могущественной державой союзный договор, а через год высадился с войском в Германии, где начал успешно командовать стотысячной Северной армией коалиции.

Де Лоза. Наполеоновский маршал Жан-Батист-Жюль Бернадот. 1806 г.

В 1815 году, после битвы при Ватерлоо, Наполеон Бонапарт окончательно потерял императорский престол и жил изгнанником под надзором англичан на далеком острове св. Елены. В 1818 году его бывшая невеста Эжени-Дезире стала королевой шведов, готов и вандалов Дезидерией, а его вечный соперник-маршал, после коронаций в Стокгольме и Христиании (Осло) – правителем «Объединенных королевств Швеции и Норвегии» Карлом XIV Юханом, на чьей руке от якобинского прошлого так и осталась татуировка: «Смерть тиранам». Зато на монетах отныне чеканили новый герб: теперь в овальном центральном щитке к «снопу» прежнего шведского королевского рода Ваза слева присоединился «горбатый мост» князя Понтекорво, над коим так и продолжал парить наполеоновский орел. Потомки августейшей супружеской четы, оказавшейся благодаря Великой Французской революции и сложным перипетиям судьбы на древнейшем скандинавском троне, восседают на нем до наших дней, традиционно сохраняя нейтралитет в отношениях с Россией, ибо основатель династии некогда дал священный обет ничего не предпринимать, что было бы неприятно России.

Своеобразное благословение императора

Данный Александру I «высоким и могущественным» кронпринцем Карлом-Юханом орден Меча состоял из непременных креста, звезды и ленты, но к сим знакам еще прибавился миниатюрный меч. Он, как будто соскочивший с медальона орденского креста, дополнительно символизировал первую степень высокой шведской награды[80]. (См. цвет. илл. 2.) Уже с конца 1814 года вместо громоздкого креста в орденской колодке, Александр I стал подвешивать крошечный меч острием вверх к пряжке ленты английского ордена Подвязки, обвивающей зубцы звезды высшего русского ордена Св. Апостола Андрея Первозванного.

Однажды, летом 1816 года, во время одного из вояжей Александра I по Смоленщине, соединительное колечко под тяжестью орденской подвески, вероятно, слегка разжалось. Упавший на землю знак шведского военного ордена – снабженный с обоих концов ушками для пришивания серебряный меч, в палец длиной, да еще и плоский с одной стороны, – нашел в траве дворянский недоросль, увидевший, как что-то блестящее слетело с груди самодержца, направившегося помолиться в храм, пока перепрягали лошадей на почтовой станции. Мать мальчика почтительно отдала сыновнюю находку обожаемому монарху, а благодарный Александр I повелел даже не одного, а обоих отроков бедной помещицы-вдовы отправить на учебу на казенный кошт в 1-й Петербургский кадетский корпус. Облагодетельствованной женщине, обомлевшей от восторга при мысли, что ее дети получат образование, император, мило улыбнувшись, вернул крошечный меч, прибавив, чтобы она сохранила сей подарок, а когда ее старший сын получит эполеты, отдала бы состоявшемуся офицеру знак иноземного ордена в воспоминание о памятном дне.

Прошло восемь лет, и новоиспеченный прапорщик гренадерского саперного батальона приехал в родимое поместье Коптево под Смоленском. Внимательного рассмотрев своеобразный презент государя, молодой двадцатилетний офицер (а им был Константин Дмитриевич Глинка) решил, обломав одно из ушек, превратить меч в нательный крест. Вплоть до своей отставки в чине поручика, кавалер ордена Св. Анны III степени и Св. Владимира IV степени с бантом носил благословение Александра I на ратные подвиги на рубашке под мундиром. Чтобы и затем не расставаться с мемориальной вещью, заслуженный офицер поместил ее на оборотную сторону настольного зеркальца для бритья. После смерти Константина Дмитриевича оно перешло по наследству к его сыну Павлу, тоже избравшему военную стезю.

Новый владелец предпочел размонтировать отцовское зеркальце, считая, что оно не совсем достойное место для знака шведского военного ордена Меча, украшавшего некогда грудь самого императора Александра I Благословенного. Желая увековечить дату получения в феврале 1857 года офицерского чина, Павел Константинович Глинка заказал московскому ювелиру исполнить серебряный портсигар, обильно украшенный чернью. Отныне меч-крест, помещенный рукояткой вверх и окруженный дюжиной крошечных выпуклых кружков, символизировавших космический порядок и спасение, красовался в миндалевидном медальоне на крышке сей драгоценной вещи. С другой ее стороны мастер поместил также перенесенную с отцовского зеркальца золотую изящную монограмму «КГ» (Константин Глинка), увенчанную дворянской короной[81]. Памятную реликвию, дожившую до наших дней, и доныне бережно сохраняют потомки обоих офицеров.