Сидр для бедняков - Хелла Хассе

— Они полюбили друг друга, но их разделяла река, — продекламировал с того берега Рейнир. — Осторожно, ноги промочишь! Давай уж лучше останемся каждый на своем бережку.

Стремительным движением Марта скинула туфли и зашлепала по воде. Ноги вязли в топком дне реки. И вдруг она провалилась выше колен. Пришлось подобрать мокрый подол.

— Вот это да! — съехидничал Рейнир. — Ничего, здесь раздеваться не возбраняется.

Не будь в реплике Рейнира издевательского подтекста, Марта бы рассмеялась. Она терпеть не могла того, что называла «любовью при полном параде», и Рейнир обычно над этим подтрунивал. Вот почему сейчас она закипела от негодования. В язвительных словах Рейнира ей почудился намек на то, что она чересчур пряма в любовных отношениях. Дрожа от гнева, она швырнула грязные туфли на берег. Одна из них повисла на кусте неподалеку от Рейнира.

— Помоги же мне.

— Во-первых, никто тебя не просил идти вброд, а во-вторых, я действительно ничем не могу помочь: здесь колючая проволока.

Марта, уже по пояс в воде, упрямо одолевала камни и корни вязкого дна, покуда не выбралась на другой берег. Молча отжав подол, она стала искать свои туфли, продираясь сквозь сорняки и кустарники. Оказалось, ее и Рейнира действительно разделяла колючая проволока: ржавые витки тянулись сплошным заслоном от столба к столбу.

Мастерская скульптора Стратмана. Здесь все необходимое для затемнения — лоскуты черной материи, циновки, куски картона — в дневное время висело под потолком, как гнезда летучих мышей. Марта иногда ходила сюда по поручению матери. Но однажды она влетела в мастерскую, ничего не видя вокруг, спотыкаясь, точно слепая, о папки с эскизами, задевая столы с гипсовыми моделями, и сквозь слезы сообщила Стратману, что в поезде при проверке документов немцы арестовали ее мать.

— Я уже знаю, — спокойно ответил Стратман, работавший над стальной конструкцией. — По счастью, она успела уничтожить самые важные бумаги, которые были при ней. Если бы ей это не удалось, пострадало бы много людей.

— Но что будет с мамой?

Марта не понимала, как он может сидеть так спокойно и огрубевшими пальцами катать взад и вперед кусок глины. У Стратмана было треугольное лицо с широкими скулами и крупными бледными губами, на которых порой блуждала таинственная, как у Будды, улыбка. Приветливый и корректный с собеседниками, он и сегодня по обыкновению соблюдал дистанцию, рассматривая глину и как бы пряча глаза под почти лишенными ресниц веками. Марта стояла, запыхавшись от быстрой ходьбы, отделенная от Стратмана металлическим каркасом, на котором впоследствии вырастет скульптура. «Не знаю я его, совсем не знаю, — в страхе подумала она, и на нее словно дохнуло ледяным, пронизывающим ветром. Но это продолжалось недолго. Она овладела собой и немного успокоилась. — Нужно верить ему, доверять безгранично, иначе все это не имеет никакого смысла».

— Мы сделаем все от нас зависящее, — сказал Стратман. — Это я тебе обещаю. Домой не возвращайся, где-нибудь тебя устроим.

Слово свое он сдержал и вместе с товарищами разработал план спасения ее матери. Когда мать перевозили из одной тюрьмы в другую, подпольщики буквально вырвали ее из рук полиции. Теперь у Марты с матерью был новый адрес: чердак стратмановского дома на канале; других обитателей дома обе они не знали и никогда не видели. Устроились они в крохотной мансарде с двумя походными койками, столом и парой стульев. На чердаке хранились книги и старая мебель, которую время от времени стаскивали вниз и кололи на дрова. Стратман и его жена Дора были посредниками между ними и внешним миром. Раз в день Дора приносила горячую еду в кастрюле, предусмотрительно обернутой газетой, а по вечерам выносила помойное ведро. Ни мать, ни Марта вниз не спускались. Стратман даже запрещал им в его отсутствие ходить по чердаку. На четвертом этаже жил преподаватель французского языка, который давал частные уроки. Поэтому лишняя предосторожность не помешает. Чтобы подышать свежим воздухом и размяться, Марта вылезала через окошко на маленькую площадку между крышами их дома и соседнего. Место было безопасное, так как другого хода туда не было. Сзади площадку прикрывало подобие карниза, а со стороны канала — украшавшая фасад дома алебастровая скульптура: Два огромных пса — щербатые и облупленные — сидели по обе стороны фронтона и, задрав кверху морды, будто лаяли на небо.

Мама была еще молчаливей обычного. Свой тяжелый недуг она тщательно скрывала от дочери. Обе работали с утра до вечера: сортировали продовольственные карточки, чинили платье и белье, которое Дора Стратман приносила им целыми охапками. В полдень они наблюдали за тем, как на плоской кровле удлиняются причудливые тени собак. В голодную зиму строгие предписания Стратмана пришлось нарушить. Преподаватель французского, кажется, уехал в деревню. Марта с матерью продолжали ночевать на чердаке, но все дни проводили на третьем этаже в длинной узкой комнате, где всегда было сумрачно. Из окна виднелся садик, по-зимнему голый. Все высокие деревья стояли с обрубленными сучьями. Здесь мать и дочь встречались с другими жильцами, тоже укрывавшимися в доме на канале. Среди них был старик, менеер[17] Леви, владелец антикварного магазина, два студента, актер. Студентов Марта знала только по именам. Скромные парни, они играли в шахматы, сосали пустые трубки и сочиняли криптограммы. В отличие от них менеер Леви не мог ни минуты усидеть на месте, все время качал головой, вздыхал и что-то бормотал себе под нос, перебирая дрожащими пальцами часовую цепочку. Однажды, когда его случайно не было дома, гестаповцы схватили его семью: жену, сына, невестку и внуков — и увезли неизвестно куда. Все его имущество было конфисковано, вначале опечатали магазин, потом забрали то, что было дома. Стратман приютил его. Старик жил в мучительном ожидании. Тысячу раз в день он поглядывал то на входную дверь, то на часы, сидел на самом краешке стула, чтобы в любой момент вскочить. По вечерам все усаживались вокруг стола с коптилкой, сделанной из жестяной коробочки от актерского грима. Днем актер обычно читал у окна, а вечером при неверном, дрожащем свете плошки оживлялся. Он декламировал стихи, отрывки из античных трагедий, монологи из шекспировских драм. Воодушевленный звуками собственного голоса, он вливал в собравшихся страстную жажду жизни. Люди сидели с просветленными лицами, забыв о мраке, подстерегающем их за спиной.

Как-то раз ночью немцы устроили облаву. Студенты спрятались на крыше, актер через сад убежал в соседний дом к своим друзьям; Марта, ее мать и менеер Леви укрылись в тайнике между этажными перекрытиями, в тесной и низенькой, как гроб, конурке. Они лежали в душной тьме, затаив дыхание, в то время как Стратман водил солдат по комнатам, откуда Дора в безумной спешке все же успела вытащить спальные принадлежности.

В день освобождения Марта помогала вывесить флаг. Слежавшееся полотно медленно развернулось, и ветер зашевелил складки красных, голубых и белых полос. Прощаясь, все они, кроме молодых людей, ушедших в город, собрались в передней.

— С этим покончено, — сказала мать Марты. — Покончено раз и навсегда.

Стратман и Дора глядели друг на друга и улыбались.

— Все только начинается, — сказала Дора. — Смотрите, не наделайте ошибок!

— Да, самое трудное впереди, — подтвердил Стратман. — Наступила мирная жизнь, и мы должны теперь действовать, чтобы осуществить то, о чем мы с вами все эти годы и мечтали и говорили. Мы должны сказать «нет» насилию и варварству, должны призывать к справедливости и гуманизму. Нужно добиваться социальных перемен. — Стратман сделал выразительный жест: он как бы смял глиняную фигурку в бесформенный комок, а потом начал лепить заново.

— Аминь! — воскликнул актер голосом, в котором звучала медь.

А старик Леви, одиноко стоявший у окна, глядел на канал и молчал.

Рейнир сидел, прислонившись спиной к дереву. Увидев Марту, которой пришлось сделать крюк, чтобы обойти колючую проволоку, он демонстративно отвернулся.

— Ну что, доволен? Ты в своем уме? — с негодованием спросила Марта. — Весь день ищешь повода придраться ко мне. Сам жалеешь, что пустился в эту авантюру, а злость вымещаешь на мне!

— А кто еще недавно предлагал вернуться, ты или я?

— Потому что я тебя хорошо знаю. Сознайся, что ты ошибся.

— То есть ты считаешь это ошибкой!

Марта бросила мокрые туфли на траву.

— Скажи откровенно. Не криви душой. Ты ведь это знаешь не хуже меня.

— Если говорить об откровенности, то почему ты не призналась во всем Паулю? Моя жена в курсе, где я и с кем.

— Еще бы, — засмеялась Марта. — Но я, к сожалению, не смогла столь образцово отрегулировать свою личную жизнь, как ты. Сколько раз я тебе объясняла, что «признаться Паулю во всем», как ты это называешь, равносильно тому, чтобы навеки с ним расстаться.