Зимняя жертва - Монс Каллентофт

Валла.

Район, построенный в сороковые-пятидесятые годы. Деревянные дома с разукрашенными пристройками, свидетельствующими о постепенном росте благосостояния жителей. Когда-то это был город простых тружеников, потом уже фабричных рабочих заставили сдавать университетские экзамены, чтобы управляться с роботами.

Но кое-что осталось, как прежде.

Там, в доме, они все возятся с ней. Работники социальной службы приходят поздно ночью, переворачивают ее и потом остаются у них с Анной, в доме, весь день с утра до вечера. Их присутствие здесь более естественно, чем мебель, обои и пол, и в то же время совершенно неестественно.

Рассеянный склероз. Спустя несколько лет после свадьбы у Анны стал заплетаться язык. Дальше больше. А сейчас? Лекарства, приостанавливающие развитие болезни, дошли до нее слишком поздно. Ни один мускул теперь не слушается, и только Бёрье понимает, что она хочет сказать.

Милая Анна.

Собственно говоря, собаки — чистое сумасшествие. Но должен же быть хоть какой-то просвет, хоть что-нибудь собственное, свое, и в то же время несложное и радостное? Чистое. Соседи жалуются на его псарню, на лай.

Пусть жалуются.

А дети? Микаэль улетел в Австралию лет десять назад. Карин в Германию. Чтобы не видеть этого всего? Конечно. У кого хватит сил смотреть на свою мать в таком положении? Как это мне хватает?

Но я могу.

Любовь.

Разумеется, они сказали: она останется дома, если ты хочешь.

Если я хочу?

Собаки, пистолеты. Сосредоточиться на самом центре мишени. В тире очищаешься.

Но, Анна, ты для меня все та же. И пока ты останешься собой для меня, может быть, сумеешь оставаться таковой и для себя.

— Ну а сейчас мы откроем гараж…

Ложка с кашей никак не может попасть в рот годовалому малышу. На какое-то мгновение Юханом Якобссоном овладевает ярость; он берет ребенка за голову, просовывает ложку между непослушными губами, и малыш глотает.

Так…

Их таунхаус находится в Лингхеме, в десяти километрах к востоку от Линчёпинга. Такое жилье им по средствам. По сравнению со спальными районами города не самый плохой вариант. Провинциальный средний класс. Ничего особо примечательного и в то же время все довольно пристойно.

— Ту-ту — сейчас проедет грузовик.

Он слышит, как в ванной жена чистит зубы трехлетней дочери, как девочка кричит и упирается, а по голосу жены заметно, что терпение ее на пределе.

Вчера она спросила его, работает ли он с тем человеком на дубе. И что он должен был ответить? Солгать и сказать «нет», чтобы успокоить ее, или ответить как есть: «Конечно, я работаю с этим делом».

— Кажется, ему так одиноко там, на дереве, — сказала жена.

Одиноко? У Юхана не было сил прокомментировать ее слова.

Потому что, конечно же, большего одиночества невозможно себе представить.

— Вжжж… Это едет «пассат».

Жена обиделась, что он не хотел разговаривать. Дети устали и шумели, пока окончательно не выбились из сил.

Дети.

С ними я чувствую себя опустошенным, их всепоглощающая энергия меня утомляет. И в то же время я ощущаю себя живым и взрослым. Сама жизнь как будто проходит где-то рядом с семьей. Кажется, что преступления и расследования не имеют к детям никакого отношения, однако это не так. Дети — тоже члены единого общественного организма, где все это происходит.

— Открывай!..

Где-то на заднем плане — утренняя программа. Первый выпуск новостей. Нашего случая они коснулись лишь мимоходом.

«Когда я выйду на пенсию, мне будет не хватать этих часов, — думает Свен Шёман, прерывая шлифовку в столярной мастерской, расположенной в подвале дома в районе Хакефорс, что в южной части Линчёпинга. — Запаха дерева по утрам. Разумеется, я смогу чувствовать этот запах и тогда. Но это будет совсем не то, что вдыхать его, когда у тебя впереди целый день работы в полиции. Я знаю это. И нахожу смысл в том, чтобы помогать другим. Мне приятно работать с молодыми, еще не сформировавшимися полицейскими, такими как Юхан или Малин. Я чувствую, что могу влиять на них. Особенно на Малин, которая принимает к сведению и делает некоторые вещи из того, что я ей говорю».

Обычно он пробирается в мастерскую по утрам, пока Элизабет спит, — слегка отшлифовать ножки стула, покрыть лаком. Сделать что-нибудь незначительное и несложное, а уже потом выпить первую чашку кофе и начать новый день.

Дерево — простая и понятная материя. У Свена хорошие руки, и он может сотворить ими что заблагорассудится. Если б и все остальное было так просто!

Человек на дереве. Изуродованный труп, упавший на коллегу Свена. Такое впечатление, что с каждым днем становится все хуже; что граница, очерчивающая насилие, постепенно сдвигается; что в отчаянии, страхе и гневе люди могут делать друг с другом все. А таких, кто так или иначе ощущает себя не принадлежащим ни обществу, ни самому себе, становится все больше.

«Ожесточиться легко, — думает Свен. — Стоит только решить для себя, к своему собственному огорчению, что порядочность и честность давно стали достоянием исторического прошлого.

Но здесь не о чем печалиться. Скорее это повод радоваться каждому новому дню, тому, что благодаря чьим-то заботам, чьей-то сплоченности все еще иногда сдерживаются проявления самой циничной злобы».

Маски.

Все эти маски я должен примерить на себя.

Карим Акбар, свежевыбритый, стоит перед зеркалом в ванной. Его жена, как обычно, повела в школу их восьмилетнего мальчика.

«Я могу быть кем угодно, — думает Карим, — смотря чего потребует ситуация».

Он пробует разные гримасы: примеряет выражение гнева, улыбается, выглядит удивленным, внимательным, полным ожидания, заинтересованным, бдительным.

«Какой же я, собственно, на самом деле?

Ведь так легко упустить из вида самого себя тому, кому иногда кажется, что он может быть кем угодно.

Я могу быть жестким полицейским шефом, удачливым иммигрантом, укротителем журналистов, добрым папой, мужем, который хочет залезть в постель к своей жене, чтобы ощутить под простыней ее теплое тело.

Почувствовать любовь вместо холода.

Я могу сделать вид, будто никакого толстяка на дереве никогда не существовало, но сейчас моя задача другая: воздать ему по справедливости. Даже мертвому».

— Ну и что вы придумали?

Вопрос, обращенный к Янне и Туве, эхом отдается в голове Малин.

Восемь часов. День вступил в свои права.

Из участка еще не звонили, но Малин ждет звонка с минуты на минуту. Вчерашняя катастрофа на месте преступления, когда труп упал на тент, — на первой странице «Корреспондентен». «Все это похоже на фарс», — думает Малин. Четверть часа назад она пробежала глазами газету, совершенно не в силах вчитываться в текст.

Янне стоит в прихожей рядом с Туве. Он выглядит усталым, все его мускулистое тело похоже на куклу, подвешенную на веревочках, кожа натянута на резко очерченные скулы. Он похудел? А это что? Как много мертвых вкраплений седины в его волосах, некогда сиявших, будто янтарь.

Туве сегодня свободна — у них время самоподготовки. Первая половина пятницы вместо второй — расписание поменяли.

Она написала письмо Янне в Боснию, когда упаковала вещи, свои и Туве, и переехала в маленькую квартирку в городе, ставшую перевалочной станцией на пути в Стокгольм.

Дом твой. Он подходит тебе больше, чем мне, там хватит места на все твои автомобили. Собственно говоря, я никогда не была особенно расположена к деревенской жизни.

Надеюсь, с тобой все будет хорошо, ты не увидишь ничего ужасного и избежишь неприятностей. Остальное мы решим.

Ответ он написал на открытке:

Спасибо. Я получу деньги, когда вернусь домой, и мы с тобой рассчитаемся. Делай как хочешь.

Делай как хочешь.

Я хотела, чтобы все было как раньше. Как вначале. Пока еще не стало повседневностью.

Потому что бывают такие события и дни, которые раскалывают человека надвое. Когда все доходит до критической точки. Мы были молоды, так молоды. Время — что мы знали о нем тогда? Кроме того, что оно наше.

Малин прокручивает в голове его сны, о которых он говорит каждый раз, когда их видит, но у нее никогда не хватает сил выслушать его до конца. А когда она все-таки слушает его, он не может толком ничего рассказать.

Но сейчас Янне говорит о другом.

— Ты выглядишь усталой, Малин. Конечно, виновата Туве.

Туве кивает.

— Слишком много работы, — отвечает Малин.

— Тот, на дереве?

— Ммм…

— Тогда тебе есть чем заняться на выходные.

— Ты приехал на «саабе»?

— Нет, на «вольво». На нем шипованные шины. На остальных так и не сменил.

Большинство мужчин сходят с ума от автомобилей, но Янне особенно. В гараже у него четыре машины — на разных стадиях развала или ремонта, как он сам говорит. Она их терпеть не могла, даже совсем новенькие. Что было тому виной — инерция, недостаток воображения, безразличие? Системное мышление топорно. Любовь требует совершенно иного подхода.