Ярость Антея - Роман Глушков

– Ума не приложу, как вам удавалось так долго скрывать свою тайну. Особенно в детстве.

– В детстве я ее на первых порах и не скрывал. Но родители предпочитали верить психиатрам, а не моим заявлениям о том, что мой брат жив и разговаривает со мной отсюда. – Горько усмехнувшись, я стучу себе пальцем по затылку – там, где у меня с младенчества вживлена костяная «заплатка», вырезанная из черепа моего к тому моменту уже умершего брата-близнеца. – Впервые это случилось, когда мне было лет одиннадцать. Брат заверяет, что до этого времени он как будто спал и одновременно обучался во сне всему тому, чему обучался я. По крайней мере, раньше он меня не беспокоил. Наверное, тогда наши разумы были разделены неким ментальным барьером, ограждающим нашу раздвоенную неокрепшую психику от перенапряжения. А может, причина крылась в другом – это теперь одному Богу известно. Поначалу я был в отчаянии, что никто не воспринимает мои слова всерьез, пока однажды Скептик – тогда он любил чуть ли не ежедневно придумывать себе новое имя, – не убедил меня в том, чтобы я прекращал нервировать взрослых своими россказнями. А также всякий раз безропотно соглашался, когда мне будут говорить, что живущий у меня в голове братец – выдумка.

– И вас сразу оставили в покое, – догадывается Верниковский.

– Не сразу, но оставили, вы правы. Я же говорю, что мой брат всегда опережал меня в умственном развитии. Он вовремя сообразил, что чем больше я буду упорствовать, доказывая взрослым свою правоту, тем быстрее мне навесят ярлык малолетнего параноика. А так все вылилось в безобидный мимолетный бзик переходного возраста. С тех пор я очень редко разговаривал со Скептиком вслух. Только наедине, за закрытыми дверьми. Однако кто бы знал, что, согласно новой антикризисной директиве, Особый отдел Округа с недавних пор следит за офицерами даже у них дома! Якобы для предотвращения попыток суицида – так мне объяснили происхождение той компрометирующей видеозаписи. А нашим психиатрам ведь все равно, режу я себе вены или веду сам с собой задушевные беседы. Самоубийца, псих – невелика разница, если задуматься… Понимаю, товарищ генерал-майор: в то, что я рассказал, трудно поверить, но…

– Да полноте, капитан! – махнув рукой, перебивает меня комбриг. – Я вам не психиатр, чтобы видеть в каждой человеческой странности признаки душевного расстройства. Более того, я склонен допустить, что операция по разделению цефалопагов может обладать таким удивительным побочным эффектом, какой приключился с вами. Почему нет? Что вообще нам известно о головном мозге? Конечно, гораздо больше, чем сто лет назад. Но если учесть, что и в те годы наши познания об этом наисложнейшем органе были крайне скудны, значит, на сегодняшний день загадок у него еще предостаточно. И сомнительно, что кто-то в ближайшее время отыщет на них ответы. Боитесь, я вам не поверю? Ошибаетесь, капитан. В вашу историю мне сегодня поверить куда легче, нежели в ту, какую вы услышите от меня. Вы дали мне логичное объяснение вашей странности, а вот я, увы, не смогу подкрепить свой рассказ убедительной версией о том, что происходит в десяти километрах севернее от нас.

– Вы хотели сказать: «происходит в Новосибирске»? – настораживаюсь я, заметив, как вмиг посуровело лицо Верниковского.

– Я хочу сказать: там, где раньше был Новосибирск, – мрачно уточняет комбриг. – Вынужден сообщить вам пренеприятное известие, товарищ капитан: вашего родного города больше не существует. Прошу, примите в связи с этим мои искренние соболезнования…

Глава 3

Если смотреть на объект «Кальдера» с того места, где когда-то находился бердский парк «Зеленый остров», кажется, будто ты перенесся с берега Обского моря в высокогорный Тибет. В километре за береговой линией исчезнувшего водохранилища его пересохшее дно обрывается отвесной стеной, уходящей вниз на четыреста с лишним метров. Определить это на глаз невозможно. Примерно на стометровой глубине, начиная от склона и до горизонта, раскинулось море беспросветной белесой мглы – примерно такое, какое можно наблюдать в иллюминатор самолета, летящего над густым облачным покровом. Обрыв тянется относительно ровным фронтом с юго-запада на северо-восток покуда хватает глаз. Стоя у его кромки, я и впрямь ощущаю себя альпинистом, взобравшимся на горную вершину и взирающим с нее на заоблачные просторы каких-нибудь Гималаев или Памира.

Правда, стоит лишь оглянуться назад, и эта иллюзия мигом пропадает. Позади виднеется все тот же Бердск, чьи жители были эвакуированы еще в октябре, а в оставленном ими городе теперь квартирует антикризисная бригада Округа. Ныне Бердск стоит не на восточном берегу Новосибирского водохранилища, а на южной границе объекта «Кальдера» – заполненного туманом гигантского углубления с отвесными склонами. По форме оно напоминает вулканический или метеоритный кратер диаметром свыше сорока километров. Согласно показанным мне спутниковым фотоснимкам, северная точка этой циклопической окружности располагается в Пашинском районе, который, если б не Кризисы и сопутствующий им спад темпов строительства, давно утратил бы статус пригорода. Западная и восточная точки «Кальдеры» находятся соответственно в районе аэропорта Толмачево и павильонного городка русско-индийской киностудии «Бомбей-Кольцово».

Южная координатная отметка объекта значится на тех снимках точно в русле Оби, что похудела относительно исчезнувшего водохранилища примерно в четыре раза. Но не исчезновение Обского моря повергает меня в трепет. Это само по себе грандиозное явление меркнет на фоне другого катаклизма, который также запечатлен на спутниковых фотографиях.

Дело в том, что севернее «Кальдеры» могучая полноводная Обь фактически исчезает. Та река, что вновь возникает где-то возле Томска из слияния мелких речушек и подземных источников, становится полноводной лишь перед ее впадением в Иртыш. А на участке между Томском и «Кальдерой» русло Оби походит на пересохший Бердский залив: заснеженная котловина, на дне которой течет замерзшая речушка, а на склонах громоздится всякий хлам – от коряг и остовов затонувших лодок до огромных барж, катеров и прочих судов, оказавшихся на мели из-за резкого и катастрофического падения уровня воды. Возвышающиеся над обмелевшим руслом огромные мосты выглядят из космоса вкупе с речушкой словно стальные медицинские скрепки, наложенные поверх безобидной царапины, которую большинство из нас даже йодом поленится замазать.

Зато как помпезно «верхняя» Обь оканчивает свой путь, низвергаясь с обрыва в «Кальдеру»! Вы небось подумали сейчас о знаменитой Ниагаре, но сравнивать ее водопад и новорожденный Обский все равно, что сопоставлять огневую мощь обычной штурмовой винтовки и скорострельного крупнокалиберного пулемета. Согласитесь, километр ширины и полста метров высоты Ниагарского водопада против, соответственно, трех с лишним километров и четырехсот метров Обского смотрятся уже не так внушительно. В пользу старичка-американца говорит лишь то, что ревущая стена воды юного крепыша-сибиряка, пролетая вертикальную стометровку, исчезает в непроницаемом тумане и остальные две трети пути скрыта от наших глаз. Этот непростой туман еще и здорово приглушает грохот ежесекундно сталкивающихся с землей десятков тысяч тонн воды. Стоя у края обрыва, я слышу отнюдь не тот шум, который обязан сейчас слышать. В Бердске же он и вовсе кажется далеким шумом поезда.

Бесконечный поезд, идущий из ниоткуда в никуда…

Даже от кратковременного созерцания Обского водопада и безбрежной белой пелены под ним мне становится дурно. При взгляде с обрыва «Кальдера» кажется воистину бездонной. Рядом с ней я ощущаю себя букашкой, ползущей по ободу огромного котла с пенистым варевом. Куда девается вливающаяся в этот котел вода, если за три месяца она так и не наполнила его до краев? Утекает в земные недра, исчезая в еще более ужасающих глубинах?..

– Крепитесь, капитан, – заметив мою бледность, говорит Верниковский и ободряюще хлопает меня по плечу. – Первый раз, когда я здесь очутился, мне тоже стало не по себе. Пусть, в отличие от вас, я не уроженец Новосибирска, но вполне понимаю, что вы сейчас чувствуете. Академик Ефремов уверял, что этот дьявольский жребий мог с одинаковой вероятностью пасть на любой другой крупный город, в каком бы уголке планеты он ни находился. К несчастью, проклятая Mantus sapiens выбрала именно Новосибирск.

– Но почему? – с нескрываемой обидой интересуюсь я, хотя прекрасно осознаю, что комбригу неведом ответ на мой вопрос. – Почему ефремовская разумная мантия не вырвалась в Нью-Йорке, Москве или Токио? Ведь, по теории этого мурманского умника, там ей было бы и вовсе раздолье.

– Вы сами только что ответили на свой вопрос, капитан, – горестно вздыхает Александр Игнатьевич. – Теория академика Ефремова основана на его логических умозаключениях, которые, по сути, есть мысли обыкновенного человека, пусть и высокообразованного. А разумная мантия – да и разумная ли она вообще? – подчиняется своей логике. Которую нам с вами, боюсь, никогда не постичь, как и логику божьего промысла. Сам Ефремов постоянно подчеркивал, что на современном этапе развития науки его теория недоказуема. Что ж тогда требовать от нас, узколобых солдафонов?..