Худяков - Эмилия Виленская Самойловна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В МИРЕ НАУКИ
…Ни наука, ни эрудиция не могут служить для свежего и ясного ума помехою сочувствовать народным страданиям, бороться против деспотической власти и принести себя в жертву своим общественным убеждениям. Научные занятия служат маскою для нравственного индифферентизма лишь таких людей, которые были бы индифферентистами и вне всяких занятий наукою.
И. А. Худяков, Опыт автобиографии, Женева, 1882. Предисловие издателей.
Срезневский не зря рисовал перед Худяковым блестящую карьеру ученого. То, что было им сделано к двадцати двум годам, всего за каких-нибудь четыре с небольшим года, явилось весомым вкладом в изучение устного народного творчества.
Что же нового внес Худяков в эту область научного знания?
Отметим прежде всего значение его публикаторских трудов. Первый опыт восемнадцатилетнего студента — издание «Сборника великорусских народных исторических песен» для юношества — еще не имел научного характера. Да и с точки зрения публикаторской здесь не было ничего нового: тексты подбирались из печатных источников. Издавая их, Худяков имел в виду привлечь внимание юных читателей к народному творчеству, считая, что народные песни на исторические сюжеты послужат одновременно хорошим пособием «для первоначального знакомства с русской историей», как говорилось в его предисловии к «Сборнику». Таким образом, это издание преследовало чисто воспитательные цели.
Самый замысел — показать историю так, как ее видит народ, а не официальная историческая наука, — говорил о том, на чьей стороне уже в то время были симпатии Худякова. Но путь от симпатий и сочувствия к борьбе против деспотической власти еще не был пройден. Из двадцати восьми песен, включенных в «Сборник», пять — это песни о Степане Разине, причем такие, в которых он не назван «разбойником», «чумой» и другими подобными эпитетами. Но не станем торопиться с выводами, будто это само по себе указывает на революционные настроения Худякова-студента или содержит намек на его веру в крестьянскую революцию. Такого уровня идейное развитие будущего революционера еще не достигло. Его интересы пока что сосредоточивались на таившихся в народе духовных силах.
Более важным научно-публикаторским вкладом Худякова в русскую фольклористику явились его «Великорусские сказки», три выпуска которых охватывали собой 122 текста. Примерно в те же годы (1855–1863) был выпущен значительно более обширный и ставший классическим труд А. Н. Афанасьева «Народные русские сказки», состоявший из восьми выпусков и включавший в себя 640 сказок. Казалось бы, худяковским сказкам трудно было тягаться с этой солидной публикацией зрелого ученого и получить признание в печати. Однако в действительности все было не так. Почти все центральные периодические издания откликнулись на «Великорусские сказки» Худякова сразу же после их выхода в свет. В одном только 1861 году появилось не менее семи рецензий на первые два выпуска. И вряд ли кому из рецензентов и читателей приходило в голову, что сказки собраны восемнадцати-девятнадцатилетним юношей. Было в них то, что с точки зрения науки имело самостоятельную ценность, даже сравнительно с изданием Афанасьева, сохранившуюся и до наших дней.
В своем подавляющем большинстве «Великорусские сказки» — плод сбора и записей самого Худякова, тогда как Афанасьев в основном опирался на чужие записи. Другой важной заслугой молодого фольклориста было чрезвычайно бережное отношение к собранным материалам: он не подвергал свои записи редакционной обработке, не вносил в них собственных изменений, не объединял варианты в сводный текст. Худяков «считал текст сказок неприкосновенным наравне с текстом священного писания»{49}. Правда, фонетических особенностей, характеризующих местные говоры, он еще не сохранял, как стал делать позже, находясь в верхоянской ссылке, где снова вернулся к изучению устного народного творчества. Но зато он строго придерживался географической паспортизации сказок, указывал место их записи, а в отдельных случаях и имен самих рассказчиков — первоисточника записей. Он производил сбор сказок в деревнях Рязанской, Нижегородской, Тульской, Орловской, Тамбовской губерний. Известным новшеством, нарушавшим сложившуюся традицию, являлся сбор сказок не только в деревнях, но и в городах (Москва, Казань, Тобольск, Рязань и др.). Наконец, в свою публикацию Худяков включил и сказки книжного, литературного происхождения, перерабатывавшиеся по-своему народом, — сказки о Бове-королевиче, царе Соломоне, Золушке и др.
Чрезвычайно ревниво относился молодой ученый к бесцеремонному вмешательству часто невежественных цензоров, которые — «о ужас! — как иронизировал он позже — не только запрещали целые сказки, вычеркивали места, но и исправляли по-своему народные выражения, иногда до того неудачно, что из целого рассказа выходила одна бессмыслица»{50}. В третьем выпуске «Великорусских сказок», печатавшемся в Петербурге и прошедшем через Петербургский, а не Московский цензурный комитет, ему удалось под видом опечаток и погрешностей «уничтожить хотя некоторые вопиющие ценсорские поправки» Московского комитета{51} и таким образом частично обойти цензуру.
Худяков предполагал дать к «Великорусским сказкам» подробный комментарий. Но сделать это ему не удалось. Его оторвали от сказок другие работы, в частности великорусские загадки, а вскоре его интересы вообще направились в иную сторону.
Надо сказать, что не все собранные Худяковым сказки были опубликованы. В предисловии к первому выпуску он отмечал, что «некоторые обстоятельства не позволяют печатать многие интересные сказки…». Это могли быть сказки с атеистическим налетом иди сатирическим изображением духовенства, не пропущенные духовной цензурой, но могли быть и такие, которые печатать допускалось только с отточиями из-за грубоватого, непристойного юмора. В изъятых у Худякова при обыске бумагах было, как он пишет, несколько листов очень скоромных сказок, загадок, пословиц. Они послужили смачной пищей для развлечения чиновных пошляков из следственной комиссии, которых народная сатира привлекала одной лишь скабрезной стороной{52}. Исследователи разыскивали в архивах эти листы. Для них, как и для Худякова, это было прежде всего творчество народных масс сатирического характера. Однако поиски успехом не увенчались. Эти листы, как и почти все «вещественные доказательства», изъятые при аресте у главных участников процесса, погибли во время пожара, уничтожившего архив Петербургской управы благочиния.
Но сохранились другие неопубликованные сказки, записанные Худяковым. Они были обнаружены автором настоящей книги в делах следственной комиссии как изъятые у ишутинца Н. П. Страндена. Это черновые наброски с сокращением слов и другими приемами записи на слух. Видимо, эти сказки были отданы Худяковым Страндену для опубликования в «Народном календаре» — издании, готовившемся на рубеже 1865–1866 годов группой
