Война за океан - Николай Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Утром явился Орлов. Густые волосы Дмитрия Ивановича напомажены. Он в новом мундире и чисто выбрит. Усы коротки, и виски выстрижены так, что не видно седины.
— Сегодня сразу десять человек производим в унтер-офицеры, — сказал Невельской. — А как вчера на водосвятии, я не ошибся? — обратился он к Орлову.
— Все благополучно, Геннадий Иванович, — ответил тот. — С праздником, Екатерина Ивановна. Уж утро, Геннадий Иванович. И гиляки съехались. Новых много. Чем угощать будем?
— Кашей, как всегда. И хлебом!
— Слушаюсь…
Нынче, когда Дмитрий Иванович путешествовал, его проводник Позь заболел и отстал. Орлов, оставшись один, выпил в дороге, что с ним редко случалось, и пьяный проехал дальше, чем надо было. Потом пришлось составлять карту со слов гиляков, речь и объяснения которых он без переводчика плохо понимал. Возвратившись, Орлов ничего не сказал об этом Невельскому. Геннадий Иванович и так к нему иногда придирался с тех пор, как прошлой весной Дмитрий Иванович не рискнул разогнать толпу гиляков, не разрешавших ему ставить Николаевский пост, как это велел Невельской, уезжая в Петербург. Пост по его же приказу на прошлую зиму был снят, так как только весной нужно охранять устье от иностранцев. Да и помещения не было.
Большую карту Орлов теперь недолюбливал, так как на ней красовалась река, которой на самом деле, кажется, не существовало…
— Пора на молебен, Геннадий Иванович, — осторожно сказал он капитану.
— Вот экспедиция! Даже попы в ней служить отказываются! — с досадой молвил Невельской. — А кто у вас, Николай Константинович, служит?
— У меня фельдшер. Он же писарь и священник.
После обедни объявлено было о производстве десяти человек в унтер-офицеры, остальным розданы награды и к обеду всем по чарке водки.
В казарме рядом с большим столом — елка. Офицеры, нижние чины и гиляки-гости вперемежку уселись за общий стол. Обедали в три очереди.
После обеда подали десяток собачьих упряжек.
— Едем, господа, кататься! Едем, братцы! — объявил Невельской.
— Эй, Канцлер! — весело крикнул Березин на свою черную тучную собаку.
Подобин выехал на упряжке, которую одолжил у гиляка-приятеля.
— Вот у меня пес Канцлер, — говорил капитану подъехавший Березин, — так ведет упряжку, что никто не перегонит. Право, не вожак, а министр!
— И не упряжка, а правительство! — сказал Невельской. — И наоборот.
— Этого пса я издалека привез, — продолжал Березин.
— А ну давай, Алексей Петрович! — предложил Иван Подобин.
— Давай сгоняемся!
Поехали к торосам. Оттуда пустили псов по ровному снегу залива к селению. Гиляки и русские махали руками и орали в голос.
— Та-тах… та-тах… — раздавались крики погонщиков.
Подобин пришел первым.
— Канцлер проиграл! — воскликнул Невельской.
— У-у, Нессельроде! — со злостью сказал Березин и дал пинка своему вожаку. — Подвел!
Екатерину Ивановну наперебой вызывались катать и нижние чины, и офицеры. Бошняк, попридержав собак, стал говорить ей, что, несмотря на то что он не только глубоко уважает, но даже боготворит Геннадия Ивановича и преклоняется перед ним, он в то же время не может удержаться и не выразить свои чувства. И что это его глубокая тайна, и что он просит ее сохранить навсегда…
Только что ее просил сохранить свою тайну на своей упряжке Николай Матвеевич. «О, мужчины! Неужели и мой муж был столь же легкомыслен? Неужели и он так пылко ронял свои тайны?»
Вечером гиляки разъехались. Опять в казарме хор и танцы.
У Невельских офицеры за столом. Все в мундирах, Екатерина Ивановна в голубом платье, а смуглая темно-русая Харитина Михайловна Орлова — в розовом. На столе бутылка вина и остатки пудинга. Бошняк читает стихи Лермонтова. У края стола Коля Чихачев очень картинно, гордо держит голову, закинув нога на ногу, и курит трубку. Орлов хмелен, взор его чуть заметно играет, и видно, что это еще мужик-огонь, несмотря на то что ему пятьдесят. Его сильно трогают стихи. Молодая жена чуть заметно облокотилась на его крепкую руку.
Дмитрия Ивановича зовут тут стариком. Он смугл от загара, у него суровое лицо с крупным носом, густые волосы с сединой и густые черные брови. Долго искал он окаянные пограничные столбы, забрался туда, где, кроме тунгусов, никто не бывал. Только будь проклята эта река, которой все же, кажется, на самом деле нет, хотя она и попала на карту к Невельскому.
И снился мне, сияющий огнями,[10]
— декламирует Николай Константинович, —
Вечерний пир в родимой стороне.Меж юных жен, увенчанных цветами…
Екатерина Ивановна чувствовала в этих стихах что-то очень похожее на то, что переживали все вокруг нее. Она испытывала странный подъем; казалось, ей открылся дар предвидения.
«Что ждет вас, господа? — хотелось бы спросить ей своего мужа и его молодых офицеров. — Неужели и вы падете здесь с свинцом в груди? Как это странно все и страшно…»
И ей представлялся пир в родимой стороне: сестра, дядя и тетя.
И снилась ей долина Дагестана.Знакомый труп… лежал… —
прерывающимся голосом читал Бошняк, —
…в долине той…
Катя желала сказать молодым офицерам, что они должны верить ее мужу, он знает, чего хочет и куда ведет всех…
Березин после декламации принес большую бутыль маньчжурского спирта, попросил не стесняться, уверяя, что это он выменял на свои личные средства у знакомых купцов. Налил немного спирта в стакан, зажег и выпил с огнем, к ужасу Орловой и к изумлению Екатерины Ивановны, а потом быстро запил все водой.
— А я сладкое люблю, — говорил Бошняк, протягивая руку к жженому сахару с орехами.
— Я сама собирала орехи в стланике, — отвечала Екатерина Ивановна.
Чихачев молча курил, пуская дым к потолку.
Березин заиграл на скрипке камчатскую кадриль. Он перевернул скрипку, ударил по ней пальцами и защелкал языком. Чихачев улыбнулся величественно и поднял руку с бубном, который всунул ему в руки приказчик. Невельской щелкнул каблуками и вылетел танцевать с Харитиной Михайловной. Бошняк пригласил Екатерину Ивановну. Дмитрий Иванович Орлов подхватил Дуняшу…
Боуров сидел смирно и вдруг тоже осмелел. Когда Чихачев пошел танцевать, он бил в бубен, потом сам танцевал легко, играл на скрипке.
— Где ты этому всему научился? — удивленно спросил его Орлов.
— Торгаш должен все уметь! — хлопая по плечу товарища, сказал Березин.
— Губернатор дал мне слово, — говорил Геннадий Иванович, — что весной по Амуру спустится сплав, доставит людей, продукты и товары. Надо ждать! Это требует крайнего и полного напряжения сил. Мы полны надежд и благодарности его величеству государю императору и его высочеству великому князю Константину Николаевичу. Нам обещан крейсер для сторожевой службы! Для описи южных гаваней — паровое судно с паровыми катерами для промеров лимана… Инструмент и оборудование для кузницы, и понемногу начнем здесь судостроение.
Но, господа, может случиться, что для нас ничего не будет сделано. Поэтому я сам составлю чертеж ботика, который начнем строить, как только позволит погода. Ничтожность средств, которыми мы располагаем, очевидна. Между тем, не дожидаясь ничего и не надеясь ни на кого, мы собственными силами должны продолжать исследования. Ваши открытия, господа, это начало всех начал. Дмитрий Иванович разрешил пограничный вопрос, в этом основа, фундамент будущего. Мы держим устье в своих руках крепко. Кто сунется — рыло разобьем. Теперь исследовать, а потом и занять Де-Кастри, Кизи, Сахалин. И юг! Гавань Палец! Амур наш, земли по нему исконно наши! Но я не смею принуждать вас совершать действия, которые мне, как начальнику экспедиции, запрещены и не соответствуют воле правительства. Каждый из вас имеет формальное право отказаться… Погодите, погодите, господа. Дайте договорить… Ваш патриотизм и доблесть, выказанные вами в предыдущих исследованиях, дают мне надежду…
— Я прошу вас, Геннадий Иванович… — пылко воскликнул Бошняк.
Все поднялись…
«А я, в то время как другие делают великие открытия, — думал Бошняк, — воюю в казарме с крысами и считаю пайки и порции водки…»
— Цель еще далека, — говорил Геннадий Иванович. — Условия, в которых мы находимся, тяжелы, но остановиться нельзя. Наперекор мнениям ученых и ложным взглядам высшего правительства, которое ставит нам препятствия и глава которого — наш канцлер — готов и желал бы уничтожить нас, — он заволновался, чувствуя, что не должен был так говорить, — и, не считаясь ни с какими ложными предубеждениями, мы будем бесстрашно идти вперед, доказывая истину… Я говорю вам это потому, что дух наш неизбежно будет падать и мы должны воодушевлять друг друга и наших людей. Я, не задумываясь, отдал бы жизнь, но дело требует, как я вам тысячу раз говорил не глупой смерти…
