Стихотворения (1908-1937) - Осип Мандельштам

Апрель 1935, Воронеж

***

Пусти меня, отдай меня, Воронеж, Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож!

апрель 1935, Воронеж

***

Bозможна ли женщине мертвой хвала? Она в отчужденьи и силе, Ее чужелюбая власть привела К насильственной жаркой могиле. И твердые ласточки круглых бровей Из гроба ко мне прилетели Сказать, что они отлежались в своей Холодной Стокгольмской постели. И прадеда скрипкой гордится твой род. От шейки ее хорошея, И ты раскрывала свой аленький рот, Смеясь, итальянясь, русея... Я тяжкую память твою берегу, Дичок, медвежонок, миньона, Но мельниц колеса зимуют в снегу, И стынет рожок почтальона.

3-4 апреля - 3 июня 1935, Воронеж

69

***

Тянули жилы, жили были Не жили, не были нигде. Бетховен и Воронеж - или Один или другой - злодей.

На базе темных отношений Производили глухоту Семидесяти стульев тени На первомайском холоду.

B театре публики лежало Не больше трех карандашей И дирижер, стараясь мало, Казался чертом средь людей.

Май 1935, Воронеж.

Железо

******

Идут года железными полками И воздух полн железными шарами. Оно бесцветное - в воде, железясь, И розовое, на подушке грезясь.

Железна правда - живой на зависть, Железен пестик и железна завязь. И железой поэзия в железе Слезящаяся в родовом разрезе.

22 мая 1935, Воронеж.

Кама

****

Как на Каме-реке глазу темно, когда На дубовых коленях стоят города.

B паутину рядясь - борода к бороде Жгучий ельник бежит, молодея, к воде.

Упиралась вода в сто четыре весла, Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.

Там я плыл по реке с занавеской в окне, С занавеской в окне, с головою в огне.

И со мною жена пять ночей не спала, Пять ночей не спала - трех конвойных везла.

май 1935, Воронеж

70

***

Лишив меня морей, разбега и разлета И дав стопе упор насильственной земли, Чего добились вы? Блестящего расчета: Губ шевелящихся отнять вы не могли.

Bоронеж

***

Эта, какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова? Как ее не вывертывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нем было линейного. Нрава он был не лилейного, И потому эта улица, Или, верней, эта яма Так и зовется по имени Этого Мандельштама.

Воронеж

***

День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло

На дрожжах. Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон

Слитен, чуток... А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах... День стоял о пяти головах и, чумея от пляса, Ехала конная, пешая, шла черноверхая масса: Расширеньем аорты могущества в белых ногах, - нет, в ножах Глаз превращался в хвойное мясо. На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко, Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо. Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка - ау! Где вы, трое славных ребят из железных ворот гпу? Чтобы пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов, Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов Молодые любители белозубых стишков, На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко! Поезд шел на урал. B раскрытые рты нам Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой За бревенчатым тыном, на ленте простынной Утонуть и вскочить на коня своего!

71

***

Римских ночей полновесные слитки, Юношу Гете манившее лоно, Пусть я в ответе, но не в убытке Есть многодонная жизнь вне закона.

Июнь 1935, Воронеж

***

Исполню дымчатый обряд: В опале предо мной лежат Морского лета земляники Двуискренние сердолики И муравьиный брат - агат, Но мне милей простой солдат Морской пучины - серый, дикий, Которому никто не рад.

июль 1935, Воронеж

***

Бежит волна, волной волне хребет ломая, Кидаясь на луну в невольничьей тоске, И янычарская пучина молодая Неусыпленная столица волновая Кривеет, мечется и роет ров в песке.

А через воздух сумрачно-хлопчатый Неначатой стены мерещатся зубцы, И с пенных лестниц падают солдаты Султанов мнительных - разбрызганы, разъяты, И яд разносят хладные скопцы.

июль 1935, Воронеж

***

Не мучнистой бабочкой белой В землю я заемный прах верну Я хочу, чтоб мыслящее тело Превратилось в улицу, в страну Позвоночное, обугленное тело, Осознавшее свою длину.

Возгласы темнозеленой хвои С глубиной колодезной ввенки Тянут жизнь и время дорогое, Опершись на смертные станки, Обручи краснознаменной хвои Азбучные, круглые венки.

Шли товарищи последнего призыва По работе в жестких небесах, Пронесла пехота молчаливо Восклицанья ружей на плечах.

72

И зенитных тысячи орудий Карих то зрачков иль голубых Шли нестройно - люди, люди, люди Кто же будет продолжать за них?

21 июля 1935, Воронеж

***

Да, я лежу в земле, губами шевеля, Но то, что я скажу, заучит каждый школьник: На красной площади всего круглей земля, И скат ее твердеет добровольный, На красной площади земля всего круглей, И скат ее нечаянно-раздольный, Откидываясь вниз - до рисовых полей, Покуда на земле последний жив невольник.

май 1935

Стансы

******

Я не хочу средь юношей тепличных Разменивать последний грош души, Но, как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу, - и люди хороши. Люблю шинель красноармейской складки, Длину до пят, рукав простой и гладкий И волжской туче родственный покрой, Чтоб, на спине и на груди лопатясь, Она лежала, на запас не тратясь, И скатывалась летнею порой. Проклятый шов, нелепая затея, Нас разлучили. А теперь, пойми, Я должен жить, дыша и большевея, И, перед смертью хорошея, Еще побыть и поиграть с людьми! Подумаешь, как в Чердыне-голубе, Где пахнет Обью и Тобол в раструбе, В семивершковой я метался кутерьме. Клевещущих козлов не досмотрел я драки, Как петушок в прозрачной летней тьме, Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки, Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме. И ты, Москва, сестра моя, легка, Когда встречаешь в самолете брата До первого трамвайного звонка, Нежнее моря, путаней салата Из дерева, стекла и молока. Моя страна со мною говорила, Мирволила, журила, не прочла, Но возмужавшего меня, как очевидца, Заметила - и вдруг, как чечевица, Адмиралтейским лучиком зажгла. Я должен жить, дыша и большевея, Работать речь, не слушаясь, сам-друг.

73

Я слышу в Арктике машин советских стук, Я помню все - немецких братьев шеи, И что лиловым гребнем Лорелеи Садовник и палач наполнил свой досуг.

И не ограблен я, и не надломлен, Но только что всего переогромлен. Как "слово о полку", струна моя туга, И в голосе моем после удушья Звучит земля - последнее оружье Сухая влажность черноземных га...

Май - июнь 1935

***

Я в сердце века - путь неясен, И время отдаляет цель И посоха усталый ясень, И меди нищенскую цвель.

зима 1936, Воронеж

***

Не у меня, не у тебя - у них Вся сила окончаний родовых: И с воздухом поющ тростник и скважист, И с благодарностью улитки губ морских Потянут на себя их дышащую тяжесть. Нет имени у них. Bойди в их хрящ, И будешь ты наследником их княжеств, И для людей, для их сердец живых, Блуждая в их развалинах, извивах, Изобразишь и наслажденья их, И то, что мучит их, - в приливах и отливах.

9 декабря 1936, Воронеж

***

Нынче день какой-то желторотый: Не могу его понять И глядят приморские ворота В якорях, в туманах на меня.

Тихий, тихий по воде линялой Ход военных кораблей, И каналов узкие пеналы Подо льдом еще черней.

9 декабря, Воронеж

74

***

Внутри горы бездействует кумир В покоях бережных, безбрежных и счастливых, А с шеи каплет ожерелий жир, Оберегая сна приливы и отливы. Когда он мальчик был, и с ним играл павлин, Его индийской радугой кормили, Давали молока из розоватых глин И не жалели кошенили. Кость усыпленная завязана узлом, Очеловечены колени, руки, плечи Он улыбается своим широким ртом, Он мыслит костию и чувствует челом И вспомнить силится свой облик человечий.

Декабрь 1936, Воронеж

***

Внутри горы бездействует кумир С улыбкою дитяти в черных сливах, И с шеи каплет ожерелий жир, Оберегая сна приливы и отливы. Когда он мальчик был, и с ним играл павлин, Его индийской радугой кормили, Давали молока из розоватых глин И не жалели кошенили. И странно скрещенный, завязанный узлом Стыда и нежности, бесчувствия и кости, Он улыбается своим широким ртом И начинает жить, когда приходят гости.

1936, Воронеж

***

Сосновой рощицы закон Bиол и арф семейный звон: Стволы извилисты и голы, Но все же арфы и виолы Растут, как будто каждый ствол На арфы начал гнуть Эол И бросил, о корнях жалея, Жалея ствол, жалея сил, Виолу с арфой пробудил Звучать в коре,коричневея.

16 декабря 1936, Воронеж

75

***

А мастер пушечного цеха, Кузнечных памятников швец Мне скажет: ничего, отец, Уж мы сошьем тебе такое...

1936, Bоронеж

***

Шло цепочкой в темноводье Протяженных гроз ведро Из дворянского угодья В океанское ядро.

Шло, само себя колыша, Осторожно, грозно шло. Смотришь: небо стало выше Новоселье, дом и крыша И на улице светло!..

Декабрь 1936, Воронеж