Край, где кончается радуга - Николай Полунин

– Как я вам уже говорил, – сказал Крейн, – практика изъятия отдельных Людей с той стороны существует. Иногда это ссыльные, здесь не играют роли. В нашем городе я знал двоих, но это было давно… э-э давно. Один стал паучником,.другой ушел в Стражу, и не на последнее место. Этакая свежая кровь в жилы. Вообще-то, – он почесал седенькую редкую бровку, – в универсальности мышления мы уступаем Людям. Но в частностях неоспоримо выше!

Даже так, подумал Вест. Гордится. Даже этот – гордится.

– То есть? – сказал он. Ему снова становилось не по себе.

– У кого как, – Крейн пожал плечами. Он мало возвышался над столом, потому что сидел на кушетке, а она была низкой. – У меня, например, скорость прохождения импульса по волокну выше, чем у среднего Человека, в восемьдесят четыре раза. У условного вокера – есть такое понятие – в девяносто девять раз. Максимально. Я ориентирован на быстродействие, – он виновато улыбнулся. – Так что с вами, понимаете ли, мне трудно удерживаться в нужном темпе.

Вест на секунду прикрыл глаза. Это, кажется, называют биологической цивилизацией, подумал он. Евгенической цивилизацией. Но ведь и технология у них есть, во имя технологии вся каша и заварена. Во имя джутовых мешков?

– Вам не страшно? – спросил он.

– Это мой мир, моя жизнь, – сказал Крейн. – А вот вы? Кем вы были там у себя, что вы умеете?

Вест вспомнил мсье Жоржа и его бумаги, которые надо было находить, красть, отбирать, покупать, потом мсье Жоржа с ними охранять, отвозить, беречь и так далее вплоть до конвертика с банкнотами. Я даже не знаю, что это было – промышленный шпионаж, частная слежка, политика или, может быть, какая-нибудь пошлость вроде ерналивамвашасупруганашеагентство-поможетвамвыяснитьэтотайнагарантируется».

– Стрелять умею, – сказал он.

– Это у нас умеют даже дети.

Вест разозлился.

– А вы не находите, что это очень плохо, когда дети умеют стрелять?

– Мы вернулись к тому, с чего начинали, – сказал Крейн. – Давайте-ка отбросим эмоции.

– Хорошо, хорошо, давайте. – Вест отошел к крану, попил ржавой воды. – Да! Если хотите, я могу говорить быстрее.

– Ничего, я привык. Я должен был быть Расчетчиком и Памятником.

– Это, – Вест помялся, ища слово, – с рожденья?

– Да, – Крейн кивнул. – От Литейщика родится Литейщик, от Расчетчика – Расчетчик. Просто мои показатели чуть не вдвое выше заданных.

Вест заставил себя не закрывать глаза в тщетной надежде, что подвал со стариком в драной стеганке пропадет, как кошмар.

– Счастливая мутация? – выдавил он.

– Мы не мутируем, мы стабильны. Случай. Тринадцать на двух фишках.

– Тогда, насколько я понял, у вас это должно тем более приветствоваться и цениться.

– Наверное. По той же, видимо, причине всех безномерных стерилизуют.

– К-как?

– Мера предосторожности. Обычное дело, – Крейн вздохнул. – Есть Уложения. Не нами писанные. У паучников самый строгий отбор, что ж вы думали, неподчиненность даже Управлению, полная секретность. А то бы наработали мы… Они, – поправился. – Они!

– Вы… тоскуете?

– Вам этого не понять, Человек, – непривычно жестко сказал Крейн.

Нет, отчего же, подумал Вест. Выбракованная ездовая собака бежит за нарами, пока её не пристрелят, состарившаяся лошадь чахнет в деннике. А здесь – с рожденья. Господи, какая же пакость. Нет, если что-то надо делать, то что? Ведь действительно – это его мир и действительно его жизнь, а кто я – чужак, который ещё ни в чем не разобрался. И что я могу сделать? И с кем?..

Кушетка скрипнула, и Вест заметил, что за столом чего-то не хватает. Ложка. Солонка. Тряпка. Он вдруг понял: не хватало Крейна. Огляделся – его нигде не было – и лишь собрался лезть под стол, как кушетка скрипнула вновь, и Крейн за столом появился.

– Как же… где же?

– На улице, – печально улыбнулся Крейн. – Даже со своей костылюшкой успел достичь перекрестка и вернуться. Или вы шутки хотели шутить с коэффициентом восемьдесят четыре?… Ладно, – сказал он. – Мне периодически нужна бывает разрядка, простите. И давайте говорить о вас. Но я ничего не могу вам ни посоветовать, ни объяснить. Я даже представить себе не могу, откуда вы взялись. Ходят разные слухи, легенды, но я и их не знаю. Я только слышал об их существовании, причем откровенную чушь. Не знаю. Попробуйте перестроиться. Ваш мир… Он тоже совсем не рай, верно?

Вест покивал. Перестроиться. Это я и сам понимаю.

– Откуда вас знает Ткач по имени Наум? – спросил он. – Пятьдесят четвертый, если вам это что-нибудь говорит.

– Мне это ничего не говорит. А знают меня все. Я городской сумасшедший. Умный дурачок. Ха-ха. – Крейн помолчал. – Я старый. Мне сорок восемь лет, Вест. Оставайтесь, живите, сколько хотите, но не вербуйте меня в соратники. Вам ведь не просто недовольные нужны, а боевики. А мне осталось последнее – новые знания. Ваше появление ещё – счастье. У меня же почти совсем чистый мозг, вы и представить себе не можете, до чего это отвратительно… Послушайте лучше вот это и скажите, есть ли у вас аналог. Девятый век до Разделения, философ Шейн. Слушайте!..

Вечерами, спасаясь от словоохотливой Марии, Вест сидел во дворе. Здесь во множестве валялись старые дощатые ящики – прибежище полудесятка кошек с котятами, клуб старух и привольная страна для детворы. Вест располагался поодаль, смотрел на них, смотрел на закаты – пасмурные и ясные, смотрел на одно-двухэтажные флигельки, составлявшие этот двор, и ни о чем не думал. И больше ни о чем не вспоминал. Не то чтобы запрещал себе – просто в прежней жизни он не оставил ничего такого, о чем стоило бы. Иногда он определял восток и смотрел туда поверх крыш с трубами. Там был Джутовый Квартал. Вест не ходил туда. Он никуда не ходил.

Сегодня Мария была в ночь, и Вест, не досмотрев, как закончится погоня за рыже-белым котом, потащился вниз. Он хотел навестить Свена.

– Ходют все, ходют, – пробасила старуха с усами и бакенбардами, когда он проходил мимо. Старуха была самая большая ведьма из всех них.

– А на Одиннадцатой промпункт обобрали, – радостно сообщила старуха в беретике. – Дочиста вымели.

Другие старухи не заволновались от такого сообщения, и Вест понял, что говорилось для него. Он не обернулся.

– Ить одних стеганок теплых сотни две уволокли!

– Ботинок сто пар!

– Сто пятьдесят!

Вест покосился на свои ноги. Крейн дал ему поношенные бутсы. Очень они были прочные, сносу не знающие, прекрасной кожи и – меньше на два номера. Он передвигался, как японская аристократка.

– Ходют все…

В дверях он все же оглянулся. Старые карги беззубые раззявились на него. Рыже-белый кот повержен удачным кирпичом и несом на расправу юному Литейщику, дворовому заводиле. Чуя судьбу, кот орет.

Вест стал спускаться к дверям в каморки Крейна и Марии. Позавчера Вест нашел в углу двора полуобгоревший кошачий трупик, вытянуто прикрученный к длинной палке проволокой. По клочкам недопаленной шерсти на кончике хвоста он узнал дымчатую кошечку, которую видел ежевечерне, охорашивающуюся около дыры в стене. Кошечка вскоре должна была окотиться. Сейчас голая, полопавшаяся розовая кожа отдавала свиным блеском и была прикопчена, как получается от долгого держания над очень слабым огнем. Вест посмотрел на испекшиеся, вылезшие глаза кошечки и перешагнул через трупик. Что, назовем это элементарной детской жестокостью. Посчитаем это имеющим место и где-то даже закономерным. Пока имеющим место. К сожалению, имеющим место. Не закономерным.

Закуток Свена отгораживался шифоньером и спинкой кровати с шарами. Свен опять разложил свои коробочки на откидной доске.

– Рита приходила, – сказал он, услышав Веста.

– Ну и что? – сказал Вест.

– Ты пришел со мной говорить или ты пришел меня повидать?

– Я пришел то и другое, – сказал Вест.

– Это хорошо, – сказал Свен. – Тогда возьми там стул и садись. Сегодня солнце или дождь?

– Сегодня было солнце, – сказал Вест, садясь на стул и подправляя ему одеяло из лоскутков. – Ты разве не видишь солнце?

– Нет, – Свен качнул головой, – я же объяснял тебе. Мне сегодня было скучно без тебя, – сказал он.

Разве к тебе не приходят ребята?

– Приходят. Только я не люблю, когда они приходят. Они… от них пахнет плохим. То есть не пахнет, а они все… они все покрыты плохим. Особенно руки. Мне даже больно делается, мне хочется, чтобы они поскорее ушли, и я отдаю им всех, кого они попросят. Сегодня я отдал им Короля и Королеву, и Министров своих отдал, кроме Министра Домашней Норы. Мне показалось, что он не хотел от меня уходить. Другим было все равно к кому, а он не хотел.

– Откуда ты знаешь про Короля, Королеву и Министров?

– Они сами все знают. Король знает, что он Король, Королева – что Королева. И Министры все знают про себя, чего он Министр. У них же все настоящее, ты что, не понял? Они все настоящие…

– У них все, как у нас?