Журнал «Вокруг Света» №09 за 1978 год - Вокруг Света

Датук Джемал, почтенный седобородый старик, встретил нас вежливо и приветливо. Пока Расидин объяснял, кто я такой и как оказался здесь, он бросал на меня внимательные острые взгляды, его глаза так и сверкали из-под густых нависших бровей. По внешнему поведению трудно было судить, как относится к моему «вторжению» датук Джемал. О России, о которой рассказывал Расидин, старик слышал и знает, что там живут по-другому, не как минангкабау и даже не как в Индонезии. Расидин говорит, что мой земляк был первым человеком, который отправился в космос. Джемал явно не знал, что такое космос, но, чтобы скрыть это, задал хитрый вопрос:

— Он благополучно вернулся назад?

— Да, благополучно.

— На то была воля богов, — философски заметил датук. — Ну, проходите, будьте гостями.

Мы заходим во двор высоко поднятого на сваях дома. Маленький прудик, в котором лениво плавают довольно крупные рыбины. Грядки кукурузы, батата, ямса; грозди бананов, свешивающиеся чуть не до земли; большое, видно, очень старое манговое дерево, раскинувшее огромный зонт тени. Под деревом стоит плетенный из бамбука столик со скамейками вокруг. Датук негромко кричит что-то, и через несколько минут из дома выходит пожилая женщина с большим, пышущим жаром чайником и чашками. Во второй заход она приносит глиняный кувшин. Хозяин наливает каждому по две чашки — пей что хочешь: либо крепкий ароматный чай, либо чен-донь — приятный напиток из сока разных фруктов, смешанного с кокосовым молоком и сахаром.

Мы рассаживаемся, и через Расидина я прошу разрешения задать Джемалу несколько вопросов. Датук кивает в знак согласия.

— Как учатся сейчас дети в сурау священным канонам?

Джемал задумывается, по лицу его пробегает тень недовольства. «Кажется, я некстати начал с этого вопроса», — подумалось мне. Но датук своим ответом рассеял сомнения:

— Дети сейчас растут совсем другие. После школы их очень трудно заставить читать священные книги. Сидят за книгой, а в голове — футбол, несчастье нашего века, кто его только придумал. Играют где-то в Джакарте, а тут все переживают. В мои детские годы мы были послушнее, никогда не спорили с наставником.

В юные годы, как мы потом узнаем, Джемал зубрил на непонятном ему арабском языке священные книги и получал удары палками, когда не успевал выучить задание.

— А что, бывало и такое? — спрашиваю я.

Оказывается, в детстве Джемал увлекался сидатом, даже брал уроки у знаменитого в этих местах учителя. Дело в том, что когда-то силат был военным танцем минангкабау, а затем превратился в систему приемов самозащиты при нападении врага, нечто вроде нашего самбо или японского каратэ. Ясно, что для ребят он был куда более привлекателен, чем бессмысленная зубрежка.

— Нынешние дети, — продолжает датук, — слишком много знают, для них священные книги уже не авторитет. И если они их читают, то лишь потому, что боятся наказания родителей. Но на боязни далеко не уедешь...

Датук Джемал приглашает нас ужинать, и это очень кстати: за весь день у нас во рту ничего не было, кроме бананов, сухих рисовых лепешек да кокосового молока. Все та же женщина, как выяснилось, сестра Джемала, подает на стол самые распространенные суматранские кушанья. В первую очередь «колак» — бананы, сваренные в кокосовом молоке с красным сахаром из сока арековой пальмы. Потом «гадо-гадо» — что-то вроде салата из овощей и фруктов с кокосовым соусом и различными специями. А в заключение «наси паданг» — вареный рис по-падангски, то есть с рыбой, овощами и яйцами, приправленный самыми острыми соусами. На Суматре, как, впрочем, и на Яве, можно выбирать любое блюдо, и оно обязательно будет в той или иной форме сдобрено кокосовым орехом и перцем. Без тертой мякоти кокоса индонезийцу трудно обойтись, поскольку именно этот орех, богатый растительным маслом, придает пище аромат и вкус. А говорить об острых приправах — это все равно, что рассказывать о произведениях искусства в кулинарии. Причем после индонезийской трапезы только горячий, ароматный, терпкий зеленый чай может несколько приглушить пылающее внутри пламя, вызванное обилием перца в пище.

Ночевать Джемал оставляет нас в своем доме, в крошечной комнатенке на втором этаже, если считать вторым этажом то, что опирается на сваи. Комната насквозь продувалась ветерком — обстоятельство весьма немаловажное в душном влажном климате.

...Утро заглянуло к нам яркими лучами солнца через многочисленные щели в стенах, перечертив полосками дощатый пол и плетеные циновки, на которых мы спали.

Расидин уже проснулся.

— Ну, с чего начнем день, судара? — спрашиваю я.

— Хорошо бы с завтрака, — смеется он.

Завтракаем один, поскольку Джемал ушел очень рано: его зовут в сурау повседневные обязанности. А мы с Расидином идем бродить по деревням, благо они близко друг от друга.

— Посмотри, какой необычный дом, Расидин, — невольно останавливаюсь я, когда мы поворачиваем за угол в одной из них, направляясь к речушке.

— Да, этот дом очень старый. Дом большой семьи.

Он был не только стар, но и выстроен с большим изяществом, со сложной резьбой по дереву и высокой крышей, украшенной буйволиными рогами. Краски хотя несколько и потускнели от дождей и солнца, но оставались еще яркими, праздничными.

— Зайдем?

Расидин осторожно открывает калитку забора и подходит к лестнице, ведущей наверх. Из окошек второго этажа выглядывают любопытные мордочки, а на верхней площадке появляется старушка вся в черном и сама черная как уголь.

— Моему другу, — говорит Расидин, — приехавшему из очень далекой страны, нравятся наши дома, мать. А ваш особенно. Нельзя ли посмотреть?

— Почему нельзя? Силахкан масук — входите, пожалуйста, — приглашает она, и мы поднимаемся по скрипучей лестнице наверх.

— Это вы, что ли, ночевали у датука Джемала? — спрашивает хозяйка. — Слыхала, вы все записываете, все расспрашиваете. А что, у твоего друга не так живут и дома по-иному строят?

— Да, мать.

— Ну, пусть поучится, может, и себе такой дом построит. Садитесь вот сюда.

Небольшая прихожая, двери из которой ведут в жилую часть и на кухню. Плетеный столик, скамейки. Мы рассаживаемся, и сразу на столе появляется чай. Сколько мы его уже выпили за день, не подсчитать.

— Совсем старый дом, дряхлый как старик. Скоро, наверное, развалится.

— Да что вы, он у вас самый красивый в деревне, — дружно возражаем мы.

— Был когда-то самый красивый, — охотно рассказывает хозяйка, — когда мужчины работали, а теперь остались одни женщины — вот все и приходит в ветхость.

Но это говорится не всерьез, просто чтобы злые духи не повредили.

Мы узнаем, что старший сын хозяйки уехал с Суматры в Малайзию и теперь живет там. Свой магазин имеет, продает то, что сам режет из дерева.

На стене, прямо передо мной, висит вырезанная из бамбука маска. Лицо не плоское, мертвое, как часто бывает у таких поделок, а живое, выразительное, будто портрет.

— Это сам себя вырезал. Очень похож.

Надо сказать, что это редкое явление у минангкабау — скульптор по дереву. Другое дело, что они большие мастера орнаментальной резьбы, и их дома часто выглядят как настоящие произведения декоративной резьбы и росписи.

Хозяйку дома зовут Халяма. Она с видимым удовольствием соглашается показать свое жилище. Начинаем с кухни. Закопченные стены и печка, небольшой столик, ящички на стенах. Жилая часть дома разделена циновками на несколько комнат — по числу дочерей. У Халимы их четверо, все замужем, и у каждой своя «малометражная квартира», куда вечером приходит муж. Обстановка в них скромная: постели из циновок, низенькие столики, сундуки, в которых хранятся наряды. В комнатах много различной посуды из обожженной глины — кружки, чашки, чайники и даже вазы. На стенах развешаны вытканные серебром и золотом красивые полотенца-дорожки, искусством изготовления которых так славятся женщины минангкабау.

Когда-то это был действительно «румах гаданг», то есть «большой дом», где жил весь клан. Но большая семья со временем распалась, и потому сейчас в доме много свободного места. Передняя комната, как и раньше, представляет собой гостиную, где собираются по праздникам да устраивают семейные советы. У каждой семьи в своей комнате собственный очаг, на котором готовится пища; кроме того, есть еще и очаг общий. Им заведует Халима. Потолок в доме настелен только над очагами и спальнями, а в остальных помещениях видны ребра крыши. Под полом, между сваями, устроены стойла для скота. Амбары для риса и других продуктов во дворе тоже на сваях, а крыши их украшены рогами буйвола.

У дочерей Халимы, видно, золотые руки и работящие мужья. Мы и спрашиваем ее об этом.

— Мужей выбрали хороших, — просто отвечает она. — Работают хорошо, о детях заботятся.